[AVA]http://savepic.su/5334913.png[/AVA][SGN][/SGN]Я до сих пор помню хрипловатый голос деда, а порой, когда совсем задумаюсь о нем, даже слышу этот невыносимый запах старости, забивающийся в ноздри. Едкий, словно ядовитый дым, каждый раз сбивающий мне дыхание, когда он брал на руки, сажал на колено, чтобы рассказать сказку на ночь то про красавицу царевну и ее непутевого жениха-дурака, то про серого волка. Сказок было много, если подумать, да и в жизни тоже, хотя я ни о чем не подозревал, принимая свою жизнь наивно и по-детски, как она есть… О том, чем дед занимался, пока я ходил в местную школу в Брайтон Бич, я даже не догадывался, мне не объясняли деталей, оберегая от суровой правды, которую я мог лишь иногда украдкой наблюдать, пока родители думали, что не сплю или не замечаю, играя с игрушками и только появившимися на прилавках приставками. Все было просто и беззаботно, а главное – удобно. Машина с охраной, дядей Джовани Фуркезе, который сносно говорил на русском и лишь в приступе злости на забитых дорогах по утрам ругался на итальянском, стуча по рулю… Субботние уроки рисования и музыки, когда другие дети в моем классе не могли себе позволить даже сладости в ларьке напротив школьного двора… Новая с иголочки одежка по последней моде. Постоянно полный дом гостей, которых принимал по одному-двум дедушка Прохор, сидя в своем кабинете на втором этаже пентхауса в многоэтажке почти в престижном центре района. Неслыханная роскошь для недавно прибывших эмигрантов из постепенно разваливающегося, как говорил Прохор «катящегося к черту на куличики» стараниями американцев и европейцев, Союза. Страны советов, о которой я вообще ничего не знал, кроме того, что она очень далеко и там плохо живется. Мне было всего семь лет, и я любил подарки, которые иногда приносили с собой гости деда Прохора. Я не спрашивал, почему мне дарят то конфеты, то машинки, то плюшевых медведей, которых я особенно любил катать вслед за собой, куда бы не пошел, на большом желтом грузовичке. Отец не разрешал мешаться под ногами у взрослых, поэтому после вручения подарка он или мать отправляли меня в мою комнату. Из-за тонкие перегородок все слышалось на удивление хорошо, хотя я ни слова не понимал и даже не пытался уловить суть бесед деда. Нередко гости в кабинете говорили на итальянском, и тогда я начинал петь, стараясь повторять некоторые особенно запоминающиеся странные звуки чужого мне языка. Шум, не более того… Я легко засыпал по ночам, даже если гости задерживались до полуночи.
Но однажды шум превратился в грохот. Я спал, прижимая к себе самого большого из подаренных медведей, когда с потолка посыпалась пыль. Казалось, что не менее крупный зверь, чем мой медведь, залез в кабинет деда. Злой, неповоротливый, роняющий мебель и кричащий уж больно знакомым голосом. С нижнего этажа за дверью тоже раздался вопль, но уже матери, а потом отцовский крик слился с громкими хлопками, напоминающими тот звук, когда я резко закрывал дверь автомобиля дяди Фуркезе, но еще более звонкий, с последующим треском стекла… В спешке мы просто покинули дом, кто в чем был, не переодеваясь, забрались в подогнанную под окна машину и умчались в ночи, проезжая на красный свет. Я помню, как оборачивался постоянно посмотреть в заднее стекло Фуркезе, а сидящий рядом с ним отец на итальянском о чем-то вымученно спрашивал, иногда сгибаясь в три погибели. Пряча руку у правого бока, нервно улыбаясь и плача, когда его взгляд встречался с моим, отец периодически смотрел на младших, шепча им «мои хорошие, все будет хорошо, хорошо…» и отворачивался. С Лизой в пеленках и трехлетним Федором, которому до слез хотелось спать и кушать, сидела наша няня, жена Джовани, а не моя мама, что меня сильно удивило. Я тогда спросил отца, почему мамы нет, на что он мне ответил, что потом расскажет. В дороге он тогда уже не оборачивался, но и плакать перестал. «Потом» растянулось на пять лет. Нью-Йорк остался лишь в детских воспоминаниях, с дедушкиными байками, мамиными смородиновыми пирогами и игрушками от странных гостей Прохора…
