i woke up before the sun
chased your ghost across the yard
through the fog and tumbling dark 'til you were gone
/.../
i can hardly breathe
i've forgotten how to sleep
and your face still haunts my dreams when i'm alone

Мне кажется, что засыпать спокойно я начну еще не скоро. А спать, не видя ночных кошмаров и не просыпаясь по несколько раз за ночь, возможно, вообще никогда не смогу. Их слишком много, а мозг просто не может выстроить ментальную преграду. Мысли и воспоминания накатывают на меня волнами, окружают, топят в своей глубокой пучине. И не желают отпускать. Я хватаю воздух ртом, пытаясь выбраться на поверхность сквозь эту толщу ужаса, но своими ледяными руками она отталкивает меня назад, позволяя лишь мечтать о свободе и продолжать захлебываться в пелене кошмаров. Третий раз за эту недолгую ночь.

Моя голова касается подушки сегодня в час тридцать пять, когда мои уставший мозг и покрасневшие от беспрестанного чтения глаза уже отказываются воспринимать информацию и вопят лишь об одном - об отдыхе. За час до этого я тихо проскальзываю на кухню, загнанно осматриваясь по сторонам, чтобы не столкнуться с отцом или матерью, - всячески избегать их уже давно вошло в привычку, - и делаю себе кофе. Терпеть не могу кофе, но как еще взбодриться, ума не приложу. Обхватываю кружку ладонями и пью маленьким глотками, стараясь не обращать внимания на вкус. Говорят, к кофе надо привыкнуть. Что ж, моими темпами, это произойдет очень скоро. Еще час или около того я могу вчитываться в упорядоченные строчки букв, кажется, в моей голове даже откладывается какая-то информация, касающаяся романских базилик, а потом я снова начинаю умирать. Наверное, надо поспать, но я не могу себя заставить, слишком хорошо знаю, что опять проснусь в холодном поту или истерично рыдая. Опять буду видеть... Нет, не так, опять буду переживать. Раз за разом, мгновением за мгновением, будто с тех пор и не прошло несколько недель, будто все случилось только вчера. Нет, я не хочу, не хочу даже думать! Больно, больно настолько, что хочется кричать и бросаться на стены, надеясь затмить болью физической боль моральную.

В течение долгих недель знания - моя единственная надежда, единственный проводник в мир без страхов. Я выстраиваю вокруг себя горы из десятков книг и хватаюсь не за одну, но за две-три разом, жадно поглощаю любую информацию, которую очередной учебник готов мне предложить. Выращивание грибов в домашних условиях? Прекрасно. Решение дифференцированных уравнений? То, что нужно. Лишь бы меньше думать о том, что меня действительно волнует, только бы забыть о том, что произошло. Не оставаться наедине с этими гнетущими воспоминаниями, отчаянно жаждущими заполонить собою все мое существо. Бежать, бежать туда, где могу забыться. Но сегодня я больше не могу, итак нормально не спала уже один Бог знает сколько времени.  Силюсь не засыпать, часто моргаю и тру глаза, чтобы хоть как-то взбодриться, но в какой-то момент мой организм все же дает слабину. Глаза предательски закрываются, подушка отчаянно манит, и я проваливаюсь в беспокойную дрему, короткую и рваную.

На часах алеет пять пятьдесят две, когда мне удается вынырнуть из очередного кошмара. Я все еще ощущаю его присутствие, холодная змейка страха продолжает заползать под кожу, и мне требуется, пожалуй, несколько минут, чтобы привыкнуть к мысли, что все нереально. Все, что происходило со мной всего несколько мгновений назад, не смогла переступить границу и осталось там, за порогом реальности, в стране снов. Но почему до сих пор так свежи в памяти белые больничные стены и ярко контрастирующие алые пятна на них, стекающие кровавыми ручейками к самому полу? Почему я чувствую эту боль? Почему мне, по-прежнему кажется, что какая-то важная, до боли необходимая, часть меня самой мертва, уничтожена? Наверное, так оно и есть. И мои руки, прежде не знавшие грязи, теперь по локоть в крови. Я убийца! И они убийцы, воспитавшие такое же создание зла. Это клеймо, беспощадное и непреодолимое, оно выжжено на моей коже и то и дело отдается нестерпимой болью где-то в районе солнечного сплетения. Это моя суть, пробежавшая вместе с кровью к самому сердцу. Я должна была спасти его! ИХ ОБОИХ! Но теперь их нет, а я могу лишь снова и снова просыпаться, горячими слезами выталкивая всю свою боль наружу.

