Пока Букер грубыми и привыкшими к холодной расправе над врагами пальцами осторожно затягивает ленты корсета, в голове на удивление гулко и пусто. Впрочем, ничего удивительного в этом и нет - когда лишаешься свободы, только-только глотнув свежий воздух и немного размяв ноги, тебе только и остаётся что свободно мыслить, цепляясь за шум в голове и голые эмоции. Даже от этого, оказывается, устаёшь спустя какое-то время. А потому сейчас особенно приятно не думать ни о чём, позволяя себе несколько минут концентрироваться исключительно на листе бумаги в руке и острой боли между лопаток. Значит, живая. Значит, есть шанс выбраться. Значит...
Сколько времени я здесь провела? Месяц, два, три, шесть, год? Я уже давно сбилась со счёта.

Оглядываясь назад, не могу не думать о том, какой глупой была. Просила освободить меня, ну или хотя бы вернуть в башню, под крыло Соловья, пыталась брыкаться и вырываться, кричала "не трогайте меня" пока доктора тащили в лабораторию как какую-нибудь крысу для очередного эксперимента. Боже, а ведь опускалась даже до того, чтобы умолять "отца" о пощаде, пыталась задобрить искренними обещаниями быть для него достойной дочерью, лишь бы меня оставили в покое и не истязали более. "Что? Я не понимаю... Нет, отец. Они делают мне больно!", и снова, и ещё раз, под холодными взглядами учёных и зеркалами, слишком похожими на те, что были в башне. Но уши Пророка оказались совершенно не чувствительными к любым просьбам, даже самым слёзным и отчаянным. Его голос на записи лишь повторял, что боль - лишь часть процедуры, что она необходима для моего выздоровления, а сифоны продолжали выкачивать из меня энергию.
- Я не больна!
- Твой дух болен, дитя. Но мы вылечим тебя. Ведь я хочу, чтобы ты раскрыла свой потенциал.
- Тебе лучше слушаться отца, Элизабет.
- Он мне не отец!
Это ли не показатель той самой, "настоящей" любви отца Комстока, это ли не отображение всей его сути, в каждой капле той боли, что мне довелось испытать за эти... месяц, два, три, шесть, год? Ах да. Я же давно сбилась со счёта.

В моей жизни немало поводов и причин для сожалений, но если бы мне дали шанс, я бы снова, без сомнений и колебаний, позволила Соловью забрать себя в обмен на жизнь Девитта, на жизнь убийцы и лжеца, безусловно, но так же и человека, что подарил мне самое важное, что только может быть у любого живого и здравомыслящего создания - нет, даже не свободу. Надежду. Ведь время губит всё - любовь, сомнения, ожидания, веру, и надежда не является исключением. Я провела в башне слишком много времени, смотрела из окна на сказочно красивые облака, мечтала, что когда-нибудь меня выпустят и что я тоже смогу пролететь по аэротрассам над Колумбией, родным городом, знать который мне довелось только по картинкам из моих книжек. Но чем дольше я там оставалась, тем яснее становилось: Соловей не выпустит меня из заточения, словно бы улететь из этой клетки может не он, а я. День за днём я, как и последние месяцы, шла на ухищрения, уговаривала, кричала в гневе и проклинала механического друга, грозилась расправой, пыталась сбежать, вновь пела сладкие песни о том, что "я только прогуляюсь, всего разик и не более", но всё в пустую. Кажется, в моей жизни существуют некоторые закономерности, вырваться из порочного круга которых просто невозможно. Но тогда... Тогда появился он, свалился как снег на голову вполне себе буквально, перепугав и вместе с тем обнадёжив. Жаль, момент свободы оказался столь коротким, а первые глотки свежего воздуха пришлось делать на бегу. Но это лучше, чем четыре стены и пять замков на каждой. Лучше чем знание, что каждый день твоей жизни проходит мимо, совершенно независимо от тебя. Букер Девитт дал мне право самостоятельного выбора, и я всегда буду ему за это благодарна.