***
Роман был «русским мафиози», как и дедушка Прохор. Жалкое зрелище, если подумать, потому что русской мафии как таковой тогда не было. Что могла сделать семья беженцев евреев в демократическом государстве, где все работы уже заняты, а таких же эмигрантов пруд пруди? Я всю молодость провел среди заправок, слесарских, автомоек и автомонтажных, из-за чего в последствии стал правой рукой отца в его весьма примечательном для местных властей бизнесе. Рэкет для семьи Музини, редких итальянцев, предпочитающих Тихий океан Атлантике, был делом таким же обыденным, как и расстрел полицейского картежа у складов с контрабандой на заброшенной окраине. Под колпаком сидели все, от политиков до мелких лавочников. Плату же дани взимали руками не стесняющихся их марать «русских». Красная бригада, как нас тогда называли, наводила шороху на все кварталы, чтобы ни одна приезжая жадная крыса не покусилась на дорогой итальянский сыр – основной легальный бизнес итальянцев... Порой молочный продукт был с привкусом крови. Своих врагов семья Музини в него просто закатывала и выкидывала в мусор. Благо я отделывался презентабельной работой, когда смог взять пистолет и научился им пользоваться: куда деваться, образование ограничилось средней школой, колледж быстро надоел, учиться мне было тяжело и неохотно. К тому же, когда Романа от передоза или третий бутылки водки превращало в аморфного амбала с пистолетом наперевес и ремнем в другой руке, всякое желание идти к светлому будущему просто отпадало. Мне семнадцать, я курю похлеще отца, пью, колюсь и развлекаюсь как могу. Потом отец в минуту трезвозти проникся сентиментальностью, вспомнив мою матушку, и решил, что пора что-то менять. Роман знал, что найдет меня в подворотне с перерезанным горлом, если так продолжится дальше, поэтому начал поручать «задания»... Ничего особенного, принеси, подай, не попадись. Постепенно мне стало важно выполнять эти задания безукоризненно. Я немного перфекционист, знаете ли. И я не был один, молодежь часто использовали курьерами или доносчиками. Вся система держалась на отце, по гроб жизни обязанному капо Луиджи за саму возможность снова заниматься каким-то делом. Первую встречу с Луиджи я помню смазано, настолько тяжело было пережить первые недели толком без еды в какой-то лачужке за доллар в день. Помню только то, что с тех пор Фуркезе и его жены уже не было рядом. Сердобольный старикан не устоял в свое время при виде трех детей и вдовца, приехавшего в Онтарио с другого конца страны. Видать, Луиджи размяк и пригласил Романа в реджиме, что было рискованным мероприятием без одобрения семьи. Но пронесло.
Кроме выполнения отцовских поручений я был еще и нянькой для младшего брата и сестры. Я давно знал, что случилось с мамой, но брату и сестре детали семейной трагедии отец просто запретил рассказывать до поры до времени, и груз этой правды заметно портил мои отношения с единственными близкими людьми не первый год. Стало лишь хуже, сначала я шлялся по ночам не пойми где, бросая их на произвол судьбы среди сверстников, а потом вдруг поумнел и начал нравоучать и запрещать идти по той же тропинке, с которой благодаря отцовским связям смог свернуть. Я понимал раздражение Феди, и даже в драках ему слегка поддавался, если до них доходило, чтобы он мог, так сказать, выпустить пар. Мне и самому порой надо было его выпустить, потому что работа постепенно становилась все серьезней, и я не скажу, что был в восторге от новых серьезных поручений семьи Музини. Постепенно угрозы и физическая расправа для меня стали обыденным делом, и некая вседозволенность стала давать о себе знать. Я уже не был шестеркой на побегушках, я начал выделяться на фоне отца исполнительностью и преданностью делу. Страх причинять кому-то боль развеялся, как и страх ее получить. К тому же, меня трогала система, в которой я работал, потому что она, во-первых, реально работала и приносила доход, благодаря которому мы стали жить припеваючи, а вторых создавала ощущение семьи, которой после смерти матери уже толком не было. К чему только не прикипишь душой, когда выбирать не из чего. Семья стала для меня основой жизни, и отец плавно отошел от дел, забываясь в уже безобидных для здоровья увлечениях, как чтение и просмотр старенького телевизора. Федя тем временем совсем отбился от рук. Я не мог за ним уследить, потому что чаще всего был занят делами, а потом выяснилось, что брат начал участвовать в каких-то уличных соревнованиях, на которых пропадал целыми днями. Что-то происходило, что-то непонятное. Брат не отличался трусостью, но он начинал заметно нервничать и перестал с нами разговаривать, даже когда был дома и мы собирались за семейным ужином. В одно очередное солнечное утро я вернулся домой после ночных разборок на севере города и обнаружил два трупа.
