Фред Уизли - один из самых улыбчивых парней во всей магической Британии. Был. Когда-то. Когда-то очень давно, словно в прошлой жизни, будто и вовсе не был, а если и был, то не он, кто-то за него. Теперь этот постаревший на десятки лет мужчина, совсем не похожий на огненного балагура, ловил промёрзшими ладонями лишь слабые отголоски, прорывающиеся откуда-то из безвременья. Просто так. В качестве пытки. Как самое ужасное в жизни напоминание: он ещё не умер.
Да, чисто фактически, сухо и протокольно, он - жив. Все признаки "живого" на лицо: он двигается, дышит, вынужден хотя бы иногда отправлять в желудок хоть что-то, не содержащее градус, чтобы избавиться от чудовищных резей в животе, изнуряющих его ещё сильнее, чем омерзительное существование.
Он жив. Самое паршивое слово из всех возможных. И его сознание выплёвывало ему его в лицо, словно гадюка яд. Он всё ещё здесь и немилосердное небо всё ещё над его головой, Атар коптит его на последнем издыхании, как побитый старый пёс, которому уже и жить не за чем, но и смерть пока пугает.
Его тело до сих пор не опустело, зрачков не коснулась финальная зелёная вспышка Авады, ставшая бы благословением, прощальным поцелуем и освобождением. Он почти желал этого, жаждал. В мире, где победил Воландеморт нашлась такая правда, которая стоила ему жизни - той самой: настоящей, яркой, вечно бившей ключом.
Гарри погиб, забрав с собой в могилу все шансы на успех. Но Фред не дрогнул. Смех - самое грозное оружие, ведь его нельзя отобрать!.. Магазин должен был жить, его дело теперь стало слишком важным, чтобы всё бросить, слишком...
Он бы заплакал, если бы мог, если бы были ещё силы. Теперь уже ничего не стыдно. Не имеет значение что он делает. Кому есть дело до тени без имени и лица? До выцветшего фотоснимка? Он не более, чем огрызок. Ничто.
Самое страшное чудовище всегда было рядом и чтобы заглянуть кошмарам в глаза, достаточно было лишь поднять взгляд, набраться смелости и увидеть своё отражение в любой зеркальной поверхности, чтобы хоть что-то почувствовать.
Из-за своей глупости, он позволил погибнуть самому лучшему человеку на свете - своему брату-близнецу. Сколько прошло времени? Этих бесконечных вечностей, собранных в отрезки, сложенных в коробки, бережно упакованных заботливыми руками и расставленных по полочкам в аккуратной стерильной комнате?
Другие хотели помнить, он же мучился от того, что не мог забыть. Он был слишком слаб даже для Обливиэйта. Выкинуть прошлое в мусорную корзину и улыбаясь начать заново? Он - убийца. И не имеет права на прощение. Должен... Обязан помнить, чтобы не причинить людям большей боли. Это его приговор: жить, корчась в агонии, которая так же незаметна, как капля, рухнувшая безвольной пленницей с небес в море. За всё, всё, что он сделал.
Это его реальность, где во снах он смотрит в глаза фестралам, а днём ему не хватает ни денег, ни милосердия от мироздания, чтобы напиться и хоть на мгновение забыть застывший ужас в глазах брата. Хотя бы раз отвернуться от этой гримасы, посмертной маски, в которой нет ничего, кроме... страха, животного ужаса, потому что резкая судорога сковала всё тело и ползёт скользкой змеёй прямо к сердцу, чтобы навеки остановить его. Эти радужки, прыгающие от боли, расширенные зрачки, в которых отражается чудовищное лицо монстра, воплощающее злобу, ярость.
Каково это знать, что ты умираешь? Понимать, что этот вздох - последний? Наверное, нет ничего страшнее, кроме... кроме того, чтобы увидеть всё это. Разглядеть в глазах самого родного человека, стоя рядом, почти касаясь руками - ледяные пальцы, которые колет, с остывающей кожей мертвеца враз посеревшей, лишь тонким слоем укрывавшем уродство зарождающегося гниения, разделяли лишь какие-то несколько миллиметров. Всего-то! Какая ирония... Если бы он не охрип, не потерял голос, он бы выл. Выл теперь так, как никогда прежде и не мыслил, будто сможет завыть.