Иногда я думаю, что только эта благодарность и помогла мне не сломаться за всё это время. Всякий раз, стоило сифонам ослабить свою мощь, я пыталась открыть разрыв, хоть небольшой, лишь бы проскочить, но попытки были тщетными. Боль многократно усиливалась в тот же миг, иногда становилась настолько сильной, что потеря сознания воспринималась с благодарностью. Всего лишь пара минут отдыха, лишь чуть-чуть, чтобы снова ринуться в бой. Очнувшись, в глазах учёных я видела сомнения и страх за свою жизнь.Чувствовали ли они то, что с ними случится непоправимое, вырвись я всего лишь на секунду из их власти? Знали ли они, что так непременно и случится? Потому ли шептались за спиной когда думали, что их никто не слышит когда они обсуждают возможность "несчастного случая", что уничтожил бы агнца раз и навсегда? Глупцы. Будто бы Комсток допустил бы нечто подобное.
- Операция назначена на завтра. Что? Всё ещё ждёшь, что здесь вдруг объявится Девитт? Милая, он давно тебя бросил.
- Убирайтесь немедленно! Вот увидите, он придёт.

Довольно сложно не засомневаться в правдивости подобных утверждений когда помощи не следует месяц за месяцем, а истязания продолжаются, иссушая тело и уничтожая волю. Да и причин сомневаться в Букере у меня было не мало - я же с самого начала была всего лишь делом, завязанным на личной выгоде, о чём он не постеснялся мне рассказать. За что и поплатился моментально, впрочем, но это совсем другая история, и за ссадину на его лице до сих пор немного стыдно. Но вопрос в другом - стыдно ли ему? За то, что решил откупиться мною от человека, которому должен, за то, что был согласен вызволить из одной клетки и тут же отдать под замок в другую, за то, что так долго вешал мне лапшу на уши, лишь бы я пошла за ним, даже обещал отвезти в Париж как какой-нибудь герой-любовник из тех приторных однотипных романов, которые мне время от времени приносил Соловей. Сейчас даже немного смешно, надо же, я ведь действительно на это купилась, наивная. Действительно хотела сбежать как можно дальше из своей личной тюрьмы, никогда не оглядываясь назад... Новое заточение меня сильно изменило. И вот снова Букер стал моей единственной надеждой на то, чтобы воплотить задуманное.

В изоляции довольно сложно изучить человеческую природу на живом примере, но многочисленные книги мне, кажется, ни разу не соврали. Чувствуя себя в безопасности, человек действительно становится не в меру беспечным. Пожалуй, даже, чересчур.
- Что там слышно про Девитта?
- Он просто исчез на ровном месте. Может, ему всё же удалось покинуть Колумбию незамеченным?
Действительно, это ведь так похоже на него, правда? Да он тут и шагу ступить не может, чтобы вокруг не осталась гора трупов. Люди Комстока, "Глас народа", рабочие Финка, все до одного нацелены на Лжепророка, и если он вот так просто пропал из виду, значит его что-то задержало. Он бы не оставил меня здесь, не бросил...
Когда сифон перестаёт работать, все мои мысли моментально покидают голову, а опасения рассеиваются. Я прекрасно знаю, чьих это рук дело, и если бы у меня были силы на что-то большее чем на разрыв, в который унесло моих обидчиков, я бы обязательно улыбнулась и поблагодарила детектива радостным криком через всё помещение. Но всё, на что меня хватает, это на ожидание. Я в который раз слишком зависима от кого-то ещё. Но пока этот "кто-то" - Девитт, пожалуй, не всё так страшно.

Пока Букер грубыми и привыкшими к холодной расправе над врагами пальцами осторожно затягивает ленты корсета, в голове на удивление гулко и пусто. Впрочем, ничего удивительного в этом и нет - когда лишаешься свободы, только-только глотнув свежий воздух и немного размяв ноги, тебе только и остаётся что свободно мыслить, цепляясь за шум в голове и голые эмоции. Даже от этого, оказывается, устаёшь спустя какое-то время. Но расслабляться мне сейчас совершенно некогда, в моих руках - свидетельство того, что со мной сделал бы Пророк, во что превратил бы меня, останься я здесь, а значит в моём скромном списке дел появилось одно, выделенное красным.
- Найдём дирижабль и улетим.
- Букер...
- Париж, Элизабет. Помнишь? Ты же так хотела.
- Мы остаёмся. Мы должны найти Комстока. Ты же видел, что он сделал со мной, я должна его остановить.