***
Я по-другому взглянул на мир, когда нашел тела отца и брата. Мне двадцать пять, сестре только исполнилось восемнадцать, благо она была в университете, когда в наш дом вломились. У нас никого не осталось из родных, и мир сузился до квартиры на Сан-Антонио Авеню. Я помню, как вечером мы сидели в обнимку с Лизой, кажется, впервые в жизни по-настоящему искренне доверившись друг другу. Сестра плакала, я делал вид, что нет, и пытался ее успокоить. Лиза была солнышком нашего дома, ее старались оберегать как только можно, не посвящая в детали ни моей, ни отцовской работы. К чему умной красавице думать о том, на какие средства ей покупают вещи, в которых она красовалась перед зеркалом в своей комнате? К сестре у меня всегда были трепетные чувства. Не знаю, как это объяснить. Лиза злилась на меня, ругалась, иногда даже пыталась по голове треснуть, когда я перекуривал травы, но к ней прикоснуться в ответ я не мог. Нет-нет, только не к сестре. Она была для меня святой, раз ругала, значит, надо… А теперь она рыдала в три ручья у меня на груди. Лишенная с детства матери, обделенная лаской, в компании мужланов, как я, брат и отец, занимающихся явно нелегальным бизнесом. Она нас любила, потому что другого у нее никогда не было, и потеря все равно рвала душу на кусочки. Лиза была очень доброй… Она стала для меня всем и я мечтал отомстить за эти слезы. Как это сделать? Меня тревожило, что картинка не складывается. Наша жизнь была полна лишений и потерь, смешно сказать в отношении солдата в системе мафии, но так и было. Причем задолго до вступления в коза ностру меня самого. Я докопался до правды, но на нее ушло почти десять лет.
Я ездил из конца страны в другой, даже в Канаду и Мексику, представляя интересы семьи Музини. Пользуясь случаем, я аккуратно интересовался делами деда, которые так и остались покрыты завесой тайны с моего детства. Завеса приподнималась, и в итоге выяснилось, что Прохор задолжал корейцам баснословную сумму денег. Корейцы долги не прощали, и когда они напали на наш дом в Нью-Йорке, мы сбежали, хоть и не все, лишь бы залечь на дно и спрятаться от них. А Федя прятаться не умел. Его вычислили, вслед за ним узнали и про отца, и про меня. Но поскольку я был в системе, ко мне так просто подойти не могли, и деньги начали трясти с брата. Глупец, он молчал, почувствовав себя слишком важным, чтобы делиться этой бедой. Он хотел порешить проблемы сам, на гонках гоняя так, как если бы от них зависела его жизнь. На деле так и было, но сумму набрать у брата не вышло, и его грохнули с отцом в придачу, выяснив, где мы живем. Страшно было подумать, что задержись Лиза дома в тот день, я бы лишился всех родных… Узнав это, я попросил помощи Луиджи. Мы переехали под крыло семьи, где сестру охраняли как зеницу ока. Дела шли в гору, Музини были рады тому, что красная бригада под моим руководством приносит небывалый доход. Я подмял под себя целую сеть автомонтажных компаний, и мог себе позволить дарить дорогущие подарки сестре, делая из нее принцессу как из сказок. Я понятия не имел, что она начала крутиться на местных светских вечеринках с донной Музини. Там ее приметил один из бизнесменов, влиятельный богатей, отмывающий деньги на гонках… Сестра искала любви и простого счастья. Еще в вузе она встретила Уильяма, перспективного молодого человека, юриста с проницательным умом. Для нее он был олицетворением другой жизни, законной, так сказать, где не приходится ходить с охраной и ожидать, что по возвращении домой обнаружишь труп родственника. Они сыграли свадьбу, спустя год появился Филип, спустя еще пять лет Кирилл. Я тогда подарил Уиллу дорогой спорткар в благодарность за племянников, в которых души не чаял. Он обожал быстрые красивые машины, а мне было не жалко подарить ему и соответственно сестре дорогой новенький авентадор.
