Everybody cries Everybody breaths Everybody wants to feel they're free Deep inside I know what I am worth A life of my own

Если вы когда-либо в своей жизни задумывались над тем, что, возможно, в вашей жизни наступил тот период времени, что принято называть черной полосой, когда все валится из рук и настроение ни к черту, когда хочется срываться на всех и каждого, а в мозгу с упорством дятла долбится мысль, что ни у кого не будет ситуации хуже, то я бы посоветовал вам задуматься - возможно, где-то в этом мире кто-то безнадежно кричит, пытаясь вымолить лучшего дня для кого-то, но не для себя. Возможно, где-то на другом конце планеты кто-то медленно умирает, сгорает в пламени собственного отчаяния, поглощаемый болью. Кто-то умирает. Кто-то плачет. Кто-то делает шаг в пустоту, ломая руки, которые никогда не станут крыльями, в свободном падении. Возможно, тогда вам станет легче. Поверьте, иногда поставить свою проблему в сравнение с чужой бывает полезно - начинаешь преуменьшать собственные неудачи. Правда, боюсь, со мной этот номер не сработает.
Возможно, потому, что это именно мне сейчас хотелось кричать так, чтобы слышали везде. Рвать и метать, раненым зверем в отчаянии желать поменяться местами и судьбой с другом. Принять хотя бы часть его боли на себя, забрать толику безумия. Разделить с ним это. Пережить. Но я был реалистом. Я прекрасно понимал, что это невозможно. Мой мир с треском и грохотом рухнул в тот самый момент, когда я услышал приговор, поставивший жирную точку во всем том бессмысленном беге на выживание, попытке отвоевать себе еще одну минуту в этом обезумевшем мире - не ради себя, но ради друзей, - да или просто дотянуть. Тянуть больше было просто некуда. Незачем. Бессмысленно. Все это потеряло какой-либо реальный смысл вместе с правдой, от которой не скроешься. Эта правда напоминает себе каждым адским приступом звериных воплей, криков, угроз и попыток успокоить беснующегося друга, прижимая его за руки к полу.
Минхо не был иммуном. Он, черт возьми, был обречен с самого начала. Тридцать две борьбы, семь кругов ада, и все ради того, чтобы сейчас, сидя в одном из брошенных и полуразрушенных домов, я смотрел в стену пустым взглядом и вдыхал запах подгнившего дерева.

Я перестал задавать себе бессмысленный и глупый вопрос, который интересовал бы каждого на моем месте, что-то около трех приступов назад. Просто взял - и перестал.
"Почему?"
Это самый глупый и бессмысленный вопрос, какой вообще придумало человечество, ибо логичного ответа на него еще никто не придумал. В моем сознании ответ был сформирован довольно давно - потому, что порочные крысы знали все заранее и прекрасно понимали, что так случится. Контрольный образец, или что-то в таком духе. Черт его знает. Я просто перестал себя спрашивать об этом. Не было смысла. Сейчас мне куда важнее было продержаться - потому, что всем тяжело. Тяжело Томми, тяжело Минхо, теряющему себя, и тяжело мне. Впрочем, вряд ли по мне можно было это сказать - просто я не позволяю им видеть свои обращенные вникуда срывы, когда приходит моя очередь искать воду и провиант. Я срываюсь там - чтобы потом опять вернуться в убежище и чувствовать липкое, окутавшее всех, словно пленка, отчаяние. И я постепенно понимал, что скоро сам сойду с ума - и, кажется, это произойдет быстрее, чем я ожидал.

Сегодняшний день был более или менее спокойным. Томми лежал на потрепанном матраце, явно измученный, Минхо продолжал держаться - я не знаю, как много времени пройдет между приступами, но знаю одно - это будет страшно. Постепенно у него срывало башню все сильнее, и он даже забывал, кто мы такие и кидался в попытках придушить. Однажды ему почти удалось это сделать - по крайней мере, у меня до сих пор имеется синяк от его пальцев на шее. Как он не сломал мне горло? Не знаю. Но, в любом случае, сейчас я даже был рад тому, что приступ прошел тихо. Хотя, если честно, я бы просто хотел поменяться с ним местами. Думаю, такие же чувства были и у Томаса. Я знаю, он устал. Мне его жаль. Ему пришлось принять на себя роль лидера, он опять должен быть кем-то, кто держит все на себе. Но у него - как и у меня, - нет выбора. В конце концов, я знаю, что случится. Мы оба знаем. Мы все знаем.
Это уже происходит - на наших глазах умирает друг. И ему нечем помочь.
Закрываю глаза. Кажется, еще немного, и все пойдет прахом. Но мне удивительно странно, до смешного плевать. Я просто понимаю, что все это было бессмысленно. Мы прошли через ад - и вернулись в ад. Ирония, мать ее.
Когда-то я еще мог говорить себе "мы справимся". Когда-то я еще мог верить в то, что "все будет хорошо". Когда-то я знал, что "все не может закончиться вот так."
Но сейчас, глядя на серую стену, чувствуя почти физически ощутимое приближение очередного приступа, я понимаю, что мечтаю только об одном - чтобы мне кто-нибудь пустил пулю в висок. Точнее, не так - чтобы мы все просто прекратили страдать.
Но, вместо этого, я просто глубоко вздыхаю.
- Кажется, сегодня тебе легче, - улыбка выходит надломленной,  да и кого я могу обмануть сейчас? - Уже неплохо.