В шесть сорок семь я отказываюсь от идеи поспать еще немного и приподнимаюсь на локтях, пытаясь припомнить, куда запихала обезболивающее. Голова болит нещадно, и я понимаю, что прожить очередной день смогу разве что на таблетках. И в постоянных попытках совладать с одолевающей меня усталостью. Спасают лишь лживые заверения самой себя, что однажды придут те счастливые времена, когда я смогу нормально высыпаться. Не сегодня и не в ближайшие пару дней, но все же. Я выскальзываю из постели и босыми ногами ступаю на холодный пол. Ежусь, натягивая рукава до кончиков пальцев и, утыкаясь носом в рваный ворот полосатого свитшота, приближаюсь к окну, чтобы закрыть его и отодвинуть тяжелые шторы. Надо позволить рассветному солнцу проникнуть в комнату.  Может, они смогут спугнуть ночные кошмары, стоящие бестелесными призраками за моей спиной... Несколько секунд я просто стою, уткнувшись лбом в чуть подрагивающее от ветра стекло, - слабо надеюсь, что холод оконного стекла уменьшит боль, - и смотрю прямо, ничего, впрочем, не видя и не замечая. Прокручиваю в мыслях все видения, посетившие меня в моих ночных кошмарах и внезапно ловлю себя на мысли, что скучаю. Нет, не по видениям, по нему. Эта тоска не похожа на тоску постоянную, на то ежедневное томящие чувство внутри,  сегодня она переходит всякие границы и складывается в отчаянную потребность – увидеть его, немедленно, тотчас! Я вскидываюсь, и в голове уже рождается план действий.

so now I'm walking on a tightrope wire
too far off the ground
i'm imagining the words you said when last I saw your mouth

Настенные часы с кукушкой пробивают ровно шесть вечера, а она все говорит, говорит, говорит что-то об истории лечебницы, о больных, которые успели побывать в этих стерильно белых стенах, но я не понимаю ни звука. Слышу, но не понимаю, совершенно не вникая в суть того, чем она то и дело сотрясает воздух. Ее голос - фоновой шум, подобный звукам проезжающих за окном автомобилей или звону стекла в кабинете напротив. Он не значит ничего, отодвинутый на задний план мыслями о том, что я совсем рядом. Мое сердце бьется, а в нескольких метрах от него ему вторит его сердце. Должно вторить! Я осматриваюсь по сторонам, наверное, ведя себя слишком суетливо, но не могу ничего с собой подделать. То и дело прислушиваюсь к своим ощущениям и пытаюсь точно определить, где он. Я чувствую его близкое присутствие почти физически через нашу с ним кровную связь, связь, прошедшую через всю нашу жизнь. Связь, приведшую нас сюда. Чувствую, и от этого мне становится еще больнее. Каково ему здесь?

- Может, расскажешь о больных поподробнее? Кто где, у кого что? - я не имею ни малейшего понятия, могу ли я задавать подобные вопросы. Может, они противоречат врачебной этике, не знаю, но знаю точно, что не прощу себе, если как минимум не попробую. Может, она сможет провести меня к нему.

Мм, - она мнется несколько мгновений, а я впервые за весь наш разговор смотрю прямо на нее, изучаю, пожалуй, слишком пристально: она полная, добродушная и болтливая, такая, наверняка, может рассказать лишнего. Я приветливо улыбаюсь ей, как бы намекая, что она может мне доверять, но, похоже, это плохо работает. Впрочем, спустя несколько секунд молчания она внезапно бросает взгляд на свои наручные часы и произносит почти доверительно. - Ты знаешь, время ужина пришло. Я думаю, ты сможешь увидеть их. Ну, или большую часть. Агрессивных мы держим отдельно, были уже случаи.

