Сальери сидел на кровати, покачиваясь из стороны в сторону, обхватив себя руками. С ним произошло что-то не понятное. Даже больше - что-то пугающее. Три дня назад он очнулся в абсолютно белой комнате. В глаза бил яркий солнечный свет. Помещение было определенно незнакомым. Белые стены, белый потолок. Пара жестких кроватей, заправленных самым обычным, таким же белым, постельным бельем. Но самое странное было то, что руки были пристегнуты ремнями к каркасу кровати. Как бы капельмейстер не дергался - ничего не выходило.
А потом к нему в... комнату (?) зашел солидного вида мужчина в таком же белой одежде как все вокруг него.
- Мсье Мот, как вы себя чувствуете? - поинтересовался он, пристально рассматривая брюнета. Музыкант даже сначала не понял, что обращаются именно к нему. Сальери медленно обвел взглядом палату. Но увы, здесь никого кроме него не было. «Что вообще происходит? И где я?», - стучала одна единственная мысль в голове.  Конечно возможен вариант, что господина придворного капельмейстера похитили, но Антонио и в голову не могло прийти кому это могло понадобиться. Да, он не всем при дворе нравился. Но чтобы из-за этого похищать человека – увольте. Да и этот пожилой доброжелательного вида мужчина не выглядит как преступник. Скорее как отец или священник. Ему хотелось рассказать все, доверить все свои душевные терзания.
Кажется, его о чем-то спрашивали?
- Что?.. - Антонио чуть хмурит брови, вглядываясь в непонятного человека. - Меня зовут Антонио Сальери, придворный капельмейстер Его Величества Иосифа II... - начал было музыкант, но его прервали одним движением руки.
- Нет, вас зовут Флоран Мот... - как можно мягче произнес старик, стараясь вновь уложить брюнета на постель. - Не волнуйтесь, это пройдет.
- Какого черта?! - это было так не похоже на обычно сдержанного композитора. - Не дурите мне мозги.
- Тише, мсье Мот, -  он как будто специально злил мужчину, называя чужим, абсолютно не знакомым ему именем. - Сестра, вколите транквилизатор.
- Что вы делаете?! - это все не просто не нравилось маэсто, но даже пугало. - Отвяжите меня,- потребовал мужчина, дергая руками, в тайне надеясь, что крепления кожаных ремней не выдержать и отстегнуться сами. Девушка,  до этого момента казавшаяся миловидной, с какой-то уж слишком маниакальной улыбкой, не слишком заботясь об удобстве брыкающейся "жертвы", ввела какой-то прозрачный раствор в кровь Антонио.
- Что вы делаете?.. - Постепенно на музыканта наваливалась усталость, веки слипались и перед глазами все плыло. Не прошло и пяти минут как композитор забылся сном.

Если то, что ему снилось можно назвать сном. Самому же Антонио казалось, что он вообще не спит. Это больше было похоже на алкогольный бред. Кстати, алкоголь... Может это все и есть алкогольная горячка? Может этого всего нет? К тому же они всей труппой отмечали очередную удачную премьеру и в этот раз Сальери "перебрал" с вином или что там подавали слуги Розенберга? Во всяком случае, после таких "приятных сновидений" придворный капельмейстер решил, что будет выпивать максимум два бокала...
Ему кажется, что он спит в кремовом облаке в абсолютно черной пустоте. И вокруг кто-то копошится. "Это скорее всего люди",- отстранено подмечает подсознание. Это безымянные люди, с вырезанными внутренностями. У многих вырваны зубы, а там, где когда-то были глаза, торчат гвозди. Антонио не знает почему он так решил. Вероятно это побочное действие той жидкости, которую ему ввела через иглу та девушка. Но и на этом брюнет не зацикливается. Он думает о человеческой подлости и безразличии. Антонио всегда удивлялся этим чертам.. Заводя с кем-то знакомство, он в конце концов понимал, что ничего, кроме какой-то личной выгоды им не было нужно. Люди становились слишком простыми. Из них будто бы вырывали с корнем все самое светлое и доброе. Человек становился машиной. Деревянной безымянной машиной с гвоздям из глаз. И он совсем не считает, что они деградируют, нет. Они лишь упрощаются. Но с какой бы философской ненавистью к ним не относился музыкант, он также, как и большинство, уподоблялся деревянным машинам.
