Я сидел на кровати. Ноги скрестив, по царски. Так, как сидят те, кто знает, что мир лежит у них перед ногами, склонивший голову.
Власть принадлежит спокойным. Я был спокоен, равнодушия на лице было хоть отбавляй. Но внутри бушевал огонь странных чувств, до селе не знакомых. Я старался не показать их на своем лице, предпочитая внимательным взглядом своих темных, словно ночное небо, глаз смотреть, как секундная стрелка уныло тикает и уничтожает время.
В Аду Времени, как такового, не было, но говорить, что жители Преисподней живут по какому-то хаотичному порядку было не правильно. Можно сказать, у них было свое собственное время. Время, которое было столь быстротечно, что исчезало на глазах, но одновременно, которое порой мучало своей медлительностью и казалось нескончаемым.
Это все, чтобы грешников запугивать.
Демоны же привыкли, даже внимания не обращают. Для них временных рамок не существует, все поддается их влиянию, словно пластичная материя, на которую стоит лишь надовить и она поддастся.
Упоенные подобной властью, демоны предавались различным порокам, которые сами же, по мнению большинства, и создали. Потому что эта власть создала такие условия жизни, при которых порядочной твари существовать невозможно.
Если вы проводите жизнь, сидя на вершине нравственного холма, то ничего, кроме грязи внизу, не видите. А если, подобно мне, живёте в самой грязи, то перед вами открывается невероятно хороший вид на чистое синее небо и чистые зеленые холмы вокруг. Не существует людей более злобных, чем носители нравственной миссии, как и не существует людей более чистых душой, чем те, кто погряз в пороке.
Религия считает, что для каждого людского порока есть свой демон, мы же знаем, что именно люди и создали их. Нам лишь оставалось впитать все это в себе, чтобы создать существ настолько противоположных ангелам, что встреча двух этих сторон могла бы означать смерть для всех.
Поэтому, война еще не пришла. Не время. Когда найдется слабость, вот тогда можно будет начать собирать армию.
Можно будет начать Апокалипсис.
И тогда в ярком, горячем огне каждый что-то потеряет и найдет. Изменит себя и поймет, есть ли у него шанс попытаться бороться за свою жизнь или нет. Миллиарды жизней оборвутся одновременно. Миллиарды мыслей останутся невысказанными, мечтаний — невоплощенными, миллиарды обид — непрощенными.
Слепа человеческая вера в чудо, слепа, наивна и дремуча. Но пока толпы фанатично настроенных, от скуки сходящих с ума людей складывают консервы в пыльные чуланы, чудо всё же происходит. Оно в этом бледном небе, в хищно изогнувшихся чёрных ветвях обнажённых деревьев, оно в этих сонных птицах, оно в головокружительном танце снега за окном. Оно в этих смешных людях, оно в нас с тобой. Оно везде.
Я открываю глаза. Мне казалось, будто я вижу перед собой картину из ярких красок, удивительное буйство солнечного цвета и белизны облаков. Чудо из чудес, но это просто воображение. Ну и пусть. Мне показалось, будто мой мозг воспроизвел самую красивую картину, которую я когда-либо видел. И для этого мне не надо было ни подыматься на Небеса, ни идти ни на какие сделки. Я просто придумал ее...
Тогда почему мне все равно хочется добиться своего?.. Почему хочется склонить весь Рай на колени.
Я вздыхаю. Глубоко так, тяжко даже немного. Не так должен вздыхать Правитель Преисподней, но никого это сейчас не заботит. А того, кто сейчас рядом, вряд ли можно удивить тем, что на самом деле сейчас у меня на душе.
— Ваальберит, — голос напоминает битое стекло в ведерке со льдом — неожиданно острый и очень холодный. — Есть ли способ от всего этого избавиться.
Я не стал уточнять, что именно имею в виду под словом "этого". Можно догадаться. Чувства одиночества, яда в душе, боли от потери самого дорогого, от воспоминаний.
Я отличался тем, что постоянно был занят поисками ответов на свои вопросы и изобретением вопросов, на которые тоже придется искать ответы.

Отредактировано Satan (2014-02-18 16:06:06)

Здравствуй Ад, знакомый до слез. Мир, где я нашел свое место.
Я всё помышлял о том: кто это за меня когда-нибудь помолится? Есть ли в свете такой человек? Наврядли.
Есть сатанисты. Они понимают, что в Рай им ни за что не попасть, а потому пытаются добиться расположения демонов, которые обеспечат им легкую жизнь в Преисподней. Глупости. Нет, конечно, демонам может понравится, что их восхваляют смертные, тогда и вправду получишь их покровительство, вот только в Ад просто так для хорошей жизни не пустят.
Нет тут хорошей дизни. Тут только страдания. Только печали. Только крики грешников.
Сколько лет прошло, все о том же рассказывают их стоны: о боли, о ненависти, о ярости. Но как ни ори, ничего не изменишь. Ад не первый день создан, чтобы быть в виде подвластной изменениям материей. Чтобы что-то тут сменить потребуется много-много лет, это тебе не пластелин, а уже давным-давно закаленное железо. Тут надо действовать снизу, изнутри, заставляя поверхность покрываться ржавчиной.
И удивительно, но я мог поспорить, что что-то именно так и поступает. Ад постепенно менялся и это было заметно не каждому. Лишь наблюдательному зрителю или же тому, кто видел Преисподнюю с самого ее рождения.
А уже и не вспомнишь, каким Ад был раньше. Маленьким, одиноким пристанищем тех, кто променял Рай на свободу. Кто раскрыл свои крылья, чтобы взлететь, но тут же упал. Крылья исчезли, как и твердая земля под ногами.
И мало кто мог понять, почему эти воспоминания тревожат сердце до сих пор. Ваальберит знал, но предпочитал делать вид, будто наоборот. Или так казалось только мне.
Иногда я удивлялся, почему те ангелы, что встали со мной против Небес, ведут себя так, словно прошлое их больше не волнует. Я знал — лучший способ наслаждаться мгновением — не горевать о прошлом. Сожаления тянут тебя вниз, тащат обратно в прошлое, в то время как тебе нужно двигаться вперед. Но в Аду двигаться вперед невозможно. Все стоит на месте. Потому люди и считают, что здесь холодно. Здесь холодно от того, что никого не волнует твое состояние, от того, что все предпочитают скрывать свои настоящие переживания за холодным и непроницаемым взглядом.
А пламя — это само собой разумеется, как бы противостояние светлому от солнца Раю.

