ООС: заранее слезно извиняюсь, но я предупреждал о.о и если что, я удалю лишнее, меня понесло, но вроде и по канону, даже по обоим...

Был ли шанс выжить? Этот вопрос повис в тишине горящих на небе звезд, шепотом ветра он разносился по лагерю, вставшему на ночь у Дунхарроу. От костра к костру, под пологом всех палаток люди Риддермарк пытались найти в себе силы не опускать рук, когда все узнали, что ушел Тропой Мертвых Арагорн. Странник севера, вдохновивший их на сражение духом и волей тех королей древности, о которых слагали легенды. Их вел вперед наследник последнего нуменорского рода, настоящий правитель Гондора, падение которого стало бы падением всего Средиземья.
В темноте отчаяния, окутавшей Марку много лет назад, впервые появился свет настоящего яркого солнца, к которому потянулись славные воины в надежде, что их мир еще не обречен и силы Врага единым сплоченным войском под знаменем Рохана они все же смогут одолеть, чтобы настал новый день и он был ясен и прекрасен, а мир вокруг спокоен и безопасен для всех тех, кого воины оставили позади и ради кого шли на смерть. В легендах творимой ими в эти дни истории песни и баллады о воинах Марки, идущих на войну у Минас-Тирит,  смотрелись бы венцом творения бардов, и люди не страшились того, что никогда не узнают красоты этих баллад, став частью легенд. Но свет исчез вновь…
И каждый рохиррим оказался один на один со своими страхами во вновь напавшей беспроглядной мгле ужаса перед многочисленным орочьим войском. Проверяло ли их на стойкость то ясное небо, что звездным бледным светом озаряло их жизни в ту злосчастную ночь? Им нужно было найти в себе гордости и воли не отступиться от загоревшейся где-то глубоко в сердце веры в светлое будущее, не отмахнуться от него как от навязанного кем-то ложного миража. Не забыть, что отступи они бегством, смерть все равно нагрянет, но тогда не будет их гибель славной и достойной предков, и с покаянной головой они будут идти на поклон к ним, не смея поднять глаз от стыда.
Но не из-за страха перед мертвыми не отчаивался идти в бой Эомер, сын Эомунда. Но из-за страха потерять живых. Он пошел бы за Теоденом и Арагорном бороться за их светлый мир, не думая и секунды, сражаясь с орками бесстрашно и отчаянно, не боясь остаться на поле брани и принять свою участь, исполнив с честью все клятвы… Чтобы уйдя в мир иной, с последним вздохом подумать об Эовин и обо всех тех, кому достанется отвоеванные их кровью Гондор и Рохан. Обрадоваться в последний миг, что сестра будет счастливо править их народом в Медусельде и больше никогда не узнает в своей жизни горечи.
Пронеслись года, забрав с собой и отца, и мать еще в их детстве. Они остались одни в увядании былого величия предков в Эдорасе, но слова любви тонули в тишине забвения и старческой дряхлости, заразившей не только Теодена, но и всех его подданных. Скованный темными чарами король рохиррим был воплощением их угасших со смертью Теодреда надежд на светлое будущее. И воскресить веру в лучшее любовью, которой полнилось сердце, Эомер не мог, потому что не было слов, подходящих для ее описания, настолько искренне любил сестру молодой воин, смущаясь в безмолвном стеснении столь светлого чувства, такого чуждого грозному маршалу Марки.
Он никогда не понимал, как был способен, будучи воспитанным среди воинов и возглавляя их, как когда-то отец, любить так сильно, как описывали в самых трогательных песнях. Потому он молчал, оберегая Эовин как только мог всеми силами, и лишь тем проявляя заботу и преданность. Со временем ему стало казаться, что лишь заботой и опекой он мог уберечь сестру от бед и проявить свои братские чувства, черствеющие от злости и ожесточения перед лицом наступающей тьмы. Но Эомер любил сестру как солнце, и ему не нужен был предводитель или король, чтобы идти сражаться за свет, который видел в ее глазах.
Ради Эовин, ради Марки он готов был умирать и сотню раз, и потому не мог перенести даже мысли о том, что сестра разделит их тяжелую ношу, взявшись за меч. Эовин всегда завороженно следила за тем, как тренируются воины первого эореда, стерегущего Эдорас. Когда-то и сам Эомер в шутку показывал маленькой сестренке, как правильно держать в руках оружие, пока ее увлечение не стало столь навязчивым и очевидно неподобающим юной леди. С годами их детские шалости испарились мимолетной дымкой былых счастливых дней и иллюзий.
Эомер не видел сестру на поле брани, но не потому что сомневался в ее храбрости или умении сражаться, а потому что он сам сражался за нее. И потерять ее значило напрасно биться с врагом, напрасно умирать или напрасно жить в том мире, где не будет его сестры.
