Sinbad: Legend of the Seven Seas | Синдбад: Легенда семи морей
Имя: Sinbad the Sailor | Синдбад-мореход
Возраст: 32 года
Раса: человек
Деятельность: Мореход, капитан корабля "Жемчужина Фиджи", иногда (на самом деле очень часто) пират.Внешность:
Adam Rayner | Адам Рейнер
|
И в прекрасных Сиракузах, что рисуются в воображении людей как некая обитель мечтателей и философов, были бедняки и были воры. А были ещё и воры-бедняки, опустившиеся до подобного преступления не от желания обогатиться, но от желания прожить на день или неделю больше. Таких людей подстёгивал собственный голод и несчастные глаза родных, они не воровали много, просто утаскивали с прилавков так соблазнительно пахнущую еду, однако даже вынужденное воровство всё же было преступлением. Именно за воровство осудили отца Синдбада, однако он вовсе не принадлежал к числу тех, кого на преступление толкнула нужда. Папаша нашего героя любил выпить, а ещё он любил играть в карты, хотя получалось у него это отвратительно, но вот зарабатывать на свои увлечения и на еду семье он не очень-то любил. В общем, история эта не нова - отец Синдбада проигрался и продавал краденное на рынке, чтобы выплатить свой долг, когда его поймали доблестные стражи порядка. И вот после того, как не самого хорошего папашу отправили в тюрьму, Синдбаду и его старшему брату было настолько туго, что пришлось пойти на то, за что торчал в тюрьме их отец, на воровство. Как раз они воровали исключительно из-за нужды, потому что ничего другого и не умели.
"Вор и сын вора,"- говорили люди о Синдбаде. Ловкий и быстрый, этот, на тот момент семилетний, дьяволёнок с лёгкостью убегал от городской стражи, облачённой в тяжеловесные доспехи, но его детской ловкости не всегда хватало на то, чтобы убежать от таких же юрких сыновей лавочников, которых он когда-то обворовал. Иногда погони заканчивались дракой, иногда побегом, но был один особенный раз, который, наверное, изменил жизнь мальчишки-Синдбада. В тот раз Синдбад бежал быстрее, чем обычно, сбив по дороге немало мелких торговцев с их подносами, заставленными всякой снедью и безделушками, и думал он тогда только о том, чтобы скрыться до того, как у него отберут с таким трудом украденный окорок. Мальчишка и не заметил, как торговый район города закончился, стайка юных лавочных мстителей неслась за ним по пятам, и вот Синдбад оказался в тупике. Позади него была замковая стена (этот камень невероятно белого цвета прекрасно знал любой житель Сиракуз), перед ним были полные жажды отмщения мальчишки, а из оружия у него был только окорок. Но вот из окна замка высунулась чья-то голова, и со странным, почти девчачьим вскриком, перед малолетними нарушителями порядка приземлился сам принц Протей. Хоть и был он всклокочен, бос, одет в одну лишь нижнюю рубашку и кое-как подпоясанные штаны, но узнать его не составляло труда, ведь сколько раз принц, сопровождаемый лишь одним охранником, посещал многолюдные рынки и узкие улочки окраин Сиракуз, дабы, как говорили взрослые, "познать дух города". Стоило только сыновьям лавочников узнать в выпрыгнувшем из окна мальчишке принца, как они тут же решили ретироваться. Синдбад собирался последовать их примеру, когда Протей просто протянул ему руку и спросил, как его зовут. Следующим утром Синдбад уже показывал Протею свои любимые места в городе, а через неделю они уже вдвоём носились с приветственными криками по побережью, размахивая руками перед швартующимися кораблями.