Резко вскочив с кровати, Сальери пытался успокоить свое дыхание. Осмотрев глазами комнату, музыкант пытается найти часы.
Вдруг ему показалось, что рядом кто-то сидит и дышит ему в ухо, хищно облизывая свою кровавую пасть. Нет, он был почти уверен в этом. И там действительно кто-то сидел.
Там сидел его страх.
Деревянные люди послали его к нему.
Большой сгусток воздуха, настолько плотный, что был почти осязаем. Внутри него разлагались задохнувшиеся черви и жуки. Он проглотит его, и тогда он тоже задохнется, как и они.
Его страх не был липким, или проникающим в самую глубь его души, нет. Его страх был жирным, жарким и потным.
Маэстро вдруг схватился руками за голову и закричал. Кто-то, внутри его  головы, отчаянно соскребал ложкой мороженое со стенок его черепа. Он сразу понял, что соскребали именно ложкой и именно мороженое.
Мужчина сильнее сжал пальцами голову. Маленький человек с ложкой переместился в затылок, а ему ничего больше не оставалось, как  впиться ногтями в кожу.
Рядом с собой он услышал, как ржавым, скрипучим голосом смеется над ним его страх. Он с ненавистью махнул по воздуху рукой с  окровавленными пальцами.
Резко все прекратилось. Неожиданно исчез поедатель мороженого из его головы, страх быстро растворился по комнате и выветрился.
Антонио Сальери с шумом выдохнул, а по телу быстро пробежали мурашки. Он откинулся на подушку и понял, что очень одинок. Он прищурил глаза и вновь предпринял попытку найти в этом давящем на сознание белом помещении часы.
И наконец-то проснулся. Окончательно. Палату заливал солнечный свет как в первый раз. Сальери измученно прикрыл глаза. Еще одного такого сна он не выдержит.
К нему опять пришел тот же мужчина. Опять утверждал, что его зовут Флоран Мот. И чем больше Сальери утверждал обратное, тем больше ему давали каких-то белых пилюль. От их действия хотелось спорить все меньше и меньше, и в конце концов могли превратить его в безвольную  куклу.
Сальери не был идиот, поэтому довольно-таки быстро решил просто согласиться с врачом - как это выяснилось несколько позже, - что несколько обрадовало последнего. Это даже принесло некоторые результаты - руки Антонио наконец-то отстегнули и позволили гулять по коридорам.

Впереди слышался какой-то шум, возня, чьи-то возмущенные крики. Маэстро мог поклясться, что он ему знаком. Антонио медленно брел  на шум. И чем ближе  он приближался, тем ехиднее становилась его ухмылка. Только лишь когда он практически вплотную подошел к группе людей, Сальери старался выглядеть как можно нейтральнее.
- Ну хоть вы им скажите, Сальери!
Возможно это и было излишне жестоко,  и могло  окончательно свести Вольфганга с ума. Или же просто сбить с толку еще больше.
- Простите, но меня зовут Флоран Мот... - распахнул свои темные глаза, и смотрит удивленно-удивленно. И Моцарт смотрит на него пораженно. Разница лишь в том, что удивление Амадея - самое что ни есть натуральное. "Ну же, ты не не полный идиот и должен понять, что согласие наиболее простой и быстрый способ выбраться из этого странного места".

Отредактировано Antonio Salieri (2015-08-26 15:57:43)

Победитель или побежденный,
Я ненавижу этот вызов,
Потому что в глубине души, я
Не добыча и не хищник.