Не решаюсь поднять на него взгляд, сосредоточенно изучая синий и немного потрёпанный болеро в руках. Даже не представляю, что Букер сейчас может сказать, чтобы меня остановить.
Таких слов не существует ни в одной Колумбии из тех, где мы побывали.
[NIC]Elizabeth Comstock[/NIC]
[AVA]http://savepic.su/4938848.jpg[/AVA]
[STA]Lamb of Columbia[/STA]
[SGN]  [/SGN]

Отредактировано Echo (2015-02-07 02:20:23)

Всё же удивительная штука – этот наш мир. Многовековой, кажущийся нам вечным, но вместе с тем такой хрупкий, как и всё, что к нему относится. Ведь, если подумать, со временем разбивается всё. Так, например, в один день проснувшись утром, обнаруживаешь на полу осколки надежды на то, что твоё заточение – лишь временная мера, зачем-то нужная не пойми кому. Так же, оказавшись на свободе лишь ненадолго, чтобы вновь быть пойманной, заточённой в другую клетку, куда страшнее прежней, слышишь явный треск словно треск стекла. Это звук готовой развалиться на куски веры, что за тобой и правда придут, что ещё есть шанс сбежать, спастись, схватиться за протянутую руку единственного человека, которому не всё равно. Уже не всё равно, пусть совсем недавно (а так уж недавно ли, учитывая обстоятельства?) он и готов был продать тебя в угоду себе же. Хрупкий, шаткий, меняющийся мир… И сейчас, когда кажется, что за спиной всё ещё угрожающе свистит ветер из с пугающей лёгкостью открытого с целью самозащиты разрыва, взгляд полон решимости, а в голосе – огонь ненависти и праведного гнева, такого, какой и не снился проклятому Комстоку, что-то вновь превращается в прах, сгорает дотла в одну секунду и тут же рассыпается пеплом, не собрать воедино. Что же это? Летит по воздуху мелкой пылью, застилая глаза словно туманом? Похоже, это моя уверенность, разлетающаяся на множество мелких частей о два слова, которых в моём представлении не существовало мгновение назад – о простое «ради меня». Такое искреннее и полное надежды, и под внимательным взглядом на короткое мгновение становится неспокойно. Нет, не неуютно, просто внутри борются ледяной ветер, выстуженный долгими пытками, попытками сломать, и тепло голоса, почти забытого за всё это время, зовущего забыть всё раз и навсегда, оставив революции, заточение, Соловья и все прочие невзгоды уже почти что ставшей ненавистной Колумбии позади. Прежде чем ответить ему, человеку, всё же вернувшемуся за мной, нужно быть честной с самой собой. И, заглядывая куда-то глубоко внутрь, под все слои боли, обиды и ярости, довольно сложно не признаться самой себе: я всё ещё та же Элизабет, что и полгода назад. Верящая не «потому что», а «вопреки», с жаждой жизни в глазах и мечтами о Париже. К тому же… Разве могу я сказать «нет» своему теперь уже дважды спасителю?