Я не противлюсь, мысленно надеясь, что он там, среди тех, кто ужинает в общей столовой. Нет, он же никогда не был агрессивным или неадекватным, напротив, - в голове возникают воспоминания о ночах, проведенных в его объятиях, но я быстро выталкиваю их из своих мыслей и стараюсь сосредоточиться на пути, которым мы идем, - но кто знает, на что могла пойти мать, полностью уверенная в болезни своего собственного сына. Я больше не доверяю ей и больше не знаю, чего от нее ожидать. Может, и меня она однажды где-нибудь запрет. Насовсем, а не как в тот раз. Тот раз. Как давно это было? Кажется, целую вечность назад... Или наоборот только вчера... Тот раз, когда она не позволила мне и слова сказать, просто запихнула в спальню, - щелчок ключа в замке почему-то гулко отдался у меня в голове, - и покинула место моего заточения. Я помню, как колотила по двери, едва не сбивая руки в кровь, помню, как кричала, чуть ли не сажая голосовые связки, а потом истерично разрыдалась, свернувшись калачиком на дубовых досках пола. Она даже не позволила мне и слова сказать ему, лишь пришла за мной ближе к вечеру и молча, даже не взглянув на меня, вручила бумажку со временем и датой, когда доктор ожидает меня и создание греха, растущее в моем чреве. Я тупо смотрела на скоро нацарапанные цифры, еще не осознавая всего ужаса происходящего, но к горлу уже подкатывала тошнота.

Через длинный коридор с начищенным до блеска полом и рядами одинаковых белых дверей мы подходим к столовой, и я в нерешительности останавливаюсь, не перешагнув и порога. Моя спутница оглядывается на меня, удивленно вздергивая свои тонкие аккуратные брови, и не понимает, что заставило меня остановиться. Я сжимаю кулаки до боли в ладонях и делаю несколько неуверенных шагов вперед - кажется, ноги совсем онемели. Сердце колотится как ненормальное, когда я осознаю одну простую истину – сейчас я могу увидеть его, впервые за долгий месяц. Впрочем, могу и не увидеть, надо подготовить себя к этой невеселой мысли, значащей, что все еще хуже, чем мне могло казаться. Нервно тереблю края рукавов своего стерильно-белого, под стать всему вокруг, халата и всматриваюсь в каждое незнакомое лицо, стремясь найти единственное – столь дорогое и любимое. Сердечная дробь превышает все мыслимые пределы, а потом замирает – я вижу его, и сейчас это самое лучшее, что только могло со мной произойти.

Видеть его после стольких недель разлуки, после всего, что произошло - не это ли истинное счастье? Впрочем, счастье, которому не суждено продлиться долго, счастье, которое ускользнет тихой тенью так мучительно скоро. Задержать бы его на пороге и просто замереть в бесконечной вечности, пространстве, где не слышен стук часов, отсчитывающих уходящие секунды, минуты, часы. Мне кажется, я отдала бы все лишь за одну возможность побывать в этом сладком безвременьи, о том, чтобы остаться в нем навсегда, даже подумать не могу. Тягучая боль наполняет меня изнутри, но я смотрю на него, он смотрит на меня, и моя душа переворачивается, а кислород наполняет легкие короткими урывками. Может быть, это и есть наши секунды, растянувшиеся в часы, часы, пролетевшие словно миг? Мне не нужно ничего, в одно мгновение все становится совершенно неважным, слишком рутинным и ерундовым. В моей жизни больше нет смысла, и лишь его лицо и весь он сам имеют значение. Только бы смотреть на него. Целую вечность без перерыва. Улыбка отражается в моих глазах, он должен понять, а губы так и стремятся прошептать столь болезненное сейчас "люблю", но я одним лишь чудом сдерживаю свой порыв. Отвожу взгляд, боясь привлечь лишнее никому из нас не нужное внимание, но сердце не хочет подчиняться - сжимается и болит - сильно, мучительно, отчаянно. Я собираю всю свою волю в кулак и гляжу на свою спутницу, пытаюсь уловить смысл ее слов, но мысли заняты одной лишь мольбой - только не привлекай внимание, только не делай глупостей, прошу тебя, брат!