Он сходит с ума. Вольфганг несколько раз ударяет себя по руке, желая немедленно проснуться. Но ничего не происходит. Моцарт стоит на том же месте,  а странные мужчины вновь хотят скрутить его и отвести в то белое помещение. Настолько чистое, что аж тошно. Вольфганг осматривается по сторонам, мысленно прокладывая пути к отступлению. Он ни за что не останется взаперти. Давно ли перед ним возникали преграды, которые юный композитор не мог преодолеть? Он вырывается, когда его осторожно, почти бесшумно, подхватывают под локти и ведут по знакомому коридору. – Оставьте меня в покое! – Моцарт уверен, что своими криками он лишь напрасно срывает голос, но буйный нрав не позволяет ему сдаться. И как же он ликует, когда видит Сальери. Вольфганг забывает о мрачности и холодности капельмейстера. Сейчас Антонио – единственная надежда. И Моцарт цепляется за неё, словно за спасительную нить. - Ну, хоть Вы им скажите, Сальери! – Вольфганг даже думать не смеет о том, что его бросят. Он уверен, что все сказки о неком Микеле Локонте – позади. Совсем немного и Вольфганг окажется на свободе. Возможно, он не так хорошо был знаком с натурой капельмейстера, которого иногда со всем почтением называл Маэстро, да и друзьями их назвать было тоже весьма сложно, но вера не покидала Моцарта. Ровно до того момента, пока он не услышал холодные и жестокие слова, сказанные Сальери. - Простите, но меня зовут Флоран Мот... – кажется, Вольфганг забыл, как дышать. Он замер на месте, широко распахнув глаза. Как это…не Сальери? Он не понимал, что происходит и почему, человек с внешностью Антонио Сальери говорит, что он какой-то там Флоран. Разве такое может быть? Нет же. Это розыгрыш! Это точно чья – то шутка. Вольфганг от души смеётся, приложив ладонь к сердцу. Спешит сказать, что у Антонио абсолютно ужасное чувство юмора. Но тут, к ним присоединяется его любимая сестра Наннерль. Вольфганг порывается подойти к ней, чтобы обнять. Она же точно не предаст его, она будет рядом,  в любом случае. - Микеле, ты перебудишь всю больницу, тише, прошу тебя, - реакция повторилась. Моцарт переводил взгляд с сестры на Сальери. В каком же кошмаре он очутился? Родная сестра не признает его. Капельмейстер упрямо настаивает на том, что видит его впервые. Если только это не игра. Точно! Вольфганг чуть подпрыгивает на месте, наконец-то поняв, что притворство – всего лишь часть плана. И теперь взгляд Сальери не кажется ему таким отрешенным, а слегка нервная улыбка Наннерль не является насмешкой над ним. – Микеле, точно, - произносит Вольфганг, словно опомнившись. – Кажется, я немного перебрал, - он, словно оправдывается перед мужчинами, которые до этого вели его во временную обитель, а те в ответ смиряют его недоверчивым взглядом. Тут Наннерль и продолжает говорить, вот только теперь она обращается к Сальери или Флорану. Да какая вообще разница? Вольфганг сдерживает себя, не позволяя даже нахмуриться, когда сестра ласково обращается к капельмейстеру. Он думает, что и это – всего лишь часть плана. Вот только кем он был придуман? Моцарт понимает, что не может заговорить с Наннерль, потому что если он обратится  к ней, абсолютно растерянный сказанной ей новостью, по настоящему имени, то сделает шаг назад. Его вновь поведут в то помещение, запрут и оставят наедине со своими мыслями. Он смотрит на Сальери, затем подходит к нему и хлопает по плечу. – Ну же, Флоран, не молчи, - Моцарт улыбается, но нервно. Одному Богу известно, какая битва сейчас происходит внутри него, как он сдерживает себя, чтобы не придушить Сальери голыми руками. Объяснения? Да кому они нужны, когда происходит такое? Его сестра… беременна от Антонио? Это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Хотя, он сам находится в какой-то искривленной версии реальности. Здесь всё возможно. Так это что, он теперь будет дядей? Бред какой-то. Нет. Точно. Всего лишь выдумка! Он бросает взгляд на живот Наннерль, и честно говоря, тот не кажется юному композитору таким уж и плоским. Более того, его сестра явно поправилась.  А Антонио поражен не меньше Вольфганга. Но, даже учитывая этот факт, Моцарт не может себя успокоить. Все слова утешения, что юный композитор мысленно повторял, дабы не выдать свою известную персону, смешались в кашу. И если бы не голос доктора, с которым Вольфганг разговаривал несколькими минутами ранее, он бы точно сорвался и не оставил бы от Сальери мокрого места.  Моцарт, как и всегда, был слегка самоуверен.