Падаю на кровать. Мягкая, черт возьми. Даже у меня в покоях не такая. Чужая кровать всегда мягче кажется, потому что она не твоя. Не твоя и все. Ты не привык к ней. Не ты ее владелец.
Чужое всегда самое сладкое.
Сладкое на столько, что порой можешь привыкнуть забирать у других то, что, ну, никак не принадлежит тебе.
А потом будешь называть это наркотиком.
Я и сам на наркотиках. Только своих, других. Воспоминания — наркотики. Чужие души — наркотики. И все это стало на столько привычным, что хотелось нового.
Новых ощущений, которые станут очередным видом наслаждения.
Никакое сознание и никакое деяние не сравнится с наслаждением уплыть по волнам в неведомые дали.
Но вечно наслаждаться невозможно, в конце концов наступает усталость. Превосходно. Но от чего? На практике невозможно наслаждаться вечно, потому что невозможно наслаждаться всем. Мне можно. Я Сатана. Я Дьявол. Я тот, кто воспротивился Творцу. Тот, кто возгордился собой.
А не тот, кто просто захотел свободы.
Кто его знает. Может я уже сам себя убедил в том, что суждения ярых фанатиков Бога — ложные, и прикрываюсь лишь фразой «Я просто хотел свободы!». Я кричу ее каждый раз, когда меня обвиняют. Я кричу ее каждый раз во сне, когда над крыльями в очередной раз заносят острый меч, а потом приходит боль.
Я кричу в темноту, тогда как никому уже нет дела до моих оправданий.
И эхо остается в голове на долгие мучитальные секунды.
Прочь из моей головы! Там итак кавардак!

— Суккубы говоришь... — глос стал теплее. Чуть-чуть совсем, но теплее. — И что, с ними этим заниматься?
И снова недоговорки.
Ваальберит знает меня. Знает, что я не люблю договаривать, надеясь, что меня все равно поймут.
Порой понимают не так, как нужно. Но и это можно провернуть так, чтобы все вышло только плюсом.
— Ты может не знаешь... — ох, понимал я, какую глупость сейчас скажу. Как "обрадую" Ваальберита. — Но я никогда не... и не знаю как...
Взгляд скосил, так чтобы в любом случае не видеть лица демона. Стыдно было как-то. Словно мальчишка последний.

Би-2 – Молитва

В мыслях все стало светло. Так странно и непривычно, что до мурашек. До мурашек, пробегающих по спине с такой скоростью, словно они куда-то спешат. Оно и верно. У меня не может быть мурашек. Просто потому что я Дьявол.
Тихо. Кажется, я вот-вот переступлю грань между двумя разумами - моим и его. Почувствую ту линию, что связывает каждого демона, несмотря на то, что они отрицают это. Вся жизнь разом становится слишком далеко. Слишком.
До нее больше не дотянуться. Силы есть, но не дотянться, как ни старайся.
Я с головой в песчинках времени. Упал на дно, и метроном считает в тишине время, что осталось. Осталось до чего?
Недоуменно поднимаю глаза. Сталкиваюсь с его взглядом.
Мне неловко. Нет, не из-за нашей близости. В этом нет ничего особенного. Но мне кажется, будто моя душа за секунду стала обнаженной. Призрачное чувство, но оно ощущается так явственно, что мне страшно. Страшно, поэтому снова пытаюсь смотреть куда-то в другую сторону, только не ему в глаза. Босюь потому что.
Боюсь, что, если Ваальберит прочитает что-то в моей душе, ему это покажется странным. Боюсь, что в его глазах я выгляжу совсем иначе, чем то есть на самом деле, и сейчас он, узнав правду, откажется воспринимать меня таким. Страшно, но до режущей боли в груди понятно, что я сам виноват. Открытый слишком. Оно и видно. Иначе бы не вел себя так. Странный я, наверное.
Что-то внутри сломалось с тех пор, ценности переосмыслились. Я словно вырос. На какое-то время.
А потом остановился.
Потому что видимо выростать не надо было. Потому что я уже совершил ошибку, когда хотел измениться. Надо оставаться собой. Но, черт возьми, это сложно! Вот сейчас. Я сижу на троне Преисподней и не могу расслабиться. Вроде, конкурентов нет, а враги имеются даже среди своих. Они скрываются за ложью, которой умело кормят и меня, и других. Словно околдовывают. Иногда я поддаюсь, потому что вовремя заметить... забываю. Мне пришлось свыкнуться, что за время моего царствования, ко мне привыкли. До этого я был незаменимым лидером. Мало у кого в мыслях было меня сместить. Сейчас же во мне как будто бы усомнились.
Каждый второй мог сомневаться.
Но может я просто стал недоверчивой тварью, которая во всем видит заговор? Удел многих провителей. Я сам не раз способствовал такому. И вот, окунулся в пучину сомнений, тревог и вечной борьбы.
Иногда хотелось расслабиться. Я был словно натянутая до предела струна на гитаре: вот-вот готов был порваться.