Собственно, здесь они проводят все приемы пищи. Тех, кого небезопасно держать вблизи других людей, мы кормим отдельно, в их палатах, - поясняет она и подхватывает меня под руку, очевидно, собираясь увести. Я рефлекторно отстраняюсь и загнанно осматриваюсь по сторонам, стремясь снова найти его - я еще не готова закончить наше немое свидание. Мне кажется, в этот момент я выдаю себя с потрохами, будь она куда внимательнее, для нее не осталось бы секретом, что со мной что-то не так. Да и не со мной одной... Едва заметно улыбаюсь, вспоминая его реакцию на мой приход - в тот момент мне было совсем не до того, но сейчас я испытываю облегченную радость от того, что он все еще меня не забыл, что он по-прежнему мой брат. К счастью, мисс Бегли не замечает все метания моей души, всю гамму эмоций, отразившуюся на моем лице, она слишком занята разговором с другой санитаркой, так кстати встретившейся нам на пути. На несколько минут я остаюсь без внимания с ее стороны. Наверное, Бог есть, и он на нашей стороне.

Я наблюдаю за ним, пока он покидает свое место за столом, пока относит куда-то тарелку с едой, когда приближается ко мне. Мурашки пробегают по всему моему телу, сердце снова начинает нестись вскачь, уши горят от волнения. Раньше его вечное присутствие подле меня казалось таким естественным, почти обыденным, но сейчас мои тело и душа настолько истосковались по нему, что даже эти сокращающиеся при его приближении метры кажутся мне чем-то невероятным, отголоском былой уже утраченной близости. Его легкое касание отдается подобием тока во всем моем теле, и на пару мгновений мне кажется, что я теряю рассудок. Снова хочу, чтобы секунды замерли, чтобы он остался со мной навсегда - слишком больно отпускать его в небытие, в котором нет меня. Но время жестоко, и мгновения остаются всего лишь мгновениями. Он покидает столовую, и мне остается лишь упиваться воспоминаниями.

Пойдем. Я покажу тебе еще пару мест, а то что-то мы здесь застряли, - неожиданно звучит рядом с моим ухом бодрый голос санитарки, и я едва ли не подскакиваю на месте - успела забыть, что я здесь не одна. Киваю и улыбаюсь ей почти радостно. На этот раз улыбка искренняя, впрочем, связана она совсем не с мисс Бигли и ее словами, она относится совсем к другому... Вместе с санитаркой мы возвращаемся в коридор, и, пройдя несколько метров, выходим через заднюю дверь - оказываемся в небольшом дворике, обрамленном по периметру зеленеющими деревьями. Такой жуткий контраст, что мне едва не становится дурно - живая свободная природа и загнанные в ловушку почти мертвые люди.

- - - - - - -
И снова на часах почти шесть, и я снова не могу заснуть. Правда, на этот раз меня будят не ночные кошмары, - хотя, признаться честно, и сегодня я видела парочку из них, - я подскакиваю потому что слишком взволнована, слишком возбуждена нашей предстоящей встречей. Да-да, мы должны встретиться. Мисс Бегли сказала, что у них в последнее время не хватает работников, а это, значит, что на сегодняшней прогулке мне позволят составить компанию одному из пациентов. И я даже не сомневаюсь, что за пациент это должен быть. Сижу на кровати и размышляю, как все пройдет, плохо понимаю, что ничто никогда не бывает так, как себе воображаешь, но не могу вести себя иначе, не могу думать ни о чем другом. Просто вспоминаю его лицо и пытаюсь поместить нас обоих в обстановку будущих событий.