Парализованный, застывший, изваяние разве что внешне похожее на Фреда. То, что там внутри - это кто-то другой. Нет, это не он!.. Он бы сорвал с себя чёртову мантию, напоминающую о Гарри, он бы кинулся под первое же смертельное заклинание и покончил бы с этим. Уизли не смог бы с этим жить. И потому он - не Уизли. Просто жалкий трус, ничтожество.
Из-за дурацкого магазина, собственного страха, своей необходимости, в которой он убедил Джорджа, он потерял его. Его украли у него, напоследок устроив цирк. Самый жуткий из всех. Уродливый. Проклятое шоу уродов, которым ничего не стоило забрать жизнь, искалечить смерть и насладиться этим.
С тех самых пор у Фреда дрожат руки. И он отчаянно старается не смотреть на них, потому что эти руки были при нём, когда он ещё мог хоть что-то изменить, но он даже не попрощался с ним. Просто стоял и смотрел как его самого, кого-то очень похожего на него, вытаскивают грудой костей и мяса из квартиры.
Словно громом поражённый, он выцветал, ощущая, что там внутри - дыра. Даже не просто "дыра", а "чёрная дыра", которая затянувшись упругой спиралью где-то под диафрагмой, с рёвом высасывает всё, до чего может дотянуться.
Смех - это не оружие, это ничто. Плевок под ногами таких, как Пожиратели смерти. Его можно забрать и они забрали. Они вынесли всё под чистую: слёзы, ярость, надежду.
Он до сих пор помнит лицо мамы, когда она узнала, что у неё стало на одного сына меньше. Он видел как сломалась Джинни. Слышал этот чудовищный хруст костей. И знал чья в том вина.
Её смелость, безрассудство, заимствованное у него... Она сделала это за них двоих, сделала в одиночку: спровоцировала "хранителей" нового режима и умерла. Покончила с собой. Сделала то, чего не смог он. Вынести смерть Гарри - это было лишь малостью. Принять новый уклад жизни - пыткой. Но смотреть как у тебя забирают семью, оказалось выше её сил.
У каждого есть предел. Каждый не может вынести сверх того,  что потушит все до единого тлеющие угли в его душе. И никто не вынес.
Следующим стал Рон. Малыш Ронни - угловатый, нелепый и неуклюжий мальчишка, так любивший сладкое и никогда не отказывающийся от угощений. Его казнили. За измену. Бесконечный список обвинений, укладывающийся лишь в одно слово: дрянь. Именно дрянь! Бред и больше ни черта.
Эти порождения преисподней словно впадали в экстаз, каждый раз, когда им удавалось вырвать ещё один прекрасный цветок и растоптать его. Они даже не доверяли это дементорам, с гипнотизирующими оскалами рассматривая загнанных в угол беззащитных жертв.
Ещё один его брат рухнул безвольной марионеткой, с застывшим в горле, теперь навеки немым, криком. Что он хотел сказать? С кем не успел попрощаться? У Фреда не было сил думать. Не было сил верить, что однажды он поймёт, прочитает на лице своего обвинителя то, что не разглядел тогда и кошмары закончатся.
Воландеморт тушил факелы в кромешной тьме один за другим. Заставляя смотреть, убивая по одному, продлевая пытки и вгоняя ножи всё глубже. Раны гнили, отмирающие ткани смердели и вокруг них всё покрывалось нарывами, набухавшими, точно виноградные грозди и лопающимися. Его душа постепенно издыхала, напоминая старую загнанную клячу - рухнувшую и уже не способную подняться. Ту самую, об которую и нож пачкать жалко. Она не стоит даже милосердия.
Тем более милосердия! Он оказался слабоволен. Отвратителен. Его глаза, поглощённые чёрными клубами дыма и кинолентами прошлого, всё равно видели каждую ночь одно и то же. Они приходили и просто молчали, будто напоминая чего он добился. Тихие прокураторы, стоявшие тенями по краям. И фестралы, фестралы, фестралы...