Рыночный воришка и принц стали лучшими друзьями, хотя никого из взрослых такая дружба не радовала. Но король всегда давал сыну большую свободу, чем пристало давать мальчикам его происхождения, а потому разрешил Синдбаду учиться вместе с принцем. Возможно, причины была в том, что Протей начисто забывал про любые занятия и уроки, стоило ему только увидеть маячившего перед окном его покоев Синдбада. Вместе мальчишки изучали фехтование и географию, вместе рассуждали о том, как было бы хорошо выйти в море. Синдбад никогда не завидовал своему другу, что казалось удивительным, но так уж вышло, что все личные качества Протея перекрывали его происхождение и богатство. Лишь однажды Синдбад почувствовал зависть по отношению к другу и тут же, испугавшись этого чувства и его возможных последствий, бежал прочь. Ему было тогда шестнадцать, они с Протееем планировали на следующий год отправиться служить на флот, но король планировал для своего сына иное будущее, а потому в день шестнадцатилетия принца к берегам Сиракуз пришвартовался иноземный корабль, на котором, как оказалось, прибыла его невеста. Синдбад затесался в толпу слуг, сопровождавших встречающего свою будущую жену Протея. И вот на берег сошла девушка настолько прекрасная, что Синдбаду было больно при взгляде на неё. Ему казалось, что всё в ней идеально, но разум говорил, что она - невеста его лучшего друга. Однако он желал, чтобы это прекрасное существо принадлежало ему, нет, он хотел оказаться на месте Протея, того, кто был рождён достойным этой неземной красоты. Закончив приветственные речи и представив девушке своих сопровождающих, Протей, привыкший, что Синдбад всегда держится рядом, произнёс: "Марина, я хочу познакомить вас со своим лучшим другом...",- и обернулся в поисках неуёмного товарища, однако того и след простыл. Синдбада искали три дня и три ночи, пока один из матросов не сказал, что видел похожего парня, устраивающегося юнгой на корабль.
На следующий год Протей стал помощником капитана одного из королевских кораблей, а Синдбад за этот же год успел перенести немало передряг. Стоило только кораблю, на который устроился Синдбад, остановиться в первом же портовом городке, как наш горе-юнга отправился на осмотр достопримечательностей, а так как денег у него не было, то он вспомнил былое и попробовал утащить симпатичный кинжал из лавки оружейника, за что был крепко избит и два дня валялся в канаве без чувств. Корабль его за это время уже успел уплыть, так что остался Синдбад в совершенно незнакомом городе один. Выживал он исключительно за счёт воровства и подработки грузчиком в порту, и в один прекрасный день капитан какого-то утлого судёнышка, совершавшего небольшие рейсы между двумя прибрежными городами, согласился взять юного любителя моря к себе матросом. Спустя два месяца на этот корабль напали какие-то совсем отчаявшиеся пираты (ибо кому ещё нужно было нападать на такую рухлядь?), и так уж вышло, что Синдбад умудрился оказаться в заложниках. Благо, язык у него был подвешен хорошо, да и желание сохранить свою шкуру целой было достаточно сильным, чтобы парень сумел уговорить пиратов разрешить присоединиться к ним. Тогда-то у Синдбада и началась по-настоящему весёлая жизнь. Он переходил с корабля на корабль, путешествуя по всему миру, грабя корабли и соблазняя женщин в портовых городах, а через три года настолько поднаторел в обманах и лжи, в коих и до этого не был новичком, что сумел уговорить ловкого Крысу помочь ему в угоне корабля "Вдовьи слёзы", который они тут же переименовали в "Эос".
"Эос" была уничтожена одним пинком великана-людоеда, к острову-обиталищу которого причалили только что совершившие удачный набег пираты, а из команды выжили только Синдбад и всё тот же ловкий Крыса, однако им пришлось два месяца прятаться на острове от великана, у которого, кстати, был весьма острый слух и отличный нюх. За время этой долгой игры в прятки Крыса немного помутился в уме и с тех пор слыл чудаковатым малым, но ведь именно он убил великана, сначала ослепив его горячей головнёй, насаженной на ветку, а после вспоров гиганту его ненасытное брюхо. Решив, что с острова будет проще выбраться на плоту, два пирата за несколько дней соорудили это средство передвижения и отправились в самое медленное плавание в своей жизни. После внезапно возникшего шторма Синдбад не имел понятия, где они находятся, и лишь через неделю медленно возникавшего безумия и ужасного голода их подобрал другой пиратский корабль. Он назывался "Жемчужиной Фиджи", и через год предприимчивый Синдбад стал настолько полезным, что старый капитан назначил его своим помощником. Дела у команды шли в гору, пока корабль не угодил в ужасный шторм, во время которого его одноногого руководителя не смыло за борт на корм морским чудовищам. Так Синдбад стал капитаном. Ещё через год "Жемчужина" сменила род деятельности и почти не занималась пиратством в общепринятом смысле. Она выполняла эксклюзивные заказы, за которые неплохо платили. Украсть что-то, похитить кого-то, найти какую-либо ценность, все эти дела были намного прибыльнее простого грабежа кораблей.