Он боялся за нее, боялся, что однажды, вдруг упустив Эовин из виду, обнаружит боль от пережитого страха, боль от возможного бегства и признания того, что женщина не может сражаться наравне с мужчинами. Боялся, что преодолев свои страхи, сестра умрет той смертью храбрых, которая обойдет стороной его самого. И одной этой мысли хватало, чтобы Эомер вопреки нежным чувствам сестры и ее гордости напоминал ей, что она всего лишь юная леди, всегда ей была и будет, сколько бы не старалась стать тем, кем не является, лишь бы она жила. Эовин была так красива и добра, так заботлива и умна, столь дорога ему и так любима, что он мог лишь созерцать ее и не подпускать тень смерти так долго, как только мог стоять на ногах с оружием в руках…
И он выстоял, обнаружив себя на Пеленнорских полях среди бесчисленного множества убитых в битве воинов, один из немногих, кого смерть обошла стороной. Один из тех, кому судьба повелела призраком маяться среди тел почивших друзей и братьев по оружию, не доживших до заветного нового дня. Они мчались во весь опор к своей смерти все вместе, с громким криком, словно плачем радости о найденной  благословенной смелости, кинувшись на врага единой волной и, в конце концов, разбив его и защитив Минас-Тирит. Тяжелой была эта сеча, кровопролитной и беспощадной, в которой без помощи высших сил им справиться бы просто не удалось. Да и не за победой вел павший среди прочих король Теоден. Он вел их за славой, с которой будут навеки спаяны их имена. И обнаружив своего короля, отдавшего жизнь за Рохан, Эомер не мог найти слов, чтобы передать, как сжалось от боли и гордости сердце.
Теоден оставил бренную землю достойным титула предков, воскресив свою гордость перед самым важным сражением своей жизни, и нечего было стыдиться его племяннику, приказавшему с почестями отнести тело короля в город. Но когда Эомер огляделся, когда его взгляд в очередной раз упал на светлый лик еще одного павшего воина, отдавшего как и Теоден жизнь за жизнь других, его жизнь словно покинула воина за одно мгновение. Казалось, его пронзили тысячу раз самыми острыми клинками, что тело, будучи крепким и здоровым, в миг ослабло и стало легким от той пустоты внутри, что разрасталась бездной, всепоглощающей и холодной как вековечный лед. Сердце не билось, сердца просто не было, ведь его безжалостно вырвали из груди, и тогда он понял, что никогда не чувствовал столько боли. Невыносимой настолько, что в вырвавшемся из груди крике не узнал собственного голоса, показавшегося таким чужим…
Она лежала среди павших, ее меч покоился рядом, забрав вражеские жизни, но не пощадив ее собственной. Груз всего мира, ради которого сражались рохиррим в этот проклятый день, навалился на плечи Эомера, и он упал на землю рядом с сестрой, прижимая ее к себе в безнадежном желании силой безутешно крепких объятий вернуть Эовин к жизни. Воя диким зверем, Эомер рыдал от ужаса, оказавшись в преследующем с детства кошмаре, ставшим страшной реальностью, в которую так тяжело было поверить. И потому помутненный от слез взгляд в отчаянии искал спасения в повисшей тягостной тишине и пустоте, где кроме блеклых теней он не видел уже ничего. Больше не было света, больше не было солнца, не осталось радости, не нашлось сил выдержать столь страшный удар, и только самые горькие слезы все капали с ресниц отчаянно зажмурившегося брата, уткнувшегося щекой в золотые локоны любимой сестры, которую так и не смог уберечь.
***
- Где Эовин?.. Где моя сестра?.. Ее с почестями должны были положить рядом с нашим королем, - гулким эхом разнесся голос Эомера в стенах одного из залов спасенного Минас-Тирит. Некогда тут принимали высокопоставленных гостей и накрывали длинные столы с едой и напитками, которые можно было вкушать с утра до вечера, но теперь в этом зале не горел огонь большого камина, не стояло столов, не было песен и не звучали счастливые голоса. Лишь тела павших, командиров и капитанов, военачальников и предводителей лежали один за другим на холодном каменном полу… Короля Теодена, чье посмертное ложе на высоких носилках стояло в стороне, разместили поодаль, чтобы и в смерти уважить гордого лидера Марки, стоя подле которого, склонив голову, ожидал ответа от прислужника Эомер.
Тихий уставший голос был ему ответом и странным показалось удивление, с которым произнесли не менее странные слова: - Но ваша сестра жива, мой господин… Она в лазарете с другими больными.