Он уже не кричал просыпаясь и не различал реальность и сны. Не было уже ясности в голове. Собирая последнее, он просто уполз, не найдя сил идти. Чувствуя скорую смерть, он забрался в пещеру, где упав лицом в зловонную лужу и собирался остаться, пока его тело не превратится лишь в воспоминание. Ещё одно. У земли таких много и она редко их помнит дольше недели.
Бросив маму, бросив отца и оставшихся в живых братьев, он исчез, понимая, что больше не может смотреть. Не может видеть их рыжих волос, вспоминая Джинни. Не в состоянии находиться в своей комнате, где всё ещё хранило тепло улыбок Джорджа и все тонкости их совместных планов. Не готов сталкиваться с собственным отражением, так настойчиво говорящим о Роне.
И вот он: всю жизнь проживший в нищете, но лишь теперь познавший смысл слова "нищий", оказался в не магическом Лондоне. Ещё один бродяга, всего лишь какой-то винтик в этой огромном механизме. Один из тысячи тысяч.
Человек без имени, без прошлого. Противный самому себе убийца, живущий самообманом. Пребывая в неведении, он мог хранить надежду. Он мог говорить себе, что Молли и Артур живы, что Билл нашёл место, где скрылся вместе со своей семьёй, а Чарли нашёл выход и... Да не важно. Не имеет значения что там с Перси.
С него хватит смертей. Ещё одной он не вынесет, но и знать, что его брат на стороне этих существ, этих созданий... Слишком невыносимо. Где-то там лопается ещё один огромный нарыв и жёлто-белесая густая, как кисель, жидкость стекает вниз, вымазывая его с ног до головы с этом гное, прикосновения которого к отмирающим тканям болезненны до хрипа.
Он просто посерел. И не эстетично тлеет, как старый пергамент, от которого и при жизни не было проку.
Он не помнит когда последний раз ел и, кажется, в этой жизни после жизни ни разу не был трезвым. Он научился курить. И ничего не ждать, кроме смерти.
Его фигура отощала и он уже давно с трудом тащил своё тело, ставшее теперь неподъемным, на тех спичках, что остались от ног. Плечи ссутулились и согнулись. Глаза поблекли, как краски на старинной фреске, которую не пожалели ни годы, ни люди. Его губы истончились, превратившись в узкие синюшные полоски с вечно опущенными вниз кончиками. Улыбка больше не могла коснуться их. Отросли волосы, спутавшись в колтуны и вобрав в себя, кажется, всю пыль с мостовых Лондона. Щёки покрыла щетина, превращающаяся в неухоженную бороду. Он напоминал заросшего неотёсанного алкоголика, чья жизнь сводилась к минутам просветления в дымине алкогольного угара.
Он забыл всё. Какой теперь год и месяц, он вечность не держал палочки в руках и забыл своё собственное лицо. Его голосовые связки ссохлись и он упрямо хранил молчание, не желая нарушать эту мёртвую тишину. Вечно пьяный, он прошёл десятки баров и ни одного не запомнил. Он промотал уже почти все деньги, какие было, и понятия не имел какой теперь месяц и какое число? Даже не представлял, что есть какое-то "дальше", которое придётся жить.
Ему казалось, что если ещё не зима, то она уж точно скоро наступит. Отключаясь в парке на лавочке, он просыпался, не чувствуя рук. И как-то заметил лежащий повсюду снег.
На дворе стоял холодный ноябрь, задувавший ледяными ветрами в рукава и за вороты курток и меховых пальто. Весь Лондон будто бы протестовал, пытаясь скинуть с себя цепи, которыми сковал его Тёмный Лорд, вырезавший магглов просто ради забавы. В конце концов, нужно же хоть как-то себя развлекать, если они не поймали ни одной паршивой овцы в своём стаде за последние пару часов?