Прошло десять лет с того дня, когда Синдбад покинул родной город. Птичка принесла ему на хвосте, что один из кораблей идёт в Сиракузы с Книгой Мира, великим сокровищем, охраняющим союз Двенадцати городов. Синдбад напал на тот корабль, на котором, по его догадкам, находилась Книга Мира, и увидел перед собой своего давнего друга Протея, но это не остановило его. Нажива важнее старой дружбы, собственный отдых на Фиджи важнее безопасности родного города, таково теперь мировоззрение Синдбада, именно так он живёт. Но во время битвы на борту сиракузийского корабля на него напал огромный кальмар, и Синдбад помог Протею защитить корабль. Только вот эта затея, как и все благие затеи Синдбада, закончилась плохо - самого молодого человека утащил следом за собой раненный кальмар. Так бы и сгинул капитан "Жемчужины Фиджи", если бы кальмар не оказался слугой богини хаоса, а всё происходящее ничем иным, как её планом по внесению раздора в жизнь простых смертных. В созданном её же большом воздушном пузыре посреди морских вод Эрида сделала Синдбаду предложение, от которого он не мог отказаться. Нет, ничего пошлого, просто очередной заказ на добычу редкой безделушки, только вот заказчиком в этот раз был не чокнутый коллекционер, а сама богиня. Итак, спустя десять лет Синдбад вернулся на родину. По поводу размещения Книги Мира в Сиракузах король решил закатить пирушку, на которую с фальшивыми извинениями заявился Синдбад. В планах у него было выкрасть книгу ночью и отправиться следом за горящей на горизонте звездой в Тартар в гости к богине хаоса, однако стоило ему увидеть повзрослевшую Марину, как на него снова накатило чувство стыда за то, что он, дурак эдакий, всё никак не может забыть о глупой влюблённости в девчонку, которую видел всего раз в жизни. Да и радость Протея заставляла Синдбада немного, самую малость, стыдиться своих планов. И он решил отказаться от попыток ограбить Сиракузы, но если бы это было так просто. Ночью Эрида сама своровала Книгу, приняв при этом обличие Синдбада и оставив на месте преступления его кинжал. Разумеется, утром Синдбада взяли под белы рученьки и повели на суд, где ему, снова разумеется, никто не верил. Да и как можно было поверить в невиновность вора в воровстве? Только один человек продолжал верить в Синдбада - Протей. Принц использовал право замены и согласился принять наказание вместо Синдбада, а так как Синдбада приговорили к казни, то Протея, решившего заменить его собой, ждала смерть. Синдбаду было дано десять дней на то, чтобы добраться до Тартара, забрать Книгу Жизни и вернуться обратно. Но благородства в Синдбаде никогда не было, а потому он, едва вернувшись на корабль, приказал брать курс на Фиджи. Ему, конечно, было стыдно, но не настолько, чтобы рисковать своей жизнью ради Протея, которого в любом случае не казнят, он же принц, а принцам просто так головы не отрубают. Только вот планам отправиться на курорт мечты не суждено было сбыться, потому что на корабль проникла настырная невеста Протея, взывавшая попеременно то к спящей давно совести, то к жадности капитана корабля. Какой же раздражающей была эта дамочка с морским именем и какой целеустремлённой. И будем смотреть правде в глаза, отказать Марине Синдбад просто не мог. Он, конечно, постоянно напоминал ей, что женщине на корабле не место, но всё-таки в глубине своего прогнившего, как он считал, сердца он был рад её присутствию.
Путешествие к Тартару было не из лёгких, ведь на пути им встретились сирены, с которыми могли справиться только Марина и пёс Спайк, гигантская рыба-остров, которая два дня тащила корабль за собой на такой скорости, что укачало даже бывалых моряков, а для пущей радости почти в самом конце пути на вмёрзший в лёд корабль напала снежная птица Рух, которая утащила Марину на вершину горы и там собиралась невестой Протея отобедать. Но все эти препятствия были мелочами по сравнению с тем, что случилось в Тартаре. После того, как "Жемчужина Фиджи" пересекла ворота этого мрачного царства, Синдбад вместе с Мариной отправился к Эриде, которая предложила Синдбаду испытание. Испытание было не из простых: моряку нужно было выбрать между возвращением в Сиракузы и следующей за ним смертью и сохранением собственной жизни. Синдбад выбрал возвращение и казнь, но Эрида не поверила в такое благородство со стороны пирата и вышвырнула его вместе с Мариной прочь из Тартара. Но Синдбад действительно вернулся и, извинившись за то, что не сумел вернуть Книгу, возложил голову на плаху. И за мгновение до того, как занесённый топор палача отсёк бы ему голову, лезвие разлетелось на множество осколков, а перед народом Сиракуз появилась разозлённая Эрида. Она ведь дала клятву, а Синдбад своим поступком выполнил единственное условие, требуемое для возвращения Книги. Он перехитрил богиню, а они такого не прощают, хотя именно эта история закончилась хорошо. Все остались живы, а корабль Синдбада в тот же день снова отправился в море, только вот сам капитан не знал, что на борту был лишний член команды - Марина. Она выбрала его, а Протей, всегда остававшийся таким благородным, отпустил её.