Дела шли в гору, карьерный рост в семье производил неизгладимое впечатление, ведь редко какой иностранец по происхождению мог так надежно засесть в итальянский структуре и продержаться столько времени, ни разу не дав повода в себе усомниться. Я стал опасен, на меня начали смотреть как на угрозу, потому что, как оказалось, у нас были разные представления о чести. Я честно выполнял свою работу, не претендуя на что-то большее, но страх… Страх меняет людей и затмевает им глаза. Из-за страха перед моей преданной бригадой меня просто выкинули из семьи, оставив в качестве компенсации жизнь и одну из структур с условиями платы дани с прибыли автомонтажной. Тогда угрозы стал получать я сам… Кындаль распустил свои сети по всей стране и смерти моих родных лишь подтверждали тот факт, что корейцы люди были терпеливые. Но даже терпеливым людям, когда сумма долга перевалила третий раз за шесть нулей, надоедает ждать. Долг деда повис над моей головой как гильотина, вот-вот готовая сорваться. А что будет тогда с моей сестрой и ее семьей, если я вдруг помру? Об этом я думал больше, чем о самой смерти. Мне не было страшно умирать, я видел смерть много раз, но оставлять родных было куда страшнее. Я встретился с представителями кындаля, пытался объяснить ситуацию, что просто не в состоянии заплатить этот долг в обозначенный мне срок. Слушать, естественно, не захотели… За домом сестры начали следить, чтобы я не забывал о долге. Я просил ее найти помощи и защиты у того влюбленного бизнесмена, если чувства еще не остыли… Я сам ходил к Музини, унижаясь, чтобы они хоть что-то сделали, но все без толку. Не знаю, что за беседу провела сестра с бывшим ухажером, по возвращении от него она долго плакала и закрылась с детьми в их детской, чтобы почитать им сказки на ночь, а мне напомнили, что я уже никто и ничто, чтобы что-то требовать от мафии. Мы остались совершенно одни.
***
- И знаешь, что самое интересное?
Очередной удар в оголенный живот заставил зайтись кашлем. Вздувшиеся вены на лбу расширились еще больше, а в налитых кровью глазах образ мужчины напротив расплывался с каждым часом экзекуции все сильнее. Сложив вальяжно руки в замок перед собой, Дуринов откинулся на спинку жесткого стула, поставленного перед тобой в притихшем помещении. Глухая ночь. И кажется, последняя в твоей жизни.
– Я понял одну простую истину. Ценнее любых денег… Любых побрекушек, машин и недвижимости… Ценнее всего только три вещи: преданность, честь и горячее сердце. Большего я просить от своих людей не смею, потому что это – все, что нужно для любого дела. Даже для такого…
Вися вверх тормашками, ты ежишься от страха, звякая цепями, коими прикрепили к крюку под потолком котельной. Когда Алекс улыбнулся, оглядываясь на своих парней, сознание чуть тебя не покинуло. Даже мычать возможности уже не было, язык отрезали по первому же требованию.
- Все наверняка полагали, что я совсем потеряю разум от горя, - почти что сочувственно произнес Алекс, цокнув языком. Ему с большим трудом давалась эта невозмутимость, ведь в противном случае он бы точно потерял всякое уважение своих помощников. Бедная Лиза, бедный Уильям. Племянники с позапрошлой ночи жили вместе с дядей, потому что родителей у них больше не было. Это было всем известно, и в особенности тебе.