Фред слонялся, чувствуя собственную неприкаянность и глядя в глаза неизбежности. Его тоже однажды найдут. Отыщут среди этих людей, как бы он не старался скрыться. Точнее, если бы вообще старался. И та пустота, что разбивает его изнутри, пробираясь сквозь щели в прогнившей плоти, прорываясь наружу, вычёркивая его из реалий, однажды поглотит целиком, освободив от мыслей и стенаний, ставших ожившим ночным чудовищем.
И чем дальше, тем ближе он был к краю, тем легче ему было глядеть в глаза своему последнему вздоху, хранящемуся на конце палочки одного из Пожирателей и готовому в любой момент сорваться, отправившись в последний полёт яркой изумрудной искрой, которая выбьет из лёгких последние крупицы кислорода, запечатав за ним ненасытную чёрную дыру,  готовую сожрать что угодно.
Мысль, что скоро всё кончится, дарила ему бензедриновые сны. Каждое мучительное столкновение с молчаливым взглядом Рона, он встречал с лёгким сердцем. Скоро он узнает тайну оглохшего прощания. Тихая решимость Джинни предавала ему сил. Она смогла, а значит и он не дрогнет, когда придёт время. Леденящий испуг Джорджа впитался под кожу, как самое твёрдое из всех напоминаний: он сам это начал, ему и заканчивать.
Его мир терял оттенки по одному, претерпевая внутреннюю деструкцию. Кровавые разрушения, которые не залечить. Пропадали звуки, запахи. Оставался лишь привкус алкоголя и не приходящая горечь во рту. Он уже не надеялся хоть что-то ещё почувствовать.
Фред позабыл слово "надежда", оно стало слишком тяжеловесным балластом для путешествия в один конец, в которое он собирался. Он уже и не ждал, что всё пройдёт, когда встретил её.
Просто увидел. Наткнулся взглядом, случайно. И очень долго не мог понять что знакомо ему в этой бледной тени, оставшейся от девушки. Его колотило от холода, в голове царил хаос, вызванный крепкими сигаретами вперемешку с ромом. Всё вокруг шаталось и раскачивалось. Ему казалось, что он на корабле и под ногами из стороны в сторону волны носят палубу. Самому себе Уизли казался марионеткой. Действительность была такой хрупкой, такой нестабильной, что узнать в этом полуживом создании Гермиону Джин Грейнджер было невозможно.
"Стальная Грейнджер" - так он звал её в годы войны. Подумать только, сталь истончается и ржавеет! Коррозия не обошла и её, затронув ещё одну душу. И всё же, он видел в этом убогом цветке из гербария, всю ту же яркую розу! Прелестный, невероятно редкий и волшебный бутон, заполнявший пространство вокруг своим потрясающим ароматом!
Ни слова, ни взгляда, ни единого звука, будто их разделял вакуум. Он смотрел на неё, как завороженный. И чёрт знает, что дёрнуло его тогда пойти следом, но что-то зашевелилось там, где-то под рёбрами и натянув грязную куртку получше, он пошёл за ней. Она была первой за всю эту бесконечную жизнь, кого от встретил. Первой, кого узнал. Она была ему как сестра и теперь почти наверняка была единственной, из тех, кого он мог назвать "семьёй", в живых. А значит единственной, кого любил.
Он ходил за ней неотрывно, как страж, пребывая в каком-то безумном мире, где всё шло кувырком и свет резал глаза даже ночью.
Каждый раз, он зарекался, что это конец, он просто навсегда исчезнет, оставит её в покое и в исступлении продолжал переставлять ноги, с трудом за ней поспевая.
Улицы города стали царством из снега и ветров, а он всё наматывал метры, будто не было ничего важнее. И когда перед ним всплыл очередной образ из прошлого, глаза казались ненадёжными спутниками.
В море спиртного, которое почти потопило его, так трудно было поверить, что Невилл, пусть и потрёпанный, ему не снится. Он слышал какие-то слова, их было так много...
До него доходил лишь одно из двух десятков. Голова кружилась, старый друг растекался и терялся во времени, стекавшему по столешнице очередного временного прибежища в ещё одном лондонском баре кислотой. Глаза закрывались, картинки мелькали, превращаясь одна в другую... Он слышал голоса из другой жизни, обрывки и они таяли, не позволяя удержать их хоть на секунду.