В безмолвном вопросе открыв было рот, Эомер почувствовал даже, а не услышал, как с дрогнувших от расстройства губ срывается вздох самого невероятного облегчения, которое только мог испытать человек. Он словно вновь научился дышать, словно вновь забилось сердце, и под учащенный ритм его Эомер побежал в больничное крыло, куда нескончаемым потоком относили раненных с поля боя. Их было так много, что лазарет быстро переполнился. Уже несколько других просторных холлов и покоев распределили для их удобства, а раненные все пребывали, ведь их поиски не прекращались, едва закончилось сражение. Люди искали своих родных, близких и друзей. Пострадали и мирные жители, на чью долю досталось самое страшное – ждать исхода битвы и пытаться укрыться от врага в своих домах. Но среди всех раненных Эомер искал лишь одно лицо, до боли знакомое, такое родное, которое Эомер видел каждый раз, когда закрывал глаза, вопреки жуткой правде все еще живое, сияющее и улыбающееся ему в ответ. Сила его желания вновь увидеть свет любимых сестринских глаз несла его как на крыльях от палаты к палате, пока наконец прислужники не указали на одну единственную койку в одном из коридоров под сводчатым потолком.
- Эовин, - увидев сестру, Эомер подбежал к носилкам, на которых лежала девушка, все еще бледная и с виду такая хрупкая, но живая, как сказали прислужники. Потому Эомер готов был отбросить в сторону страх, цепляясь за воскресшую веру как за спасительную ниточку. Она жила, она была слаба, и красноречивей слов о том говорила почерневшая плоть раненной руки. Эомер знал, какой подвиг совершила сестра, знал, какой дорогой ценой досталась ее доля славы… Он готов был до конца своих дней чтить память о деве Рохана, убившей предводителя Назгулов, вспоминая ее равной самых великих воинов их времени и прошлого, но сидя рядом с ней среди других раненных, их тихих стонов и шепота лекарей, бережно гладя ее щеки и лоб, словно желая поделиться собственным теплом и отогреть холодную кожу, Эомер не видел воина. Не видел героиню, спасшую своего короля и дядю от страшной  участи умереть в клыках твари, на которой летал назгул. Только сестру, его любимую маленькую сестренку, чью любимую деревянную лошадку он когда-то выстругал сам, чтобы подарить девочке на ее седьмой день рождения. Ту самую девушку, на которую заглядывались все его братья по оружию, едва она показывалась в пиршественном зале, одетая в дорогие наряды, так похожая на мать и в то же время не похожая больше ни на кого другого… Ту деву, которая вопреки его заботам теперь лежала едва живая, что невыносимо мучило сердце любящего брата. Но оно билось, равно как билось сердце Эовин.

***
- Почему она не просыпается? Почему не приходит в себя? – с отчаянием в голосе вопрошал у всех знахарей города Эомер, ведь прошло несколько дней, а сестра так и не открыла глаз. Кроме второй сломанной руки больше ран у Эовин не было и лишь отметина зла на той, которой сестра пронзила назгула, забирала все ее силы. Порой Эомеру казалось, что девушка перестает дышать, и тогда все лекари вынуждены были успокаивать молодого воина, рвущегося чужими руками в бой со смертью в очередной раз. Они были просто бессильны, чтобы как-то помочь Эовин, и с каждым разом, когда его оставляли один на один с новой бедой, Эомер все больше терял самообладание.
Ей нужна была помощь, если не лекарей, то чуда… Ей нужен был вновь свет, за которым пойдет, как опрометчиво пошла в бой, вдохновившись примерами перед своими глазами. Примером, как исправил себя однажды Эомер, и злясь, и радуясь одновременно тому, что этим примером был самый достойный из кандидатов на роль возлюбленного для его драгоценной сестры – Арагорн. Но негласный правитель Гондора был слишком занят, чтобы пытаться дозваться раненную Эовин в мир живых и вернуть ее. Чем больше Эомер думал о том, какую судьбоносную роль уже играл в их жизнях Странник, тем больше в его душе кипела злоба. И этой злобе от бессилия и страха был лишь один выход, который Эомер в слепой ярости нашел. Вихрем он пронесся по высоким коридорам к тронному залу, где в это время заканчивалось совещание Гендальфа с оставшимися представителями Братства.
- Мой господин, - прервав беседу Арагорна с друзьями, среди которых были уже ставшие и его друзьями Леголас и Гимли, Эомер попытался утихомирить свой весьма бестактный нрав, даже в почтении склонив голову, словно извиняясь за грубость. Его мало волновал этикет и манеры, не говоря уже о том, что подумают эльф и гном, стоящие с недовольными и удивленными лицами рядом. Вопрос просто не терпел отлагательств…
- Что случилось, друг мой? – сдержанно, но с легкой тревогой в голубых глазах Арагорн слегка нахмурил лоб, подумав о самом страшном поводе для Эомера так внезапно появиться на совете.
- Эовин. Ее рука чернеет. Эта рана не проходит, лекари бессильны, - поделился своей печалью Эомер, невольно торопясь в своей просьбе, - ей нужен повод бороться с недугом, ведь она потеряла нашего дядю, некому больше призвать ее к себе, кроме как тебе, друг мой… Прошу. Нет, умоляю, ей нужна твоя помощь!