Но женщинам всё-таки было не место на корабле. Через два года Марина, ставшая самым настоящим матросом, забеременела, и Синдбад решил, что ей будет безопасней провести время до родов в родном городе, однако там Марине, променявшей принца на пирата и вора, были вовсе не рады. Её называли позором семьи, грязным пятном на репутации, но её, казалось, это мало волновало. В то время как Синдбад бороздил воды семи морей, Марина вместе со своей старой кормилицей жила в небольшом домике на берегу и ждала того дня, когда она сможет вернуться на корабль. И вот Марина родила дочь, которую назвала Игнис, а после провела на суше ещё год, чтобы дочь успела подрасти. Но вот пришло время матери отправляться на корабль, а девочке оставаться на попечении марининой кормилицы на суше. Синдбаду это казалось самым простым вариантом, ведь корабль - опасное место для ребёнка, да и хлопотно это, растить дочь на корабле. Первым делом, за которое взялась команда "Жемчужины" после возвращения Марины, было простенькое дельце по добыче камушка с Сонных островов, только кто же знал, что среди зарослей прижатых друг к дружке островов притаился самый настоящий дракон, который был явно против того, чтобы с его земель кто-либо брал камни. Пламенное дыхание дракона сначала уничтожило паруса корабля, а после запылал он весь. Синдбад дрался отважно, но это чудовище было ему не по зубам, а потому "Жемчужина" ретировалась в открытое море, где морякам каким-то чудом удалось потушить пожар. Только вот Марины на корабле не было. Он искал её полгода, возвращаясь на острова и вновь сражаясь с огнедышащим монстром, но нигде не было и следа его жены. И спустя два года Синдбад начинает искать не Марину, а Эриду, ведь богиня сильна и может помочь.
|
Спросите любого жителя города, что стоит на берегу моря, о Синдбаде-мореходе, и вы услышите что-то вроде такого: "Лжец, вор, бабник, пират", и все эти определения будут на удивление верными и почти точно описывающими характер самого страстного любителя морских приключений и сокровищ моряка. Синдбаду не было суждено стать одним из хороших парней, но так уж вышло, что его сей факт беспокоит мало. Нет, не так. Синдбаду плевать. Ему плевать на то, что о нём говорят и думают, ведь он сам считает свои поступки исполненными правильности и едва ли не благородства. Правда, о благородстве он тоже знает только понаслышке, ибо какое уж там благородство, когда ты лжец, вор и далее по списку. Синдбад самовлюблён и считает тех, кому он нравится, обладателями хорошего вкуса. Недюжинная уверенность в себе придаёт ему немало обаяния и порой даже красноречия, однако частенько является и причиной для неприятностей, ибо при уверенности в собственной силе/обаятельности/ловкости стратегия отходит не на второй даже, а на третий-четвёртый план, так что от фиаско любую затею морехода спасает только его талант умелого импровизатора. Выход из любой переделки Синдбад придумывает всегда только тогда, когда жизнь его висит на волоске. При всём при этом целостность своей шкуры моряк ценит практически превыше всего, и только "Жемчужина Фиджи" в его системе ценностей стоит того,чтобы серьёзно рисковать своей жизнью.