— Совсем, — кажется, мой вздох был слишком громким. Я втянул воздух в легкие, а затем разом выдохнул. — Я вижу, тебя это забавляет.
На ты, потому что я выше его. Хотя, это как посмотреть. Может, морально он был намного лучше меня. Не было у него сомнений, потому что он давно отринул их. Потому что нашел то, что залечивает его душу каждый раз, когда та поддвергается болезненному воздействию со стороны прошлого.
Я — нет.
Я чувствовал, как дрожат руки. Не все. Кончики пальцев. Но когда он схватил меня за запястья дрожь сама по себе исчезла. Внутри, в висках, в груди что-то громко застучало — ах, да, это было сердце. На щеках как-то сам выступил румянец. Так странно.
А жар губ. Я был готов поклястся, что даже пламя в Аду не обжигает так сильно, как его губы. Черт! Я снова глубоко вдохнул, а выдохнуть словно забыл. Мысли из головы исчезли, словно их и не было.
Вау. Действует.
Только все же душа еще болит. Ноет.
Нужно больше.
— Думаю, у тебя достаточно высокая квалификация, чтобы учить такие важные персоны, — шучу, а голос задыхается. На шутку даже не похоже. Слова разобрать сложно. Я снова смущаюсь, но потом отбрасываю в сторону неловкости: да плевать на все это! пусть видит! Дайте мне хоть раз почувствовать себя расслабленной струной, от которой не ждут грандиозно чистого звука! От которой вообще ничего не ждут. Так пропадает риск порваться. — Учи же меня.
Я даже не помню, сказал я это в слух или нет. Я постепенно стал терять связь с реальностью. Казалось, вот-вот оторвусь от земли, но руки Ваальберита крепко сдерживали меня. Оно и к лучшему.
Наконец, решаюсь. Немножко нахмуриваюсь и смотрю демону в глаза. С укором, вызовом, ожиданием. Со всем, чем только можно. Даже с мольбой, но тихой, незаметной.
Я лишь смутно знаю, что делать дальше. Не двигаюсь, боясь совершить ошибку и разочаровать демона разврата. Больше всего я не хотел его разочаровывать. Да и других тоже. Еще один мой страх...
Интересно, как много понимает Ваальберит? Являюсь ли я для него открытой книгой или все же язык, на котором я написан ему незнаком?

Воздуха как-то разом стало нехватать. Словно у меня появились проблемы с легкими, коих никогда до этого момента не было. Было бы странно, не знай я причину, а сейчас я просто чувствовал себя как-то слишком скованно. Я не мог полностью расслабиться, хотя очень сильно этого хотел. Очень-очень, поверь мне, Ваальберит. Но я не мог.
Я сломался, ты должен это видеть. Или может тебе кажется что-то другое?
Все хотят, чтобы я держался. Я тоже хочу - но это сложно. Сложно отпустить то, что тянуло на одно так долго. Я не могу сосчитать те годы, что я потратил в попытке забться, исчезнуть от этой боли, но от нее не скрыться. Она следует за мной повсюду, потому что давным давно смешалась с моей тенью.
Мне просто надо было избавиться от тени прошлого, да. Как бы в подтверждение, я улучил момент, и заставил пламя, скачущее на наполовину сожженых свечах, потухнуть.
Я и Ваальберит оказались окутаны тенью, и она казалась даже лучше, чем одежда. Я верил, что тьма сокроет то, что сейчас мучало меня. Может, я смогу получить удовольствие от близости с демоном и без того, чтобы ибавиться на время от своих тягот. Как-то было странно вот так просто отрывать их от себя. Словно часть тела.
Не души.
Если бы дело было только в душе, все было бы легче. И то, на счет этого можно поспорить.
Я — Дьявол — совсем запутался. Запутался в себе же, потому мои мысли порой казались мне самым сложным в мире лабиринтом.
Таким темпом я разобьюсь в дребезги, стану безчувственной куклой, и останется мне только смотреть на весь мир остекленелым взглядом, пока и тот не канет в лету. Это только моя вина.
Когда-нибудь все это закончится. Люди верят в Бога, а я верю, что всему придет конец. Эти откровения я тщательно хранил в себе — лучше оставить их для мемуаров, если я когда-нибудь возьмусь их писать.
Неплохая идея, однако. Только надо будет наработать руку — столько писать! Можно будет попросить кого-то этим заняться, да, того же Ваальберита... Хотя нет. Это я должен сделать сам — слишком много тайн, которые я, наверняка, буду вспоминать по ходу. Может разберусь в себе.
И отдельной главе будет посвящено этому событию. Тому, как оно на меня повлияло.
Я уже чувствовал, как по телу, словно мед, разливается удовольствие. Стоит чуть-чуть подождать, и я буду весь в нем. Я смотрю на Ваальберита, больше не надо отводить взгляд. С жадностью отвечаю на поцелуй, словно в последний раз. Глотаю ртом воздух, потому что оказалось был не готов — по-другому представлял поцелуй.
Нет, это не значит, что я не целовался вообще. Пусть я и девственник, но поцелуи для меня не в новинку. Просто те люди не вызывали у меня никаких чувств, я не был к ним привязан. А Ваальберит... Он был частью моего Ада, я любил его.
Да, да, любил.
Потому что он был моим. А на эту ночь я был его.
Я знал — эта пара часов перевернет мой мир. Кверх ногами, наизнанку, к чертям, к ангелам — как угодно!
Мне жаль прерывать поцелуй, но я понимаю, после него будет нечто большее. То, чего я так сладостно ждал. Оставалось совсем немного, а я уже вспыхивал от нетерпения. Ваальберит начал расстегивать рубашку, мне так и хотелось сорваться — быстрее! быстрее! Я больше не мог ждать.
Резко схватил демона за запястья и взглядом попросил его остановиться. Я не мог понять, правильно ли я делаю или нет. Но мне казалось, что ничего плохого в этом нет. В итоге, я сам разобрался со свой рубашкой. Намного быстрее, чем скриптор — он нагло тянул, а мне это не нравилось. Но мне некогда было на него злиться — времени стало как-то слишком мало.
— Продолжай, — шепотом говорю я. Голос выровнялся, больше не вздрагивал, а в глазах была уверенность. Я наконец-то собрался. И уже сам поцеловал демона. Одной рукой я касался щеки и шеи Ваальберита, приближая его лицо к себе и контролируя длительность поцелуя — я сам разрешу тебе остановиться. Даже сейчас, я правитель. Прикусил нижнюю губу, раздвинул своими губами его губы, провел языком по зубам, по небу, коснулся его языка. Я с жадностью и со всей горячностью выкладывал в поцелуй все, что было у меня на душе, пренебрегая словами. Они были не нужны.
Наконец, я остановился.
Давай дальше. Твой ход. Я разрешаю.

