Он потерял счет времени. Когда сидишь в замкнутой коробке из цементных стен без окон, то все время мира растягивается в сплошной слишком длинный день, разбавленный усталостью и забытьем. Но даже во сне мысли не оставляют его.
Он потерял все. Не только время. Здесь, в этой пластиковой тюрьме, он понимает, насколько утратил и растерял всех, кто были для него опорой. Братство, чьим лидером он когда-то давно был, сжалось и растворилось, когда последний мутант из его сторонников попал на стол мучителей. Мутанты, ставшие безымянными номерами в папках. Мутанты, что были его братьями и сестрами. Он не смог помочь, но сможет отомстить.
Его цель все еще была под кожей, звучала особенной мелодией в его голове, отдавшись ритмом сгущающейся крови с каждой мыслью о потерях. Его гнев врос в его кости, стал его новым скелетом. Ярость наполнила кровь. Злость скопилась в желчной слюне, и от нее першило. Вера в возмездие крепла с каждым глотком.
Он сглатывал эти дни, смазывал их в одно сплошное месиво, способное его раскрошить, раздробить, но не сломать до конца. Мысли о мести поддерживали, но способ выбраться так и не находился. Правительство стойко отвоевывало у него дар, запрещая металл в зоне его личного радиуса, рассчитанного после стольких столкновений. Огороженный периметр. Как ему это было знакомо!
Из года в год все повторяется. История цикличная неутомимая шлюха, способная притворится новой и свежей. Вот только под подолом обычно всегда костлявые ноги, трухлявый зад. И никак не скрыть все то, что маскируется новой модой. Идеи старые. И исполнение, как всегда, протухшее настолько, что взвыть бы. Но он не доставит этим людям такого удовольствия. Ни тогда, в Освенциме, ни сейчас Эрик не даст повода, не покажет вида, лишь бы сохранить здравый смысл и толику гордости. Не такой как все. Изгой. Он мутант. И он этим чертовски гордится!
Медитации не спасали долго, и он слонялся от стены до стены, пытаясь дотянутся до мельчайшей металлической стружки, чтобы почувствовать себя дома. Найти выход. Но все попытки были тщетны. Они позаботились даже слишком сильно, что наводило только на одну мысль.
Не уж-то профессор Ксавье помог заурядным людишкам? Неужели он смог встать на чужую сторону, все еще наивно полагая, что мир примет их с распростертыми объятиями? Что люди примут то, чего не знали, не хотели узнать и боялись настолько, что готовы уничтожить.
Мысли сводили с ума. Стройные ряды логических цепочек превращались в хаос разрозненных воспоминаний, когда в них врывался Чарльз. Единственный в жизни Эрика, которому Леншерр доверял. Кроме себя. Почему? Почему, Чарльз?
Но все попытки ощутить присутствие друга или врага в его голове были также тщетны. Чарльз бросил их. Бросил их всех. Одного за другим, предав свой род. Оставил в самый трудный момент, когда они все так нуждались в лидере. Как, Чарльз? Как?
Когда градус зашкаливал Эрик бросался на стену, отбивая себе костяшки, окрашивая белый пластик багрянцем. Его личное произведение искусства. Но боль отрезвляла, давала силы снова контролировать свой гнев, восстанавливая дыхание и медитировать, пытаясь дотянутся хоть до чего-то своими способностями.
Один сплошной длинный день без новостей. Эту череду лености разбавляет только поднос с едой, что зашвырянный в его каморку остановил свой путь у его матраса. Но поверх ожидаемой пресной пищи записка.
«Берегись стекла»
Шутка? Кто-то из его надзирателей поиздевается над узником, решает показать свою силу и свободу? Отличие, а точнее свою нормальность?
Ему хватало этих мордоворотов с сальными шуточками и скабрезными разговорчиками еще в начале этого слишком длинного дня. Но хуже было в самом истоке, когда их взгляд горел ненавистью. Он убил президента. Так они считают. Пусть.
Эрик вскидывает голову, оценивая превосходство и возможность сдержаться, но вместо тупой физиономии заурядного человека видит что-то новое. Улыбку, а точнее усмешку и ладони, легшие на стеклянный потолок его камеры. Он еще не понимает, что происходит, но ждет продолжения. Наблюдает за незнакомцем, всматриваясь в его черты. Ища отклика. Вдруг это мутант? Помощь от брата? Или же все это искусный обман извращенной человеческой натуры?
