Смерть Эмми была внезапной.
Иначе и не скажешь.
Особенно учитывая события произошедшие почти в тоже самое время.
А ведь не пойми Саймон самого себя, не сочти он свои чувства к Кирену более ценными и важными нежели долг по отношению к Пророку, он мог бы лишиться всех всех кто ему дорог в один день.
Опять.
Когда он говорил Кирену, что дарит Эмми любовь, в которой та нуждается, он почти не соврал: он любил Эмми не как женщину, а как сестру. Маленькую неразумную сестру, за которой нужен постоянный присмотр и опека. Которую нельзя отпускать от себя ни на мгновение.
А он отпустил.
Отвлекся. поддался собственным чувствам и позволил маленькой наивной птичке упорхнуть из его рук, отправившись искать счастья в других руках.
Что ж, она хотя бы нашла свое счастье.
Винил ли Саймон себя в ее смерти? Несомненно. И доводы разума о то, что предвидеть такую ситуацию не мог никто, были не в силах убедить его в собственной невиновности. Не уследил. Отпустил. Не позаботился.
Это чувство вины пожирало его изнутри, заставляя жалеть о том, что он снова как человек может чувствовать, а не бездумно существовать делая все просто что бы выжить.
Наверное, быть бешеным не так уж плохо.
На похоронах и в доме Вильямсов он еще держался, сохранял столь знакомое всем немного мрачное выражение лица, поддерживал разговор, когда требовалось, даже попробовал убедить Кирена уехать вместе с ним, но вместо этого согласился остаться. Хотя и хотелось просто исчезнуть из Рортона и забыть.
Забыться.
Но он и так потерял одного важного для него человека, что бы добровольно отказываться еще и от Кирена. Саймон просто не мог поступить так, не мог бросить подростка одного, не мог позволить себе вырвать из своего сердца чувства, что он испытывал, не мог просто исчезнуть и забыть обо всем.
Хотя, наверное, стоило бы.
Черная злость сорвалась с поводка, едва он остался в одиночестве. Дом Эмми, здесь все было пропитано ее удивительной непосредственностью и дружелюбием. Ему казалось, что вот она, стоит в дверям, весело улыбаясь и спрашивая куда она поставила банку кофе, которую взяла утром.
Восставшие не нуждаются в еде и питье. Но Эмми даже есть пыталась.
И умерла она, человеком...
Воспоминания о ней. Они связанны с каждой вещью в этом доме, с каждым порывом ветра, прорывающимся через окно. Это невыносимо.  Тупая боль от потери, волнами накатывающие образы и картинки из прошлого.
Хочется просто забыться. Раствориться и не вспоминать.
Саймон никогда не одобрял увлечение некоторых восставших, сводившееся к пожиранию овечьих мозгов: на не-мертвых этот продукт действовал не хуже чем героин на живых.
Наркотическое забвение.
Запаздало приходит мысль о том, что можно было полностью исчезнуть: закинуться Синим Забвением, превратиться обратно в бешенного и здохнуть от пули одного из местных радикалов, которые и так то его присутствие терпят с огромным трудом. Почему бы и нет? Отличный способ избавиться от боли, острым ножом засевшей в небьющемся сердце.
Кто сказал что восставшие бесчувственны? Ха три раза. 
Порой у Саймона складывается ощущение, что лишившись боли, воскресшие приобрели усиленную эмоциональную сторону чувств.
К черту. Просто к черту все это, и Кирена тоже к черту. И всю его любовь к мальчишке тоже туда же. Бесит. Саймона раздражает абсолютно все вокруг, да Кирен, который для него дороже если не всего мира, то большей его части так точно.
Где взять наркотическую дрянь для восставших Саймон знал прекрасно, в отличии от него, та же Эмми, не гнушалась овечьими мозгами и с удовольствием ела мозги несчастных овец.
Что ж, все бывает впервые.
На него косились, шептались за спиной. Но вопросов никто не задавал: не решились. Видимо выражение лица брюнета абсолютно не располагало к любым проявлением любопытства. У него и так сложилась репутация довольно мрачной личности, а тут еще такое. Мало ли что выкинет.
Впрочем, предаваться наркотическому забвению в клубе Монро не стал, молча забрал полученный мозг и торопливо вернулся в домик Эмми.
Эмми...
Опять эти мелькающие хороводов воспоминания, от которых не избавиться усилием мысли и воли.
Едва переступив порог, мужчина сбросил куртку на пол и не глядя запустил руку в небольшой пакетик. Пальцы скользнули по склизкой плоти, подхватывая кусок.
Наконец-то покой.
Забвение.