Когда богиня Эрида о чёрном сердце и давно уже забытой совести Синдбада, она была не так уж далеко от истины. Он беспринципен и любит деньги, он жаден до редкостей и богатства, он бессовестен. Синдбад давно забыл о чести и продаст собственную матушку, если ему это будет выгодно. Чувство ответственности атрофировалось у него ещё в младенческом возрасте, а потому он не считает себя обязанным отвечать на добро добром, отдавать долги или же просто быть благодарным за что-то, сделанное исключительно ради него. Конечно, его скотский характер немного улучшился с появлением в его жизни Марины, ведь та всегда видела в нём всё только хорошее, и он какое-то время пытался её представлениям соответствовать. Не пил, усмирил своё либидо по отношению к доступным женщинам, перестал лгать по поводу и без и даже попытался встать на путь честного человека, но даже ради любви всей своей жизни Синдбад не смог перекроить себя. Он нравится себе таким, так пусть остальные будут добры принимать его личность именно таковой, какая она на самом деле. А с потерей Марины всё откатилось к первоначальному состоянию и даже ухудшилось. Юмор его стал острей и горше, ложь масштабней. Стала проявляться доселе незаметная саркастичность, появилась жёсткость в деловой хватке, а беспечность стала всё больше наигранной.
|
-Синдбад одинаково хорошо управляется с мечом как левой, так и правой рукой, но предпочитает не выбирать и драться двумя руками сразу. В бою он, кстати, использует не мечи, а острые кривые сабли, которые намного легче и удобней;
-Коллекционирует различные дорогостоящие редкости, которые чаще всего крадёт. Ещё он создаёт коллекцию различных бра из домов терпимости всех прибрежных городов (тут даже без комментариев).
О ВАС
СВЯЗЬ:
|
|
ПРОБНЫЙ ПОСТ:
Личность моя с протяжным скрежетом разваливается, подобно пробуравленному корнями растений склону, что во время землетрясения расходится ровно посередине, сбрасывая, словно седая от времени змея свою кожу, валуны в необъятную глубину пропасти, возникшей прямо посреди неё. И одна моя часть с упорством ищущего дорогу домой слепца продолжает выжимать из девчонки всю ту дозу боли, которую она сможет без вреда для собственного рассудка вынести, до того, как она станет бездушной массой, вздрагивающей от звука моего дыхания и бездумно шарящей потухшим взглядом по влажной неровности стен. Вторая же моя часть наполняется странным чувством некой, Мерлин, я не могу подобрать слов для этого уважительно-симпатизирующего чувства, отравляющего всё удовольствие от пыток. Я не знаю, как давно это началось и как долго длится. Мне представляется, что у нас с ним, со временем, какая-то неразбериха, путаница, не всё столь хорошо, как могло бы быть. Время становится большой неизмеримой условностью в сознании моём, но я, хоть и с трудом, могу вспомнить первый момент, когда маленькая еврейка впервые пробудила во мне по отношению к себе то дурацкое ироничное уважение, которое теперь настырно отвлекает меня от моей нечаянно подвернувшейся радости. Наверное, это происходит тогда, когда она прямым текстом отказывает мне в том, что единственно нужно мне от неё, она отказывает мне в потоке информации, коей с таким удовольствием одаривала меня предыдущая девочка моего отца, радостно делившая со мной мои доходы и с шаловливым смешком юркавшая под моё одеяло, стоило только утомлённому отцу начать тихонько всхрапывать. За это милое блондинистое существо, угождавшее всем без исключения Розье, и уволили, а Целлер, о да, я до сих могу представить её гордое от внутреннего самовосхваления лицо, когда она говорит, что работает только на моего отца. Тогда я думал, что она слишком честная, до тошноты неинтересная, из того сорта людей, в которых и разбираться не надо, ведь ты прекрасно знаешь, за какие ниточки нужно дёргать, чтобы вызвать нужную тебе реакцию. За всё своё пребывание в поместье на правах горничной Целлер не раз удивляла меня, и потому я, как последний наивный дурак, верю до последнего в то, что в статусе пленника она будет ещё удивительней. И мне приходится признать, что даже с этой набившей оскоминой предсказуемостью поведения она остаётся заслуживающей уважения. Я не понимаю её. В чём смысл этой борьбы, попыток сохранения тайны? Неужели Орден верит, что сможет нас победить? Покуда жив мой Лорд, малышам-фениксам остаётся только умирать, причём не за идею, борьба за идеалы - наша прерогатива, а просто против идеи. Как глупо и по-детски. Неужели чувство самосохранения не может взять верх над бараньей упёртостью и желанием погибнуть героически? Я ведь понимаю, что любой из наших рядов будет умирать так же, даже с большей долей театральности, понося тупых придурков, пленивших его, но они... Я не желаю видеть хотя бы какие-то схожие черты в членах наших организаций. Орден Феникса - глупцы, а глупость всегда была наказуема.