Он встает, чтобы оценить масштаб, но все случается быстро. Звук наполняет, отражается от стен и вот уже прозрачная преграда разбивается вдребезги, и мелкая стеклянная крошка обсыпает его руки, катится за шиворот тюремной робы. Неприятно, колко.
Пара секунд, и Эрик подпрыгивает и подтягивается, чтобы выйти отсюда. Оценивает хрупкость незнакомца в криво сидящей, оглядывая его. Но тот ускользает, перемещаясь быстро, хаотично.
Сигнал тревоги на периферии комнаты, за толстой стеной. Как и двадцать охранников с пластиковым оружием. Прогресс во всем его неприглядном совершенстве, черт его дери. Но это даже льстит, что ради него одного такой ажиотаж, пока самодовольство не тонет в бешенстве. Они все равно никогда не понимают до конца с кем связываются.
- Через три секунды эти двери распахнутся. И двадцать охранников начнут в нас стрелять, - говорит Эрик ровно, все еще сбитый с толку таким вмешательством в его уединение.
- Я знаю. Этого я и жду, - все также усмешка и доля сарказма в юном голосе.
- Что ты делаешь? - ему неприятна ладонь на затылке. Та самая, что только что разбила стекло играючи и легко. Инстинкт срабатывает, мышцы напрягаются.
- Придерживаю, чтобы не было травмы шеи.
- Что? - с каждым словом непонимание только растет. Эрик смотрит на дверь, и все что ему достается - это голос.
- Травмы шеи, - подчеркнуто и выделено, будто учитель объясняет старую тему двоечнику за партой.
А потом время сжалось в тонкую стрелу, на острие которой оказался Эрик и странный парень. Дверь отворилась, пистолеты нацеленны. Но в следующий миг они между уже другими дверьми, будто сорвались с тетивы, пронеслись сквозь пространство. И Леншерра подташнивает, сила притяжения Земли гнет его в разные стороны, колени слабеют. Организм сдает позиции. Его скручивает, и хочется выблевать все свои внутренности на пол под ноги. Как когда-то в лагере, в очередной пытке Шмидта.
Он не успевает заметить, но этот незнакомый паренек уже переоделся в другую одежду. В поле зрения попадается настоящий охранник, примотанный серой изолентой к стене.
Как?
- Все хорошо, пройдет, - знающе добавляет парень, вздыхая. - Так со всеми бывает. Похоже ты натворил что-то серьезное. Что ты сделал? Что ты сделал? Что ты сделал? За что тебя упрятали?
Его голос надоедает с первых секунд. Эрика все еще мутит, но он сдерживает себя.
- За убийство президента, - может так он заставит его опасаться Магнето и заткнуться? - Я сражался за таких как мы. В этом моя вина.
Он вспоминает всех, кого потерял в той самой последовательности, что выстроил в своей памяти за время, проведенное в тюрьме, слайдами проносящихся перед его взором с тихим щелчком. Будто снова видел фотографии и пленки истязаний сторонников, мутантов. Азазель, Эмма, Ангел…
- Каратэ занимался? Знаешь каратэ?
- Нет, каратэ не знаю, - он действительно такой доставучий или Эрику только кажется? - Психов знаю.
- Я слышал ты управляешь металлом.
- Слышал? - легкое удивление от странной последовательности вопросов, а точнее резкой смены недоразговора. Но это позволяет отвлечься от самочувствия, пережить спазмы пустого желудка.
- Когда-то моя мама знала чувака, который это делал.
Что? Эрик не сразу понимает фразу, а потом до него доходит смысл. Мама. Знала. Чувака. Мама? Мама?!
Опасность! Опасность! Эрик настолько задумывается над возможностью, что пропускает момент открытия дверей. И лицо друга, ставшего врагом.
- Чарльз?!
Истинная грань удивления и недоумения находится где-то рядом, и Эрик Леншерр угодил в ее сеть. Между возможностью быть причастным к зачатию паренька и видеть перед собой лицо человека, которого ненавидел и которому доверял больше всех на этой гребанной планете.
Кулак на скуле самый красноречивый аргумент в пользу профессора. Два : ноль. Лидируют белые. Шах королю, упавшему в ноги другому.
- Я тоже рад тебя видеть, - глядя снизу вверх и потирая челюсть, Эрик искренен. Он без шлема. Ему нет резона лгать.