Эй, знаешь... Я люблю себя — даже слишком. Я понял, что мне не зачем прогибать спину под приказами Отца, я обладал личностью, которая позволяла мне независеть от других. Я гордился этим — Бог итак давал мне много привелегий, которых были лишены другие ангелы, а тут еще осознавание собственного величия только подогрело тот огонь, что постепенно разгорался у меня внутри, из маленького огонька в большой.
Нет. Гигантский.
Сейчас чувства были схожи — жар, зажатость, нетерпение, а так же что-то странное и непривычное. Внутри, где-то в животе, что-то неприятно сворачивалось-разворачивалось, заставляя меня думать, что со мной что-то не так. Странно, ведь до этого я ничего подобного не чувствовал. Так сладко и горестно, что навевает какие-то далекие ассоциации, о которых сейчас вспоминать не хотелось.
Хотелось только чувствовать то, что происходило сейчас — я и ты. Наши тела, прикосновения. Руками, губами.
Я чувствовал, что мир внезапно перестает иметь для меня особую значимость. В этом была ирония судьбы — я волновался о том, что было не мое. Воздуха не хватает хронически. Но теперь это не повод задыхаться.
В душе выгорело.
Душа выгорела.
И больше даже не саднит.
И сейчас можно было послать этот чертов мир куда подальше. Пусть катится себе на все четыре стороны.
А ведь он катится. Со скоростью гоночного баллида. Только уже-то уже и некуда.
Но мне все равно. Впервые. Я понимаю, что все эти проблемы мира — Ада, Небес и Смертных, — меня не касаются. Я хочу, чтобы они меня не касались. Чтобы они хоть на какое-то время обошлись без меня. Чтобы моя душа не рвалась навстречу, желая действовать, если не быть кому-то нужной.
Я хотел верить, что я нужен здесь и сейчас — Ваальбериту. Не кому-то другому, а именно ему. Скриптору моему. Именно, что моему. И я, как будто бы откусывая от него кусок, впился губами в шею, задел его кожу своими зубами. От этого у меня по рукам прошли мурашки, и я надеялся, что демон этого не заметит. Хотя куда там. Конечно заметит. Мы так близко, что слышно, как стучит внутри каждого из нас давно позабытое сердце.
Казалось, мой собственный мир вот-вот лопнит. И он был так хорош, вот такой, — за секунду до...
А я в кабинете своем, вроде бы, чай забыл. Сам заварил и забыл. Лимонный. И почему такие незначительные детали всплывают именно сейчас, когда я готов отдаться жару полностью? Может, я все еще непривык к этому? Все еще стесняюсь, а это способ увести мысли в другое русло... А ведь, возможно, что это правда.
Незначительные мысли близко, а значительные далеко. Это прекрасно и легко. Очень.
У нас еще есть время и плевать, что оно утекает все быстрее. Мы недалеко, мы здесь. И я верю, что это это «мы» будет еще долго, хотя понимаю, что надеждам этим суждено разрушиться. Это всего лишь мое очередное заблуждение, из-за которого я потом буду страдать.
Я прерываю наш с Ваальберитом поцелуй, чуть отстраняя его лицо от моего, дергая его за волосы, смотрю в глаза. Забавно. Я оказался прав — ничего этого не будет. Это просто пара часов удовольствий, единения двух «грязных» душ.
— Ну же, — говорю я, нарочито беспчным тоном, который выдает меня с головой. — Я хочу перейти к следующей части нашего «занятия»

Отредактировано Satan (2014-03-08 02:35:00)