- Хорошо. Давай найдём дирижабль Комстока «Длань Пророка» и улетим в Париж, я знаю, как нам до него добраться, - усталые нотки в голосе перекрывает мягкость, куда более привычная уху и словно бы расставляющая всё по своим местам, и, кажется, это, вопреки непониманию, откуда я знаю подобные детали, убирает несколько оттенков беспокойства из взгляда Букера. Чудесно. Так намного лучше и спокойней обоим. Одеваться немного больно, но болеро возвращается на законное место и я делаю несколько неуверенных шагов по полуразрушенному полу лаборатории, туда, к выходу, следя за тем, чтобы не оступиться и не потерять равновесие, сосредотачиваясь на каждом шаге. Это куда проще, это куда лучше чем мысли, лезущие в голову. О том, сколько душ "отец Колумбии" ещё погубит в своей нелепой войне за «чистую Колумбию», сколько людей погибнет в этом восстании против тирана, в котором, вопреки его собственным уверениям, нет и капли святости, никакой морали, ничего, перед чем бы он остановился в попытке добиться своего. Одной лишь мысли хватает, чтобы пробрала дрожь и воспоминания о редких личных встречах заполонили разум. Но мой спаситель, он же – единственный близкий и важный человек, несомненно, прав. Это не моя битва. И не его, по сути, это сражение за «Глас народа», если только им хватит сил выстоять и что-то изменить. И я, и Букер в этой картине – лишь невольные участники, герои по принуждению, втянутые во всё это безумие без видимых на то причин. Ну уж нет. Мы способны принимать решения самостоятельно. Пришло время обрезать нити на руках и ногах, за которые так любит дёргать Пророк. Желания оставаться под его контролем иссякло, к его досаде так и не появившись, и есть лишь один способ покончить с этим окончательно. – Знаешь что? Забудь про дирежабль. Если мне хватило сил на разрыв в торнадо, хватит сил и на Париж. Вот, возьми меня за руку, - жест кажется до безумия невинным и наивным, почти смущающим, но я всё же протягиваю руку, делая лишь несколько шагов по коридору, наученная многому за прошедшее время. Например, тому, что мне вовсе не нужно продираться руками сквозь пространство как раньше в попытке открыть или создать разрыв, достаточно просто сконцентрироваться морально, не физически, чтобы увидеть, как тонкие линии расползаются, деформируются, открывая дверь в другие миры, или в нашем случае – страны. Есть в этой секунде что-то трогательное. За окном тихо, словно затишье перед бурей, но мы не рвёмся ей навстречу. На сей раз я веду единственного важного в моей жизни человека совсем в другую сторону. Ещё несколько шагов, пальцы сжимают чужую ладонь чуть крепче, и незнакомый шум уже совсем другого города накрывает нас с головой, а за спиной дверь в проклятую Колумбию захлопывается, как мне хочется надеяться, навсегда.

Со всех сторон доносится французская речь и сердце пропускает несколько ударов. Вот она, мечта во плоти – не картинка по ту сторону разрыва, желанная, но всегда недоступная, а настоящая, с живыми улицами и толпой народа, недостаточной, чтобы чьи-то любопытные внимательные глаза увидели природу нашего появления и как раз достаточной, чтобы списать наше внезапное появление на «появление из-за угла вон той вот улочки». Настолько идеально, насколько только можно пожелать. И ноги сами несут вперёд, навстречу неизведанному и прекрасному, несомненно.
- Букер… Букер, мы в Париже, мы и правда тут, - здесь и сейчас, в эту секунду, мне снова пятнадцать лет, а перед глазами впервые красочные фотографии Эйфелевой башни и сказочного вида Елисейских полей, от которых просто-напросто захватывает дух. Разве может быть что-то желанней? Разве может быть что-то прекрасней? Голова откровенно кружится, и у этого ощущения нет ничего общего с изнеможением после пыток, уж я-то знаю, ощущаю как никогда остро. В воздухе пахнет летом, и запоздало приходит понимание, что, кажется, невольно я вернула нас на полгода назад. Неловкая попытка наверстать упущенное, возместить утраченное. Скорее всего не получится, но разве грешно хотя бы попытаться? Так же, как Букер попытался вразумить меня лишь несколько мгновений назад, уже кажущихся вечностью. Какой-то совсем другой жизнью. – У нас получилось, - осознание обрушивается на голову совершенно внезапно, заставляя резко остановиться, перестать наконец тащить мужчину за собой, поворачиваясь к нему с, должно быть, совершенно неподражаемым видом - несомненно, куда более счастливым чем до этого, - чтобы тут же броситься на шею с до боли искренними объятиями, приподнимаясь на носочках и, к собственному же удивлению, целуя. Немного наивно, немного неумело, но так, что в каждом жесте невозможно не увидеть легко читаемое «спасибо тебе».
[NIC]Elizabeth Comstock[/NIC]
[AVA]http://savepic.su/4938848.jpg[/AVA]
[STA]Lamb of Columbia[/STA]
[SGN]  [/SGN]