- Потому что оно такое дурацкое... бороться... мы... в этом вся...
Поток, обрушившийся на неокрепшее сознание, потерявшее на долгие месяцы связь с миром, смывал все преграды, точно цунами, забираясь всё глубже и глубже. Фред видел перед собой то решительное лицо Лонгботтома, нервно озирающегося по сторонам, то улыбку Гермионы и блики аквамаринового огня на её щеках.
- Акцио, метла!.. Фред, ты должен...
Буря, поднимающаяся откуда-то со дна его черепной коробки, грозила разнести всё на кусочки!
Он поднялся и не оглядываясь выскочил из бара, на ходу выуживая из карманов дешёвенькую зажигалку и мятую пачку сигарет. Просто идти, просто двигаться. Шевелиться.
Вдох. Затяжка. Выход. - не забыть эту комбинацию. И не оглядываться. Наверное, Невилл всё понял, больше...
Он открыл глаза, уткнувшись в знакомый до рези в глазных яблоках дом. У него ничего не осталось. Сигарета безвольно тлела в между посиневшими от мороза пальцами, пока шестерёнки со скрипом крутились, приближая неотвратимость действительности. Он до сих пор жив, даже если умер.
Каждый шаг отдавался болью в истрёпанной голове и хриплым надсадным кашлем, дравшим лёгкие, будто бы давая время передумать, несмотря на каждую пройденную ступеньку. Он знал этаж, знал номер квартиры, потому что порой вечерами просто сидел напротив её окон и пил, пил, заливая всю свою жизнь очередной дозой чего-нибудь крепкого. Даже если он ни черта не стоит, хотя бы сможет дать ей пару секунд форы, пока Пожиратели истратят очередную Аваду на него.
Сигарета затерялась где-то на безразличном бетоне второго пролёта. Он чувствовал, что если не сделает этого сейчас, уже никогда не сможет.
Грязный шарф гриффиндора висел не завязанным на шее, будто клеймо. Старенькая куртка уже давно не грела. От него тянуло перегаром и ноги не желали слушаться, а голос - подчиняться. Он сипел, словно пытался выкашлять лёгкие и запах сигарет перебивал все остальные.
Он был пьян и наконец-то что-то почувствовал. Лучше умереть, но бороться. Ему есть ещё что защищать. Вот она, там, где-то в недрах квартиры - девочка, которая раньше казалась несокрушимой.
Фред постучал в дверь, пытаясь унять кашель. Он так и не смог научиться пользоваться звонком.
Всё внутри скрипело, как старая телега, напоминая о том, как долго он бездействовал. Говорить не хотелось, было страшно и потому он ударил по двери ещё раз, и ещё, и ещё... Он будто пытался расколотить тишину, как хрустальный бокал.
- Грейнджер, открой, - эта фраза выдала его с головой. В нотках неприкрыто сквозил алкоголь, наполнявший кровь.
Ему не хватало сил сказать что-то длиннее, не хватало уверенности назвать её "Гермиона", как раньше. Там была совсем другая девушка, от Гермионы в ней почти ничего не осталось, лишь тень. И он не в праве был считать себя близким ей человеком.
Звать её "Грейнджер" тем не менее было неловко. С языка почти срывалось припиской "стальная", а она уже давно хрупкая, как смех, который у него забрали.
- Грейнджер, открой, это я... Фред, - слова застревали в глотке, проталкиваясь обратно и всё же он выдворял их, стараясь не молчать. Ему было страшно. Страшно, что она не откроет, что он просто пьяный идиот, который с чего-то вдруг решил, что может заявиться в такой час под двери и его встретят с распростёртыми объятьями.
- Открой, пожалуйста, - прозвучало почти жалобно и он понял, что выбился из сил. Если это ничего не даст, он просто просидит тут всю ночь, решил Уизли, уперевшись лбом в дверь, как будто надеялся, что так услышит хоть какой-нибудь шорох, который хоть немного утешит.