- Напротив, - выдавив очередную улыбку, Дуринов со вздохом поднялся с места, подойдя поближе, чтобы взглянуть прямо в твои глаза. – Это ведь из-за тебя меня выкинули из семьи. Разве я мог об этом не узнать? «Пригрели змею на груди», очень образное заявление… А я эту змею пустил в душу! – стукнув по сердцу кулаком, крикнул Алекс, и дрожь прошлась по всему твоему телу от ярости, сверкнувшей в голубых глазах.
– Я эту змею называл другом! И в самый тяжелый момент, когда мне понадобилась ваша помощь, вы от меня отказались, - будто и не было вспышки гнева, он отошел на шаг назад, всплеснув руками и оглядываясь на своих парней, добавил.
- Но у меня есть друзья… Мои настоящие друзья – это все, что у меня есть теперь. Видишь, как ценны друзья? Они притащили мне тебя, чтобы мы могли поговорить в последний раз.
Красная бригада осталась предана своему руководителю и сплотилась вокруг него, как только Музини показали свое истинное лицо. Он был лидером, достойным уважением, делил добычу поровну и представлял собой голову сплоченной команды, предводителя братства, первым среди равных, просто потому что ему это хорошо удавалось.
Наклонив голову на бок, будто желая посмотреть в твое лицо как положено, Алекс хитро прищурился, словно пытался понять, о чем ты пытаешься мямлить, лишившись голоса. Но вскоре он выпрямился и устало опустил плечи, снимая с рук перчатки. Твое сердце забилось чаще при виде этой аккуратности движений, выверенных словно часы.
- Я это все тебе рассказал из уважения. Из благодарности, которую обязан был высказать, прежде чем все закончится. Я ничего не забываю и все ценю. Но и простить я тоже не могу… Из-за тебя погибли самые близкие мне люди. Мою драгоценную сестру, мое сокровище украли у меня. Тебе когда-нибудь приходилось объяснять маленьким детям, почему их папы и мамы больше никогда не будет рядом?.. Навряд ли. А мне пришлось, и скажу честно, это было тяжело… Я никогда не видел их такими подавленными. Я не хотел для них такой жизни, которой живу сам... Я подарю им другой мир, достойный светлой памяти моей дорогой Лизы. Так много дел... На меня слишком много давит в последнее время, знаешь ли, я не сплю, устаю… Тяжело так жить, постоянно оглядываясь через плечо.
Сняв перчатки, мужчина с благодарным кивком принял раскладной нож из рук одного своего подручного. В ушах забарабанило с такой силой, что собственное мычание показалось далеким эхом.
- Долг деда я выплачу, без сомнений. Я его не отрицаю. Я честно дал слово, что верну его, - вкрадчиво произнес Алекс, склоняясь к тебе поближе вновь, чтобы посмотреть в глаза. – А когда я его выплачу, то убью каждого, кто имел отношение к смертям моих родных. Всех до единого. За деда, за отца и брата, за сестру и ее мужа. Я за всех них отплачу той же монетой. Каждый, кто отвернулся от нас в минуту нужды, каждый получит по заслугам...
Острая боль пронзила горло и жуткий хлюпающий звук пробился через глухоту. Алекс проигнорировал брызнувшую ему на лицо кровь, медленно опуская руку все ниже от ключицы до самого подбородка. Ювелирной прямоты линия засочилась алой кровью на пол, заливая лицо и глаза. Уже ничего не видя, кроме холодной жестокости лица напротив, задержавшегося рядом из любопытства или в силу хладнокровного злорадства, ты в последний раз смотришь в стороны, ища спасения, но мир темнеет с каждой секундой.
- Сожгите, чтобы и следа не осталось, - раздался приглушенный голос Алекса, темным силуэтом удаляющегося прочь в сгущающуюся тьму.
Отредактировано Thorin Oakenshield (2015-03-11 23:36:47)