Раньше я считал, будто против меня встал весь мир. Дни тогда были жутко холодные, я чувствовал себя таким одиноким, что теперь, вспоминая это прошлое, я радовался, что все изменилось. Я был не один — демоны, бывшие ангелы, они стояли возле меня и были готовы идти со мной до конца. До самого конца, который нам никогда не светит. Наша жизнь бесконечна, так же, как бесконечно время, которое никогда не оборвется. Однако, мы не были им — мы не отсчитывали чужие жизни, мы были другими. Наше бессмертие было нашим же проклятьем и мы ничего не могли поделать.
Так и живи, сдавай постепенно все свои карты, все свои козыри, которые скрываешь под рукавом, находи новые или проигрывай — это постоянная партия. В шахматы, в карты, во что угодно. Здесь ты либо выигрываешь себе немного времени, чтобы подготовиться к следующему ходу, либо проигрываешь и больше не можешь вклиниться в игру. Это равносильно потери нити в важном разговоре.
Мне было хорошо. Я чувствовал сейчас, что не один. Рядом был Ваальберит, чьи прикосновения казались мне невероятно жгучим льдом, который при каждом прикосновении заставлял меня покрываться мурашками. Захватывало дух и дыхание, терялась связь с реальностью — все переставало иметь значение. Единственное, что было для меня важно в этот момент, чтобы все наслаждение внезапно не прервалось, лишив меня продолжения. Я чувствовал, как портится моя кровь в венах, я переступал через грань — одну из многих, — что делила мою сущность несколько раз. Еще одна стена вот-вот окажется преодаленной.
Мне не хочется скрывать правду, смотри наздоровье. Сейчас не тот момент, чтобы пытаться спрятаться, это похоже на прятки в совершенно пустой комнате, скрыться можно разве что только в одном месте — за спиной у ищущего.
И я чувствовал, что ты не раскрылся мне полностью, но меня это только интриговало. Ты можешь пытаться скрыть свои переживания, я слишком увлечен происходящим, чтобы открыть их, но поверь мне, я узнаю. Не сейчас, чуть позже. Между нами стираются границы, с такой же скоростью, с которой ты только что раздел меня, а значит и души наши будут открыты друг другу. Моя уже давно, а твоя где-то застряла.
Я улыбаюсь, пытаясь перехватить поцелуй, но спустя мгновение я уже не могу вспомнить, был ли он настоящим или мне только почудилось. Я никогда не думал, что буду чувствовать щекотку, когда твои волосы слегка касаются моей кожи на животе. Закусываю губу и откидываю голову назад.
— Ты все же разрешил мне дышать? Как... м-м-м, благородно с твоей стороны, —  я долго подбирал нужное слово.
Для Дьявола любовь это чувство, которое он в какой-то мере испытывает к любому демону, что находится у него в вослужении. Я не способен сказать, люблю я кого-то или нет, или это весь мир я люблю с такой силой — воздух, дождь, выпавший ночью, и страсть, которая раскрывается, словно цветок, прорывая тугой бутон. Я хотел бы убедить себя, что люблю Ваальберита. Но я мог бы с таким же рвением испытывать это чувство и к любому другому демону, пусть оно для нас и несколько непривычно. Всему виной была близость.
Но мне совершенно не хотелось ее винить. Она была прекрасна. Как первый луч восходящего солнца, после ночи, когда шла гроза. Невероятно.
— Ты еще спрашиваешь, — слабо смеюсь я. Казалось, от громких звуков все атмосфера разрушится. — Раз уж мы зашли так далеко, зачем останавливаться?

Nikelback – Lullaby

Закрыты глаза, голова откинута назад. Внутри рвалось на части что-то, что уже и душой назвать сложно — жалкое отребье, лохмотья, кусками, цепляющееся друг за друга. И легко как-то стало, показалось даже, что крылья не нужны, чтобы взлететь. Невероятно.
Обычно требуется много времени, чтобы понять очень простые мысли. Люди на мелочи внимания мало обращают, зацикливаются на чем-то глобальном, упуская из-под носа основной корень своих переживаний. Дьявол был такой же. И как бы он не любил смертных, это только приближало его к ним. Боги всегда были человечнее, чем кто либо, даже когда хотели, чтобы их таковыми не считали.
И сейчас эти "боги" мрут, как мошки. Люди верить перестают,  а вера дает силу каждому.
Но может, если мы начнем верить друг в друга, может тогда мы станем сильне. Сила нам нужна — держаться. Вот ты, Ваальберит, веришь в меня? Я знаю, что веришь, но все равно спрашиваю. В меня сложно не верить, в этом мне повезло. Люди знают меня. Уже одного этого достаточно.
Когда-то было принято считать, что мир держится на черепахе и трех слонах. У каждого по-своему, у кого-то он может до сих пор так держаться. У меня же все совсем иначе. Мой мир держится на вере — моей, чужой. Все начинает терять смысл, когда исчезает моя вера. Я должен верить в себя.
Они должны верить в меня.
Вот такие твари, как ты, Ваальберит. Без обид, ведь я говорю и о себе тоже — мы твари. Самые настоящие.
И сейчас, чувствуя, как по телу разливается тепло, словно внутри я был заполнен жгучей лавой, мне казалось, что вот-вот рухнет небосвод. У меня появилась возможность раскрепоститься, быть тем, кто я есть и тем, кем я боялся быть. Можно позволить себе выпустить внутренние желания и подавляемые фантазии на свободу, и тем самым получить энергетическую подзарядку. Ведь на то, чтобы постоянно контролировать себя и устанавливать множество запретов, требуется очень много сил.
Я хотел втянуть по больше воздуха, когда губы Ваальберить коснулись моего члена, но вместо этого издал какое-то подобие стона — тихое, но слышимое. Я напрягся, потому что чувство было такое странное, непривычное.
И в голове звук был, как взятый арпеджио аккорд. На пианино. Где-то в октаве третьей.
Звук этот оставался, эхом отдаваясь в сознании, пока Ваальберит занимался своим делом. Голова на кровати была откинута, а руки крепко сжимали простыни.
— Вааль-... Ах-х-х, — стон вырвался как-то сам по себе и удержать его не получилось. Выгнувшись, я только крепче сжал в руках ткань, так что ногти в ладонь впивались даже через простыню. В голове шумело, перед глазами все расплывалось.
Приятно, до сладкого привкуса крови из прокушенной губы. Так легче стоны сдерживать, да и то, они как-то все же прорываются. И каждый раз лицо краской заливается, легким румянцем. Хотя, может, я уже итак весь красный. Спасибо темноте, это не так заметно.
Одну руку я кладу демону на затылок — мне нравится. Мне слишком это нравится.
И я чувствовал, как что-то обрывается. Тончайшая нить, связь, с Небом.
Пусть.
Когда-нибудь надо было от нее избавиться.

