Новенький конструктор "лего" тяжело входит в пазы. Папа сильный, папе было бы легко построить замок для принцессы, но он в последнее время очень злой. Морщит лоб, хмурится, а глаза красные, как у чудовища. Мэри знает, что её папа не такой, что он любит её так же, как и она его, но всё-таки Мэри немного страшно просить его о чём-то и даже просто попадаться на взгляд этим красным, как у чудовища, глазам.
Иногда она думает: может быть, чудовище съело её папу и заняло его место, так ведь иногда бывает, девочки в школе ей рассказывали. Но мама - усталая и с глазами ещё более красными - говорит, что это неправда. А мама чудовищем быть не может. То есть девочки рассказывали, что может и такое бывает даже чаще, чем с папами, но Мэри не верит.
Это же её мама.
Но замок построить всё-таки нужно.
"Лего" такой тугой, что приходится давить сверху ладонью (больно) или запястьем (тоже больно, но не так сильно). На коже остаются тёмные красные кружки, будто чудовище смотрит на Мэри из её собственной руки. Она пыхтит, сдувает чёлку со лба и давит, давит, давит, пока конструктор лёгким щелчком не сообщает ей, что всё в порядке: эту стену ты построила на совесть, её будет не так-то просто сломать. Мэри облизывает запястье и покусывает кожу, чтобы стало не так больно. Если принцесса хочет скрыться от чудовища в замке, ей нужно поторопиться.
***
Гудение.
Шторы задёрнуты, но даже в полутьме комната большая, очень большая.
Слишком большая, думает Стив.
Гудение будто обволакивает их, отражается от стен, замыкается само в себе. Плетёт себе невесомую паутинку, паутинку, которая окажется крепче цепей, когда она будет закончена.
Когда Стив сойдёт с ума.
Гудение еле слышно; Стив скорее чувствует его, чем слышит. Чувствует кожей, и ощущение в самом деле похоже на мягко опускающуюся на тело паутинку.
Не разорвать.
- И всё равно я против того, что ты их позвал, - говорит Абигайл. Она закрывает лицо ладонями, и потому её голос звучит глухо.
А может быть, потому, что она плакала.
Она теперь часто плачет.
Стив глубоко вздыхает. Стив напоминает себе: он любит Абигайл. Она не виновата в случившемся.
(Коротко вспыхивает ненависть.)
(Если бы Абигайл лучше следила за их дочерью, в неё не долбанула бы эта хренова молния.)
(Только Абигайл и виновата, кто же ещё.)
(Стив гасит ненависть так же, как гасят сигарету.)
Нам всем сейчас тяжело, напоминает себе Стив.
- Нам всем сейчас тяжело, - говорит он.
- Может быть, это Божий знак, - говорит Абигайл. - Может быть...
- Плевал я на эти хреновы знаки! - перебивает её Стив. Получается слишком резко и грубо. Плечи Абигайл сникают.
Стив смотрит на её взъерошенные волосы и вспоминает, как Абигайл накручивает прядки на палец, когда волнуется. Настолько бессознательно, что, если бы не образовывавшиеся колтуны, она бы и не знала об этой своей привычке.
Стиву становится стыдно, и он вновь напоминает себе, что любит свою жену.
- Послушай, - говорит он. Старается придать голосу мягкости, но, стоит ослабить себя, убрать жёсткость, как звук вздрагивает, горло сводит спазмом. Стив прокашливается, обнимает жену за плечи и утыкается носом в её волосы, уже не пахнущие шампунем. - Послушай, - повторяет он, и на этот раз голос звучит как надо: в меру мягко, в меру уверенно. Во всяком случае, Стив надеется на это. - Я уважаю твою веру. Я даже позволил тебе крестить Мэри. - Опасный момент: нужно избегать обвиняющих нот.
(Хотя кто виноват, если не Абигайл.)
- Я не против твоих молитв, твоих хождений на мессы и прочее.
Стив чуть не говорит, что это играет на создание его имиджа, но вовремя прикусывает язык. Не сейчас. Не сейчас, когда у Абигайл глаза на мокром месте, а сам он чувствует себя бочкой с порохом: только поднеси спичку. Вспыхнет так, что никому мало не покажется.
В первую очередь - ему самому и его семье.
- Но, милая. Милая, посмотри на меня.
Стив легко касается её подбородка, вынуждает поднять голову и, обхватив ладонями её лицо, слегка поглаживает щёки большими пальцами. Теперь - улыбка. Уверенная, ободряющая, улыбка "вы-можете-положиться-на-меня".
- Я атеист, ты знаешь; а это значит, что я верю только науке и своим глазам. Я сомневаюсь, что у нас массовая галлюцинация. Я пригласил не просто каких-то людей. Я пригласил техника и иллюзиониста. И если они не скажут нам ничего толкового, тогда мы будем думать дальше. Может быть, это в самом деле Божий промысел. А может быть, дела дьявола. Может быть, стоит пригласить священника. Но, - большой палец Стива накрывает дрогнувшие губи Абигайл, - после того, как мы попробуем выяснить это другими способами.
Затуманенные глаза Абигайл проясняются. Всё сделано правильно: немного уверенности, немного доброжелательности, немного понимания. Все люди в массе одинаковы, и его избиратель ничем принципиально не отличается от его жены.
- Мне тоже страшно, - шепчет Стив, наклонившись к лицу Абигайл.
Да я вот-вот впаду в истерику; Абигайл, если это в самом деле окажется твой чёртов Бог, то я не буду ничего делать, буду только стоять истуканом и орать, орать, орать во всю мощь лёгких, потому что, моя милая, одно дело - верить в парня, который накормил уйму человек пятью хлебами и двумя рыбами, и совсем другое - воочию увидеть, как этот самый парень шлёпает по городскому пруду, не проваливаясь в воду.
Но всего этого Стив не говорит. И когда он целует Абигайл, он чувствует, как её губы слегка дрожат в слабом намёке на улыбку.
В паре метров от них на столе красного дерева кружится деревянный волчок размером с палец.
Кружится - и еле слышно гудит.
***
Рубашка летит на спинку дивана. Расстёгивая джинсы, Руди включает большим пальцем ноги телевизор. Едва не заваливается назад, но удерживает равновесие.
Не то чтобы он надеялся получить какую-нибудь стоящую информацию из выпуска новостей, но невнятный бубнёж телевизора делает комнату как-то уютнее, пусть даже этот уют продержится от силы пять минут, пока Руди переодевается.
Джинсы он оставляет валяться на полу, носки старательно запихивает куда-то под диван: если девушка захочет поехать к нему, то разбросанную одежду ему простят, а вот бельё могут и нет - валяющиеся на видном месте носки на некоторых женщин действуют хуже, чем красная тряпка на быка, и тогда о перепихе лучше забыть. Нарывался уже, хватит.
Руди натягивает белую футболку и застёгивает ремень на джинсах, когда на экране телевизора появляется какой-то толстяк в чёрном костюме. Мелодичный голос диктора сообщает:
- Рейтинг Стивена Фишера за последнее время вырос до семидесяти четырёх процентов. Неудивительное: развёрнутая им предвыборная кампания...
Руди выключает телевизор.
- Пидорас, - бормочет он себе под нос, переворачивая подушки в поисках брошенной куртки. - Я голосовать пойду, только если один из этих новоявленных мэров мне пива поставит. Лично! Так надо эти кампании проводить!
Руди выходит, громко хлопнув дверью. Куртку он на себя набрасывает уже на лестнице.