Кажется, за всеми этими думами и проходит первая половина моего дня, и я впервые за долгое время совсем не прикасаюсь к учебникам. Передвигаюсь по дому, делаю что-то на автомате и даже время от времени тихонько напеваю какие-то песни, последнее, впрочем, только в своей комнате. Несмотря на то подобное эйфории состояние, в котором я сейчас пребываю, я пытаюсь оставаться максимально осторожной. Не хватало еще, чтобы родители заметили что-нибудь подозрительное. Они и так, кажется, с большой неохотой вообще выпускают меня на улицу. То ли опасаются, что я найду брата, - что ж, это опасение вполне обосновано, - то ли желают уберечь меня от возможных попыток суицида. Поздно, мам, пап, это уже пройденный этап, это я уже пережила, причем, вы этого даже не заметили. Впрочем, оно и к лучшему, я хотя бы могу питать слабенькую надежду, что, несмотря на их подозрительность, они все же уделяют мне не столь много внимания, как заставляют меня думать. Тем не менее, лучше не рисковать. Поэтому перед выходом я возбуждаю в памяти все свои невеселые думы и нацепляю на себя самое несчастное выражение лица. А внутри все словно бы поет, смех просится наружу, и я чувствую себя просто влюбленной дурочкой. Выскальзываю за дверь и думаю о том, что мне понадобится минут сорок пять, чтобы добраться до места назначения. Почему так долго? У меня, кажется, не осталось сил, чтобы терпеть.

Я прихожу в больницу раньше положенного и потому, в ожидании когда мне дадут работу, бессмысленно шатаюсь по коридорам. В тайне надеюсь отыскать его палату, но помня о том, что мне не позволяли в одиночку лезть к больным, осознаю, что под постоянным надзором остальных санитарок, это будет сделать довольно сложно. Вот если бы я просто на него наткнулась... Впрочем, уверяю себя, рано или поздно я все равно разузнаю, в какой из этих чертовых комнатушек он коротает свою жизнь, и однажды помогу ему покинуть свои совсем не роскошные покои.

Вот ты где, - окликает меня незнакомая мне санитарка и, оглядев меня с ног до головы, хмыкает. Я приподнимаю брови, пытаясь понять, чем могла быть вызвана подобная реакция, но предпочитаю не говорить ни слова – для этого у меня слишком хорошее настроение, и она не сможет его испортить. Сегодня ничему это не под силу. Женщина выразительно смотрит на меня еще несколько мгновений и разворачивается, чтобы уйти, я расцениваю это как знак, что мне надо следовать за ней. Вместе мы выходим во двор, и я, как и прежде, начинаю лихорадочно рассматривать лица. На этот раз нахожу его быстрее, чем в тот раз, перехватываю его взгляд, - сердце, веди себя потише, - и снова лишь силой воли заставляю себя остаться на месте. – Составь компанию вон тому старику, - санитарка кивает в сторону старого мужчины, приютившегося на лавке на краю поляны, а я, кажется, несколько мгновений вообще не соображаю, о чем она говорит – по голове словно ударили пыльным мешком. Смотрю на женщину, - с губ едва не срывается возражение, но я вовремя прикусываю язык, - и, понимая, что она говорит всерьез, плетусь в сторону своего невольного компаньона. Санитарка, приведшая меня сюда и лишившая крохотной возможности чуть-чуть подлатать мое ноющее сердце, кричит мне вслед имя и скрывается в здании лечебницы – она обеспечила меня не только работой, но и своеобразными кандалами, остальное ее не волнует.

Я присаживаюсь на край скамейки и быстро понимаю, что мужчине рядом со мной не особо нужен собеседник, поэтому, вместо того, чтобы говорить с ним, я предаюсь своим мыслям и лихорадочно соображаю, как поступить в данной ситуации. Возможно, мое поведение не одобрили бы, но сейчас мне на это почти плевать. Я осматриваюсь по сторонам, - в прошлый свой приход не успела досконально изучить эту территорию, - и внезапно натыкаюсь взглядом на небольшой закуток в тени деревьев. Издалека он почти не заметен, и отыскать его может разве что пытливый взгляд, подобный моему. Я прекрасно понимаю, что это не самое лучшее место для разговора, да и шанс, что нас застанут, хоть и не столь велик, но все же реален, но я не хочу думать об этом заранее. Не хочу, руководствуясь разумом, приносить страдания сердцу. Я предпочитаю рискнуть, а если что-то пойдет не так, разбираться буду позднее. Ловлю его очередной взгляд и мысленно молю, чтобы он последовал за мной. Сейчас мне слишком нужны, нет, не так, жизненно необходимы хотя бы пара минут наедине с ним, хотя бы маленький шанс услышать его голос, снова почувствовать его прикосновение на свое коже. Сегодня он – мой кислород, и если я не получу хотя бы крохотную дозу, я начну задыхаться.

