Сегодня ночью женщина в годах
Запуталась ногами в проводах,
И стало словно в космосе темно,
Весь мир похож на черное пятно.
В темноте, очертанья тают в темноте.
Я ласкаю чьи-то губы,
Но подозреваю, что не те.
Ногу Свело
Кей не помнит, каким образом он тут оказался. Когда тебе тридцать, мире кажется очень маленьким и нелепым. Да, именно нелепым, поэтому позволяешь себе высаживаться на планетах вроде этой. Кей поднимается из кресла пилота, направляясь к выходу. Бортовой компьютер уже взял пробу, определив атмосферу как пригодную для человека, значит он, по крайней мере, сможет убивать дышать. Небо над головой напоминает Шедар, разве что цвета гораздо ярче, не затянутые полупрозрачной пеленой промышленного дыма. Когда-то в детстве сенатор Лацетис рассказывал мальчику про далёкую Терру, где дым взвивается из громадных труб, застилая небо. Он похож на крылья гигантских птиц, тяжелый, перистый, совсем не такой, как на "сёстрах", а маленький Кей широк открывал рот, сидя на отцовской коленке, смотрел наверх и не мог понять, как это.
Сейчас Кей понимает в устройстве мира не многим больше, но в таком небе он бы обязательно искупался, если бы только мог. Как на его вкус - слишком много зелени. Альтос не привык к такому, поэтому про себя зовёт планету "джунглями". Исконное значение этого слова утонуло где-то в воспоминаниях о детстве между кормлением грудью и походом в первый класс, к тому детству, которое на Шедаре могло бы считаться вполне безоблачным - без специальных отработок на заводах, без подноса боеприпасов на полигонах. Лацитисы любили своего генноинженерийного ребёнка, как только могут любить таких детей родители.
В детстве Кей не знал о таких тонкостях, теперь он в шутку называет себя конструктором - собран из маленьких участочков ДНК других таких же конструкторов, в свою очередь в каком-то поколении сложенных их людей.
Кей любуется изумрудом травы, плавно перетекающим в бензиновый пурпур и голубоватую плёнку, причудливые узоры на шляпках грибов, некоторые из которых накрывали Кея словно зонты, и ему даже пришлось пальнуть пару раз в паутину, чтобы пройти. А ещё цветы пахнут так дико и пьяняще, что хочется разучиться дышать, запретить себе это, потому что звёзды, вспыхивающие перед глазами, кажутся чересчур реальными и близкими, а земля под ногами далёкой и ненастоящей.
Дач трясёт головой и глотает липкий, с пыльцой воздцх, а лёгкие наструженно отфильтровывают от него кислород, проталкивая порции в кровь, разнося его по всему организму.
Альтос заболевает планетой изнутри, и это куда хуже, чем обычный вирус.
Кею начинает нравиться то, что он видит и щемящее чувство бетононедрстаточности, монолитоотсутствия и каменногробонехватания вытесняет что-то другое, первобытное, естественное. Дач наклоняется над цветком, достающим ему до пояса, чтобы втянуть переспелый аромат, ядовитыми испарениями поднимающийся от лепестков. Кею кажется, что он смотрит вглубь себя самого, а на самом деле любуется причудливым уродом - искажением действительности, зачарованным Эдемом для слабаков.
Кей понимает, что его должно тянуть домой, инстинкт бесощпасности отключается потчи тут де - Шедар мёртв, и ему некуда возвращаться. Он сдаётся почти без боя, почти без вопросов, только на траву яКей не падает и не бежит срывать цветы с длинных голых стеблей-ножек, стыдливо приктърытых распахнутыми юбками листьев - эти жеманницы ему не по вкусу.
Альтос трогает пальцами очередную паутину, напитанную каким-то особым паучьим ядом как мёдом, Альтос испытывает чувства, сранимые с интересом древних колонистов, населявших недавно открытую Америку, но это ему ещё не предстоит узнать, потому что история Терры интересна только её обитателям. Сейчас Кей ещё практически боготворит её, как дом Императора Грея, не зная,что разочарования ждут его впереди.
Альтос уже почти забыл, как оказался здесь, почему нужно неприменно вернуться на корабль и что запасы еды подходят к концу,а до ближайшей населённой планеты несколько прыжков, наперегонки со временем. Гипперпереходы требуют энергии, выносливости и сил, а без сна и пиши у него не будет и малой толики необходимого. Кей хочет улыбнуться, но мышцы его не слушаются, не позволяют предать, вжимаясь обратно, сохраняют холодное ничто на лице и безразличное никак в глазах.
Альтоса не трогает даже пение птиц, которое он не слышал уже много лет. Быть может, никогда, но знает, что птицы поют, потому что слышал об этом от сенатора Лацитиса и его жены.
Мальчик из пробирки попал на лоно природы и, потрясённый, остановился, не в силах понять и принять.
Кей не знает, куда идти дальше и стоит ли идти. Его загоняет в тупик внезапно напивался почти тишина - после гула космодромов здесь мир кажется ему глухим и не музыкальным, словно счастье есть только в том, чтобы ловить барабанными перепонками звуки, превышающие все мыслимые и немыслимые нормы. Кей думает, но это сейчас вовсе не значит, что он существует, стоит от нас-нать молиться великому квартирмейстеру древности Юноне, к которому путники обращались с мольбой о ночлеге?
Альтос не молится никому. Бога он видел, но Бог молчал, и Дач понял он молчит всегда и не отзывается ни на просьбы, ни на мольбы. Бог - идол-истукан, сваянный фантазиями людей. Такой реальный и такой слабый одновременно, что нет никакого толка в его наличии, как нет никакой опасности в его существовании.
Все опасности в голове. В твоей голове, Человек.
Альтоса словно накаяали кислородом, и легкие с ним почти не справляются. Запоздало мужчина думает о том, модно ли умереть от избытка воздуха, но теперь уже поздно. Свежесть заполняет каждый кубик крови и опьяняет.
Природа плимела человека, который из неё не вышел