Отчего-то мне хочется отбросить палочку и, опустившись до уровня какого-нибудь скота-магла, действовать руками, ногтями бороздить зарёванные щёки, оставляя на них узор из кровавых змеек, сочащихся едва теплящейся жизнью, брать в охапку волосы на затылке и пытаться окунуть лицо её в камень, раздирая кожу, ломая носовой хрящ, наслаждаться её увечьями, нанесёнными непосредственно мной. Я хочу, чтобы она кричала громче, чтобы оскорбляла сильней, чтобы всё моё уважение к ней с тихим шипением испарилось, чтобы она чувствовала себя не героиней какой-нибудь книжки, нет, обычной никчёмной тварью, сошкой, находящейся полностью в моей власти. Я хочу унизить её. Уничтожить весь тот каменный нравственный стержень, который заставляет её держаться и снова выпрямлять спину, хотя кости рук и ног мною же без пощады раздроблены. Мне нравится представлять, что руки мои покрыты ржавой солоноватой коркой её крови, что на ботинках моих красновато поблёскивают капли, что она захлёбывается воздухом, который не может дойти до лёгких из-за раздавленной моей ладонью глоткой. И тот факт, что она ещё может что-то говорить, что в ней ещё остались силы, увеличивает это желание в разы. Но я... я не делаю ничего из того, что так хотелось бы. Я держусь. Не из жалости, Целлер недостойна жалости, но из предусмотрительности. Я не должен ломать её до конца, лишая все измывательства над ней необъяснимой прелести, которой они в моём сознании обладают. Её должно хватить надолго. Скоро Орден будет уничтожен, когда вся их молодая кровь, свежее мясо, доставленное нам на убой, погибнет в схватках, когда старики будут оплакивать своих детей и учеников, лишь когда Орден сдастся, я лишу Целлер самого главного - надежды. И после этого будет уже не важно, убью я её или выпущу наружу, где будут царствовать такие, как я. Шансов стать прежней нагловатой горничной у неё уже не будет. Разрушать судьбы - это ли не удовольствие, достойное наследника рода Розье?
-Выродок своего отца?- с издевательским, одним из моего стандартного набора смешков вопрошаю я, пальцами приподнимая её подбородок, заставляя её смотреть мне в глаза. И вот, теперь эта девочка умудряется умилить меня своей неспособностью даже на пике гнева оскорбить обидчика, по сути, ужасного врага так, чтобы тот действительно обиделся. Да, я выродок. Я смирился с тем, что людям так нравится выплёвывать мне это слово вслед, будто бы отличие меня от них делает меня, но не их, хуже, каким-то неправильным, дефектным. Её оскорбления смешат меня, подобно детским обидным обзывалкам, которые с возрастам всю свою колючесть у умудряются растерять. Но один из эпитетов при повторном прокручивании в сознании умудрятся зацепить меня, но явно не так, как того желала Кэссиди.- Что значит «немощного»? Он…- смех, щекотливо вздымающийся от самой диафрагмы вверх, вырывается наружу и мне приходится на пару секунд усмирять его.–Старый дурень что, не спал с тобой? Серьёзно?
Смех мой, кажущийся инородным телом, вторгнувшимся в сероватый сумрак подземелий, отскакивает от стен, резонирует, создаёт гул. Она снова меня удивляет. Браво, Целлер, мои поздравления. С тихим смешком я тянусь к подносу, на котором за тарелками, вне поля видимости моей пленницы, лежит то, что поможет мне завтра начать едва ли не с чистого листа череду пыток и увечий. Бинты и бутылочка «Костероста». Я обездвиживаю её заклинанием и приступаю к новому этапу. Я уверен, что боль становится сильнее, если нет возможности компенсировать её криком. Так что даже в лечении, в заботливой перевязке её изломанных конечностей таится моя недавно появившаяся зависимость от её криков. С затаённым удовольствием закатывать её рукава и штанины, прекрасно зная, что на мелкие части изломанные кости доставляют почти такую же боль, как и мощный Круциатус. Когда руки и ноги её оказываются плотно и почти профессионально перевязаны, я снимаю заклинание и вливаю ей в рот Костерост, неаккуратно, беспечно, так, что половина зелья течёт по моим рукам и подбородку Целлер.