- Эомер… Приди в себя, ты не спал два дня после битвы, успокойся и отдохни. Я не знахарь, волшебство мне не ведомо, - честно признался Арагорн, скосив взгляд на Гендальфа. – Если есть в этом мире силы, способные вернуть Эовин к жизни, то они не в моей власти.
И обойдя застывшего в немой ярости рохиррим, Странник желал было последовать за друзьями к дверям из зала, когда Эомер вдруг резко обернулся: в блестящих от пелены слез глазах сияла неведомая прежде ярость, а голос зазвенел от стальной решимости и негодования.
- Не поворачивайся ко мне спиной, Арагорн! Ведь сделав это, ты поворачиваешься спиной к моей сестре! Она же любит тебя! – от переполнивших его душу чувств голос надорвался, но Эомер упрямо договорил, оказавшись в центре внимания и все же сумев остановить Арагорна, внимающего чужим речам с сочувствием, но и со снисхождением, которое Эомера лишь больше разозлило.
- Ты повел нас на бой, ты воодушевил всех воинов, что шли за тобой, как за звездой во тьме. Но для Эовин ты стал символом той любви, какой прежде моя сестра не знала! Она не любила никого до тебя так сильно, чтобы переступить через запреты любимого короля! Ты взял ее сердце, так заставь его снова биться! Неужели в твоем нет и толики любви к Эовин?.. Она пошла за тобой на смерть, пойдет и к жизни, если ты ее позовешь…
Глубоко вздохнув, Арагорн ненадолго прикрыл глаза и согласно кивнул.
- Пойдем к ней сейчас…
Оказавшись в переделанных под лазарет покоях наследник нуменорцев воспользовался той единственной силой, которой владел – магией своей крови, наследника Исильдура. Волшебством рода, который жил дольше прочих, благодаря славному дару высших созданий. Он омыл ее руку и лоб ацеласом, растением, чья сила раскрывалась лишь в руках настоящего правителя Гондора. Пока Странник в глазах остальных воинов превращался из претендента на трон в его единственного законного владельца, отсеяв и собственные сомнения в своей судьбе, Эомер не мог оторвать взгляда от сестры и с трудом расслышал обращенные к себе слова.
- Не моя любовь нужна Эовин, чтобы вернуться к жизни… Не ради меня она взялась за меч, не ради меня билась с полчищем врага и назгулом. Разве меня она защищала от короля-чародея? Разве со мной она сражалась плечом к плечу против орков?.. Во мне она полюбила дух свободы, которой раньше не знала, - ласково коснувшись промоченным в настое лечебной травы платком, Арагорн отложил тряпицу в миску и внимательно взглянул на Эомера, - но эта свобода не разрушила ваших кровных уз. Твоя любовь к сестре сильнее любого колдовства. Позови ее, она вернется домой.
Сморгнув вновь подступившие на глаза слезы, когда Арагорн покинул лазарет, и в темноте сумерек, где лишь блеклый свет свечей достигал носилок с Эовин, Эомер вновь почувствовал страшную утрату. Драгоценного времени... Конечно, он любил сестру, любил больше жизни и не представлял себя без нее. И как же прав был Арагорн, напомнив, что его любовь не пустой звук, не обременение и повод стесняться, а сила, которая вела его сражаться и стоять против любой напасти, смело встречая удары и разя врагов. Надрывно вздохнув, Эомер улыбнулся, хотя улыбка его выглядела изрядно вымученной, настолько он устал переживать и терзаться сомнениями. Бережно взяв в свои руки раненную ручку сестры, такую тонкую и легкую, он бережно поцеловал ее кисть и спрятал тонкие холодные пальцы в сплетении собственных рук, желая согреть.
- Эовин, сестра моя, - тихо позвал Эомер, засматриваясь на ее лицо и надеясь, что девушка откроет глаза, услышав его голос. – Моя дорогая, любимая сестра, я думал, что потерял тебя… Я не пережил бы эту утрату. Ты же знаешь… - зажмурившись на момент, чтобы совладать с собой, Эомер снова вздохнул и оправил ее волосы за ушко, открывая ясное лицо. - Ты же знаешь, что я тебя люблю. Я всегда так боялся потерять тебя, что стал отталкивать. Ты была храброй и смелой… И останешься такой, я знаю… Но как еще я мог тебя защитить? Как еще можно было спасти тебя от самой себя? Какой я брат, если буду поощрять сестру в военном ремесле, которое может стоить ей жизни… Какой я брат, раз теперь мои страхи лишь разрастаются? Я не смогу потерять тебя снова. Вернись ко мне, Эовин, пожалуйста, вернись.

Отредактировано Eomer Eadig (2015-03-17 10:24:55)