Отредактировано Satan (2014-03-09 21:24:53)

Godsmack – Love-Hate-Sex-Pain

Потихоньку начинали открываться тайны. Мои, твои, наши. Рухнули замки, до этого сдерживающие секреты, которые порой сами рвались наружу, лишь бы их узнали. Я ожидал этого. Правда. И это было приятно.
Я чувствовал, что сейчас мы с тобой на одной стороне, а не как раньше — на одной, но на разных концах. Близость и вправду рвала на кусочки не только одежду, но и те казавшие натянутые отношения. Она заставляла людей прикоснуться разгоряченными обнаженными телами, заставив хоть сделать вид, будто стеснительности нет.
Хоть на какой-то момент почувствовать себя едиными.
И это было невероятно, хотя я понимал — все самое интересное еще впереди. Я был похож на человека, который очень долго голодал, и тут ему дали большую бухнку хлеба, ешь, сколько влезет. Но стоит мне разом, за пару присестов все съесть, как потом будет плохо. С этим тоже самое — стоит перестараться и удовольствия получишь вдвое меньше, чем можно.
Откуда я все это знаю? Ад полон уже давно не невинных тварей, от них в любом случаее подобное наслушаешься, даже если не хочешь. Они могут лишить тебя девственности на словах, пока кто-то не заставит яростное желание опробовать это на деле не вырваться наружу.
Так странно. Я не могу назвать это иначе как близость. Нет, не потому что я слишком лиричен. Что за вздор — я могу таким быть, но все это лишь игра, сейчас ей нет места. Просто... Это слово кажется мне слишком пошлым. Да-да, именно таким, и так странно понимать это, когда я нежусь под ласками от демона разврата. Я не могу сказать его первым, мне вообще его трудно говорить, поэтому я молчу, только продолжаю постанывать от удовольствия.
Близость... нет, — я ведь могу это сделать, — секс — это все, что я сейчас хочу. По-настоящему. Я хочу чувствовать то наслаждение, которое никогда до этого не чувствовал.
... Даже если при этом придется порвать связи с Небом, те тонкие нити, насовсем. Я подумал об этом сейчас, когда уже было поздно, до этого ища в сексе исключительно спасение от ненавистных мыслей. Благодаря этому удовольствию, можно лишиться их навсегда, и я был согласен с подобными условиями. Достаточно гнуться под тяжестью размышлений о Небе.
Нет, это не значит, что я больше не буду поднимать голову, в попытке разглядеть сквозь серые свинцовые облака Ада ворота Рая. Я просто не буду тосковать по ним, следуя лишь одной цели — вернуться, чтобы сидеть на троне Отца, если у него такой есть, и победоносно править Всем.

Я обожаю твои глаза, Ваальберит. Они невероятны. Эти темные зрачки, этот блеск. Я думал, из-за темноты ничего не будет видно. Но я видел и не мог оторвать взгляд, словно жертва, захваченная в расплох.
Собственно, жертвой я и был, только добровольной.
Глядя и пытаясь выбраться из твоих глаз, я чуть не упустил вопрос, но услышав его, впал в легкий ступор. Чего я хочу?
Но тут ты произносишь мое имя и все мигом рушится. Именно — рушится.
Я не позволяю его произносить просто так. Никому. Ты понимаешь, что это значит — никому? Это значит, что я не слышал своего имени так долго, что потерял счет векам и тысячилетиям. И это знакомое сочетание букв, гласных и согласных, смешивающееся с твоим голосом...
— Я хочу чтобы ты был собой, — говорю я, силясь не прерваться на очередной стон. Я позволю тебе называть меня по имени, тому самому, что я не слышал так долго, что казалось каждый его звук до сих пор стоял у меня в ушах. — Я хочу, чтобы ты не сдерживался. Поверь — со мной ты можешь все. Просто будь собой...
Слова как-то сами вырвались, я даже не думал особенно над тем, что скажу, и что хочу сказать. Видимо, я впервые говорил не просто мозгом, а искренним сердцем.