черной звездой во лбу дыра
и затяжная война внутри...
мало ли кто подарил мне страх?
да мало ли кто мне что подарил?
~
но я отдаю тебе ключи от города –
город не пережил блокады.
город становится облаками –
пеплом и порохом...

Я не знаю, как сходят с ума. Может быть, быстро и стремительно, когда рассудок внезапно становится злейшим из врагов, может быть, наоборот, медленно, следуя к краю пропасти долгие годы, чувствуя, что конец близок и неотвратим. Может, сходят с ума каждый по-своему, потому что у каждого свои причины. Так или иначе, я с ужасом начинаю подозревать, что родители отправили в дурдом не того ребенка. Нет, тогда каждый из нас был здоров, что бы там о нас ни думали. Сейчас же... Мне кажется, я начинаю тонуть в пучине безумия, готовая ступить в палату, отведенную моему брату. Я с трудом сдерживаю яростные потоки своих эмоций, а в душе хочу прыгать от радости, звонко смеяться, кричать о своей любви так громко, чтобы все слышали, чтобы все знали. До боли в легких, до севшего голоса. Потому что нет сил молчать, жизненно необходимо дать своим эмоциям выскользнуть наружу. Иначе сойду с ума. Может быть, уже сошла. Напополам с тем окрыляюще-безумным счастьем, что охватывает меня от одного вида брата,  я чувствую приливы кое-чего другого. И от этого другого хочется выть, выть отчаянно, забившись в угол и обхватив колени руками, горько реветь, как ревут от боли дети, поранившие коленку. Мне больно, так больно, что никакая физическая боль не сможет сравниться с тем, что творится у меня на душе. Может быть,  там поселился ядовитый зверь, беспрестанно раскидывающий свои бесчисленные лапы в разные стороны, когтями вцепляющийся мне в плоть и разрывающий меня на куски, отравляя все мое существо. Зверь, напоминая о себе, отчаянно крадет у меня столь редкие и столь краткие секунды.

Я нахожусь в горячих объятиях самого дорогого мне человека, вдыхаю запах его тела, прижимаюсь к его груди, - его сердце колотится, и я почти уверена, что мое колотится не меньше, синхронно отвечая на каждый его стук, - и чувствую себя счастливой до сумасшествия. Боже, как же давно я ждала этих объятий и как же мне их ничтожно мало. А потом я вспоминаю о том, что скоро придется отстраниться и отпустить, покинуть его мир, вернуться в свой, не имеющий смысла пока я в нем одна. Снова не будет нас, будет только он, запертый в этих треклятых стенах, буду я, хоть и свободная, но все равно словно бы запертая не меньше, заключенная в ловушку собственных страхов и собственной боли. Я не хочу думать об этом в эти счастливые моменты, - их и так а последнее время стало отвратительно мало, - но эти мысли заполоняют мое сознание, и искалеченная душа начинает кровоточить, а сердце болезненно щемить. Не хочу, чтобы все закончилось, поэтому крепко прижимаюсь - тяну время, и словно слышу, как в ушах тикают убегающие в прошлое секунды. Однажды придется это прекратить. Голова идет кругом, стоит только подумать об этом, а на глаза наворачиваются предательские слезы, которые я стремлюсь спрятать за улыбкой.  Знаете, говорят, если улыбаться даже насильно в течение десяти секунд улыбка может стать искренней, может стать легче. Сомневаюсь, что в нашем случае это возможно, но так или иначе продолжаю улыбаться, не желая делать ему еще больнее своими слезами. Ему и так нелегко.