Неудачное трио завели в кабинет. И вновь посыпались вопросы, от которых у Вольфганга, честно говоря, разболелась голова. Он прекрасно понимал всё и с первого раза. Больше всего его сейчас заботили Наннерль и Сальери. Некая обида и гнетущая неизвестность практически пожирали Моцарта изнутри. Он постукивал пальцами по стулу, нервничая и ожидая, когда же до него дойдет очередь. Лгать ему удавалось с трудом. Ведь всё своё детство Моцарта учили говорить правду, дабы не попадать в опасные, как сейчас, ситуации. – Ваше имя? – доктор наконец – то обратился к нему, закончив с Наннерль и Сальери. – Микеле Локонте, - сколько усилий ему стоило вспомнить свою фамилию. Очевидно, он итальянец. И может, его сопротивление спишут на буйный характер. Доктор был доволен таким ответом. По крайне мере, Вольфгангу так показалось, и он вздохнул с облегчением. И что это значит, страшное позади?
- Вы помните, как здесь оказались? – теперь же доктор обращался ко всем присутствующим. Вольфганг расслабился, откинувшись на стуле и всплеснув руками. – Я перебрал, - он  не уверен, что итальянцы поступали именно так во время беседы, но ему же нужно было как-то выкрутиться? Моцарт вновь взглянул на Наннерль и Сальери, сидящих рядом. Они выглядели намного спокойнее, чем он. А может, Моцарту так просто казалось. Он всегда был эмоциональным человеком, немного истеричным. Но сейчас почему-то молчал, оглядываясь по сторонам и не понимая, как же раньше он не заметил очевидных истин.  Вольфгангу было плевать, какая свобода их ждёт за стенами этого «прекрасного» заведения. Лишь бы выбраться. Вдохнуть парижский воздух полной грудью и через день – два вернуться домой. В Вену. Но перед этим, конечно же, разобраться с Сальери. Это будет первым, что сделает Вольфганг, как только очутится на воле. – Вы знаете, что играете в мюзикле? – следующий вопрос от  доктора. Моцарт боится выдать своё волнение и уж тем более, сдаст себя, если начнёт говорить. – Продюсер просил присмотреть за вами, до явно заметных улучшений… - Вольфганг сдержал рвущийся наружу смех. Какие там улучшения, если они совершенно другие люди? Не те, за кого себя выдают. Почему же никто до сих пор не заметил подмены? Что не так с этим миром? Кажется, Моцарт замахнулся на слишком глобальные вопросы. Он остановил себя, вспомнив о том, что неплохо было бы разобраться, для начала, с беременностью сестры. Вольфганг оставит мюзикл и так называемого продюсера на плечи Сальери. Ему интересно, каким образом капельмейстер выкрутится из этой ситуации. И выкрутится ли? Хотя нет, он же не Антонио, а месье Флоран Мот. Вольфганг Амадей Моцарт стал Микеле Локонте. А кто же его сестра? Почему её имя до сих пор остаётся тайной для юного композитора?
Вольфганг вновь расслабленно откидывается на спинку стула, сложив руки на груди. Привычный жест сейчас выражает всё его недовольство ситуацией. – Мне намного лучше, - произносит Моцарт, когда взгляд доктора останавливается на нём. Что бы сказал Леопольд, если бы увидел, как сын нагло лжёт? Отказался бы от отцовства? Отправил бы Моцарта на перевоспитание? Вольфгангу сейчас безумно не хватало отца, его серьёзного слова. Но он уже взрослый мальчик и, видимо, придётся справляться без напутствия старшего. Вряд ли это получится у юного Моцарта в одиночку, но грех - не попробовать!