Отредактировано Satan (2014-03-13 12:05:39)

Nell — Ocean Of Light

Эй, ты слышишь? Этот странный звук, похожий на трепетание крыльев какого-то насекомого, элегантной бабочки ли или гнусной мухи — есть разница, сейчас, когда на все наплевать? Наверное, это просто мысли в моей голове множатся, поедают друг друга за то, чтобы существовать внутри. Их так много, я чувствую это. Избавившись от тяжести на душе, я осознаю, что голова еще слишком тяжела.
А этот звук... Намного приятнее переключаться с него на твой голос.
Твой голос стал бархатным и одновременно печальным, но в нем присутствовали шумы, некие всполохи интонаций. Если бы голос имел цвет, этот был бы тёмно-вишнёвым. Таким насыщенным цветом. Не как кровь, а густой сок. Вкусный.
И я начинаю привыкать к тебе. К твоим прикосновениям, к твоему голосу, к твоему взгляду. Мое тело реагирует так же, дрожь никуда не делась, а дыхание все еще такое же порывистое, как и прежде, но я не чувствую от этого себя уязвимым.
Каким бы я открытым сейчас не был, это отнюдь не говорило о том, что я слабый. Нет, я не слабый, ни в коем случае. У меня есть сила, и я не раз это показывал. Просто сейчас ей было не время. Время от времени полезно остановиться — и ничего не делать. Это даёт возможность поразмышлять. Это заряжает тело и разум новой энергией.
Но даже несмотря на эту остановку, я не чувствовал себя переполненным силой и желанием действовать. Я расслабился.
Крайне редко появлялось время, когда я чувствовал себя собой, мог вот так вот расслабиться. Оставались такие карманы пространства и времени, куда за мной не втаскивался хвост ответственности. Сейчас у меня был в руках ключ от воображения, тогда как до этого, я довольствовался лишь ключом к интелекту.
И кто мне дал это все? Ты, Ваальберит.
Я понимаю, что в сексе важно животное удовольствие, но мне хочется, чтобы у нас было и что-то более человечное. Чтобы было больше поцелуев, чтобы... я не успеваю додумать. Ты затыкаешь мне рот жестким и агрессивным поцелуем. Мои губы ждали его.
Именно этого я и хотел. Настоящего тебя.
Укус несколько настораживает меня, но я со всем рвением отвечаю тебе. Чуть вскрикиваю, когда острые когти впиваются в бок. Но эта боль... Она не похожа на ту, что испытываешь, страдая — физически или морально. Она всего лишь держала меня в реальности, и этого было достаточно, чтобы вновь не возвращаться к тому, от чего в самом начале я решил избавиться. Душевные мучения уже давным давно перестали быть реальностью.
— А ты до жути послушный, — шучу я, немного возвращаясь к образу Правителя Преисподней. Казалось, на губах я ощущаю тот самый вкус твоего голоса. Но это всего лишь кровь. Моя, твоя — без разницы.
Я снова смотрю в твои глаза. Любил ли ты когда-нибудь? В глазах у тебя пуды холодной боли. Будь твоя воля, ты бы вымыл солеными волнами всю память насквозь.
А глаза красивые, помню, светились, горели и поджигали все, что вокруг было. Но волны смыли те искорки. Искорки, лучики, огоньки... взгляды. Могу ли я сделать так, чтобы они вернулись? Ведь не я один должен получать удовольствие и меняться. Эта знаменательная ночь не только для меня, такой она должна остаться и для тебя. Ты должен будешь ее вспоминать здесь, в своем укромном уголке скриптора, ты должен ее вспоминать потом, когда мы будем пересекаться в обыденной жизни взглядами. Но мы оба будем молчать — наша маленькая тайна будет жить только с нами. Мне нравится, что тебе это говорить нет смысла, ты поймешь и так.
Все это лишь еще больше сводит с ума.
Я касаюсь алеющего кровью резца и подношу палец ко рту. Кровь. Вот она — реальность, там, где кровь от укола красная. И сейчас эту реальность мне даришь ты, Ваальберит.
— Если я хотел этого, значит хотел, — немного резко, от напряжения, ответил я, снова откидывая голову назад и на всякий случай сжимая кулаки. — Не стоит ставить под сомнение мои желания.
Ох, прости, что так резко. Просто ты сказал расслабиться, а это намного сложнее, чем кажется. Наоборот, я только чуть больше напрягся. Пытаюсь уравновесить дыхание, перестать порывисто дышать и смотреть в потолок с толикой странных и глупых надежд. Мне некогда разбирать их по полкам, откладывать на нужные и ненужные, при этом руководствуясь отнюдь не здравым смыслом. Поэтому я лишь закрываю глаза.
— Ну же.

Adam Lambert – Runnin'