Я глажу его по спине, зарываюсь пальцами в его волосы, - такие привычные движения, а я уже успела их позабыть, - и слышу, как он говорит слова о своей любви. Поднимаю на него взгляд и едва не схожу с ума от той нежности, что плещется у него в глазах. Или уже сошла? Иногда я задаюсь вопросом, почему мне так повезло, чем я заслужила такое безграничное счастье. Многие люди рыщут по свету, долгие годы пытаюсь найти того самого человека. Некоторые находят, многие же так и остаются не удел, потерянные и одинокие. С незаживающими ранами внутри. Я же была рождена с таким человеком подле себя, человеком, я верю, являющимся не просто , но частью меня. Это ли не счастье? Впрочем, счастье не бывает безграничным, возможно, это наша плата. Я смотрю на брата, провожу ладонью по его щеке, словно бы пытаясь вспомнить все черты его лица и уже искренне улыбаюсь, стараясь вложить во взгляд всю свою любовь. Хочу, чтобы знал, что я всегда рядом, хоть и далеко, что пожертвую всем ради него, даже если жертва будет слишком высока.

- Не могу без тебя, - слова вылетают совсем внезапно, без согласования с мозгом, идут от самого сердца. Не знаю, что сказать еще, все внезапно становится таким неважным, важны лишь он и его прикосновения. Мир уменьшается до размеров нашей маленькой вселенной, оставляя нас с братом наедине. Жаль, что это только иллюзия. Слишком много их в последнее время.

Он отстраняется, и я беззвучно противлюсь этому, хватаю за руку, некрепко сжимаю его пальцы, а потом ощущаю, как его вторая рука ложится мне на живот. Это прикосновение приятно как и любое другое, также пробегает электрическими заряду по всему моему телу, но что-то в нем не так. Оно вызывает прилив воспоминаний, и я, застигнутая врасплох резким приступом боли, связанной с ними, отшатываюсь, вырывая свою ладонь из ладони брата. Все, что случилось настолько свежо в моей памяти, что я до сих пор отчетливо помню ту болезненную пустоту внутри, словно только вчера вышла из кабинета врача. Еще совсем недавно у меня внутри рос наш с ним ребенок, сейчас его там нет. Глаза застилает предательская пелена, и я отворачиваюсь, пытаясь привести себя в чувства. Закусываю губу и считаю до десяти - так меня когда-то учили. Бесполезно и глупо. Мысли и чувства продолжают затягивать в свою глубину, а внутренности сжимаются в тугой комок. Шесть, семь, - произношу тихим шепотом, прикрывая глаза и стараясь вытолкать все ненужные мысли из головы. Чувствую как горячие слезы прокладывают себе дорожки от глаз к подбородку. Восемь, девять, - голос срывается, и я замолкаю, сглатывая. Кажется, я не собиралась рыдать, вроде бы, хотела быть сильной. Десять, - произношу спустя еще несколько мгновений и делаю глубокий вдох, позволяю холодному воздуху наполнить легкие. Вытираю лицо рукавом больничного халата, лишая его своей белоснежной идеальности и снова обращаю взгляд на брата. Прости, пожалуйста, прости, что заставила тебя стать свидетелем своей слабости, прости, что заставляю страдать, - молю мысленно, снова беря его за руку и крепко сжимая. А внутри все почему-то обрывается, также нещадно болит.

- Так больше не может продолжаться, - мне кажется, я выражаю и его, и свои мысли одновременно. - Нужно что-то делать.

Приближаю свое лицо к его и легко, едва заметно, касаюсь губами его губ. А потом снова прижимаюсь щекой к его груди, прекрасно осознавая, что эти томительные секунды могут стать последними секундами нашей сегодняшней близости. Пускай от этого осознания меня душит мучительная боль, я спешу заглушить ее обещанием, что однажды все изменится. Мы выберемся отсюда, брат. Мы будем, свободны, мы будем счастливы, мы будем вместе. Ты же мне веришь?