Иногда мне кажется, что я забыл слово "боль".
Всё в этой жизни предельно: боль, которую ты способен вытерпеть; слова, которые ты готов и способен выслушать; жизненные моменты, которые ты ещё хоть как-то, но способен пережить. Но всё это предельно, нет ничего невозможного, но и у этого возможного есть свой предел. И в какой-то момент своей несчастной жизни, ты понимаешь, вот он — этот момент, когда всё стало предельно. Больше невозможно втыкать в себя нож — элементарно кровью истечешь.
И я верю — если больно, ты живой.
Мы храним свою боль в шкатулках под ключом. Поразительно, как одно-единственное слово способно их открыть и выплеснуть содержимое на наши лица.
Тот, кто не познал боль, не познал и жизнь. Бог создал наш мир не просто так, он создал, чтобы каждый понял, какого это — существовать. Может, он просто скучал и решил, от ему нужна компания, а потом невольно обрек себя на управление нашей гигантской и неохватной Вселенной. Вот уж занятие, чтобы сбить скуку.
И кто мы с тобой в этой Вселенной? По размеру, не больше мошки, если, конечно, выражаться образно. Наша жизнь мала и незначительна, но сейчас в ней было намного больше смысла, чем когда-либо.
Это сводило с ума — ты сводил меня с ума. Я чувствовал эту животную энергию, что исходила из тебя, и она подпитывала меня. Я чувствовал ритм этой ночи. Он был во всем: в нашем тихом дыхании, стуках сердца и неравномерных взглядах по всюду — туда-сюда.
Ты был намного увереннее меня, делал это не в первый раз, в отличие от меня.
Ты должен доставить мне удовольствие, чтобы я захотел заниматься этим и дальше, пробовать и так, и сяк. Чтобы мне понравилось.
Я верю в тебя. Ты сможешь.
Я верю в тебя точно так же, как и тогда, когда предложил встать со мной плечо к плечу против Небес. Уже меня с ними ничего не связывает — своими когтями и клыками ты разорвал эту нить. Спасибо. Видишь эту благодарность в моих глазах? Я не заставлю себя сказать тебе это, ты поймешь сам.
Поцелуй выходит каким-то оборванным. Нет, он не был мимолетным, просто губы у меня как-то странно подрагивали от предвкушения, то и дело отрываясь от тебя.
Закрываю глаза.
Боль... я готов к ней. Пускай, я потерплю. Ты же знаешь, терпел и не такое. Мое сердце бьется все сильнее. Да, это тот самый банальный момент, когда кажется, будто оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я знаю, что это не произойдет, но все же от ощущения никуда не избавиться.
И боль... Она и вправду терпима, однако, я все равно чуть вскрикиваю тебе прямо в губы. Всю эту никчемную жизнь я стоял на одном месте, все что было я, словно увидел дважды. И я больше не верю, что все идет по кругу и жизнь каждый раз возвращается. Если суметь направить ее в другое русло, она будет идти только вперед.
Я больше не падаю, меня не надо спасать. Я впервые твердо встал на ноги. На земле Преисподней. Нет больше этого сопротивляющегося воздуха, есть только Ад — мой Ад, — и ты, мой скриптор.
Дыхание больше не сбивается от того, что я бегу от себя же. По кругу.
Я принял помощь. Позволил другому окунуться в свою душу с большой опасностью в ней захлебнуться. Но ты не утонул. Наоборот, это я чувствую, что вот-вот меня захлестнет с головой, и я исчезну, растаяв.
А мое сердце бьется все сильнее.
Я касаюсь ладонями твоей спины, слегка стискиваю пальцы, оставляя красные следы на твоей коже. Я не царапаю тебя, я здесь не чтобы причинять тебе боль. Во мне нет этого зверского желания.
Сейчас я хочу другого.
— М-м-м, — мычу я, прерывая поцелуй. — Это будет... долго?
Мне и вправду было не очень приятно, потерпеть я мог, но хотелось, чтобы это поскорее закончилось.

Потом, наверное легко будет. Мои глаза слишком долго закрыты, за опущенными веками я стараюсь скрыть свой стыд, свою боль — ресницы резко взметаются ввысь, открывая глаза. Темнота вокруг меня — нас, — наполнена движением и жизнью, словно в ней растворились наши мечты, желания, приобретшие физическую оболочку, и теперь прячутся, как когда-то в потоке мыслей внутри мозга.
Хотелось курить. Жутко. Со временем я нашел в никотине какую-то слабость, возможно, свойственную человеку, с его извечным привыканием. Я тоже привык. Привык ко многим вещам, курение из их множества всего лишь мошка. Мне нравится выдувать дым аккуратными колечками и следить, как они уплывают к потолку. Но сейчас, конечно же, не до этого. А желание мучает изнутри, жуткое такое, непривычное, больше свойственная тому моменту, когда я один.
Мне хотелось всегда бросить в Небо вопрос: «Боже, а где в Библии запрещено курение?», но язык не поворачивался. Я, честно, пытался. Пытался создать иллюзию небрежной интонации, полного отрешения от глобальности наших взаимоотношений, ставших издавна олицетворением Добра и Зла. У меня не получалось заставить голосовые связки действовать, я не мог произнести ни звука. Это сводило с ума.
Сейчас я не один — физически, морально. Я был вместе с тобой. Это сводило с ума, ведь прошло это отвратительное чувство одиночества, которое я ненавидел больше всего, но без него уже было сложно представить свою жизнь. Оно стало неотъемлемой частью моих страданий, к которым привыкнуть все же не получалось.
Я не всемогущий. Я только кажусь таким — хочу казаться. Но сейчас мне не до этого.
«..Положи меня, как печать на сердце твое,
как перстень на руку твою
— ибо крепка как смерть, любовь,
и стрелы ее — стрелы огненные…»
Ты застрял. Застрял в моем сердце, и, черт возьми, это так странно и неприятно, что я боюсь ошибиться и неправильно понять это чувство. Когда ты отчаянно в ком-то нуждаешься, можешь переоценить свое влечение и заставить себя поверить в нечто сокровенное, зовущееся любовью, трепетно прикасающееся к сердцу. Потом, когда все же понимаешь, что это была лишь иллюзия, лишь мимолетное чувство, становится не по себе.
Я много с кем общался. Только каждый раз это было не то…
Вместо золотой жилы я видел обычный песок — у кого-то ярче и крупней, у кого -то — серей.
Сейчас я не смотрел, какой ты. Я просто наслаждался тобой, несмотря на то, что чувствовал обжигающую боль.
Я припадаю губами к твоей шее, уже испытывая дрожь от того, как ты клыками касаешься моей кожи, заставляя вспыхивать ее пламенем — слишком, слишком жарким. Думаешь я так не могу? Могу, хотя просто боюсь сделать что-то не так и разочаровать тебя. Но никто не запрещал мне пробовать, а потому прикасаюсь к коже лишь губами и выдыхаю горячий воздух. Не знаю как у тебя, а у меня уже от этого мурашки по коже. Я получаю от этого процесса удовольствия — даже боль занимает в мыслях и ощущениях меньше места.
Нравится? Я все правильно делаю?