Говорят, когда-то его звали Майрон, Восхитительный.
Давным-давно, на самой заре новорождённой Арды, когда он служил не Господину, а Аулэ-кузнецу, когда его мысли были столь же светлы, как нескончаемый день, и по-глупому идеальны, ровно такие, какие внушил Эру Илуватар, и когда он не знал, что у Света должно быть контрастное пятно, Саурона звали Майрон, что означало Восхитительный. И то, без лжи и прикрас, правда: подобный огню кузниц, яркий и горячий Лаурэфин. Никто из майар, к коим он относился, не мог ни затмить красоту его облика, светлого и прекрасного, ни превзойти в искусности мастерства. Каждое его движение, каждый жест, каждый взгляд, каждая мысль были преисполнены радости и любви ко всему, но более всего — к своей работе. Однако же, из всего, что он делал, Майрон отдавал более всего предпочтения драгоценным камням: грубым до кропотливой обработки и изящным, ослепительно переливающимся на острейших гранях своим собственным изумительным светом после огранки. Прилежный и бесспорно талантливый ученик; Аулэ никак не мог нарадоваться на золотоволосого майа из своей свиты. Получить искреннюю похвалу наставника за усердие и прилежание после неустанной помощи без чувств усталости и скуки, после работы без конца, приносившей удовольствие, — вот к чему он яро стремился и вот что получал. И пускай Кузнец редко с кем разговаривал, чаще всего ограничиваясь короткими и отрывистыми фразами, любое доброе слово к себе Майрон восторженно ловил, и это сподвигало его на ещё более усердный труд в своей стезе. Умевший организовывать работу других, он по праву стал вторым после Аулэ, и его уважали и любили — пламенному майа ничего не стоило полюбиться чьему-либо сердцу, и позже это сыграет с ним злую шутку и круто повернёт его жизнь.
Слишком непоседливый и чрезвычайно неугомонный Майрон всё равно затухал, как свеча на ветру. В самом начале ничего интересного не происходило, а единственным событием становился пир у Манвэ. Труд сменялся отдыхом, а отдых в свою очередь трудом, так что он частенько экспериментировал, когда просто изнывал от тоски и острой жажды что-либо делать. Правда, его эксперименты заканчивались весьма и весьма плачевно, но Восхитительный ни на миг не унывал. Он творил что-то из ряда вон выходящее: чего только стоили способные дышать огнём маленькие ящерки, которыми он пугал юных майа. Или когда взорвал кузницу Аулэ, на восстановление которой ушло порядочно времени, или когда обжёгся, или когда совершенно случайно, без злого умысла, о существовании которого тогда ещё не подозревал, подпалил бороду извечно спокойного и невозмутимого Ульмо. Может, вала было как-то не до смеха, но зато Майрону удалось развеселить всех остальных, бегая от разгневанного Владыки Морей по всему Валинора, тогда казавшемуся подлинным раем. Его творения казались странными для всех остальных, и лишь один оценивал их по достоинству.
И было ещё одно место, которым Майрон всегда искренне восхищался, особенно когда туда приходила рукой Йаванны Весна. Как переполнял его восторг при виде Весны в Средиземье, как восторженно он наблюдал за рождением и развитием юного мира, как замирало сердце при виде диковинной морской птицы или пестротканого поля! Каждый день он был готов называть Мерет, а поводом для радости иной раз был просто сам факт существования.
Но, честно говоря, не всё было так искренне. И хоть юный Майрон не подозревал о существовании Тьмы, он уже сам начал тихонько, незаметно скатываться в неё. Ковать одни лишь скалы из года в год — невыносимо скучно, а вечная молодость требовала вечных приключений, постоянно горящего интереса, живого и неподдельного, и вскоре даже искренняя похвала уже не радовала, а лишь раздражала и нервировала.
Майрон ждал. Он просто ждал чего-то, что перевернёт его жизнь. И вот тогда можно было сказать, что он почти потух, но никто этого не замечал. Но время шло, и ничего не происходило. Точка. Тупик. Он задыхался в однообразии извечно, омерзительно ослепительных светлых дней, неотличимых ничем, абсолютно ничем друг от друга.
Единственное, что спало от полного скатывания, так это самоубеждение. Майрон твердил, упорно цедил, что это состояние ненадолго, что скоро придут Дети Илуватара, что с их приходом что-то изменится, что мир станет живее и интереснее... Он сам не замечал, как глубоко-глубоко внутри появилось неприятие всего, что окружало. Неприятие перерастало в раздражение, а раздражение — в злость.
Только вот он не знал и даже не задумывался, что у Света есть изнанка.
И вот тогда, когда он глухо выл, кусая запястья, появился Шёпот, ставший... ставший единственной причиной не сойти с ума. Хоть что-то не оставляло... или кто-то.
Все говорили: «Он пал», а он говорил: «Я возвысился». На неопороченной душе невинного, юного майа разрастались чёрные цветы Тьмы ещё до непосредственной встречи с Мелькором, но того было недостаточно, чтобы Тьма захватила его разум.
Прежде чем узреть своего будущего Господина... Странно было то, что Аулэ почему-то так старательно оберегал своих учеников, и лишь потом Майрон встретил причину такого поведения. Фатально.
Но обо всём по порядку…
Чистой и спокойной жизни, а вместе с ней и радости вскоре пришёл неминуемый конец, когда появился сводящий с ума шёпот. Несмотря на неверные думы, Майрон всё же пострашился и пахал в кузнице как проклятый, желая лишь чуть-чуть, совсем немного отвлечься и не слушать, но не помогало ничто. Он лишил себя всех часов отдыха, предпочтя извечный труд, пытаясь создать что-то своё, когда помощь кузницу не требовалась. Аулэ заботливо, по-отечески, пытался выспросить, всё ли в порядке, а Майрон с напряжённой улыбкой отвечал, что всё хорошо, что он просто хочет всё закончить побыстрее.
Вот и твоя Первая Ложь, Восхитительный. Не стоит говорить, кем и как он ощущал себя после подобных слов.
Аулэ простодушно верил. Скорее всего, он несказанно рад был зреть неистовое прилежание, даже если таковое хоть чуть-чуть страшило... но у кузнеца просто не нашлось времени на подумать тщательнее.
И вот, он встретился с Тёмным Вала. Он брёл в одиночестве по новорождённому Средиземью, а Майрон скромно стоял как можно дальше, не зная, что его на самом деле видят. Он... Он никогда не видел такого пронзительного взгляда, в сравнении с которым сам Феанор, Пламенным Дух, показался бы горсткой пепла, живи на тот момент не только в думах и замыслах Илуватара. Странный, непохожий на остальных, тёмный и мрачный Мелькор. Величественный Мелькор. Жадный до впечатлений Майрон видел в нём совершенство, свой идеал, о коем прежде никогда не мыслил. И как они только раньше не встретились? Такие тёмные одежды, такое мрачное лицо... И это знал только Майрон, ибо к нему приходил каждую секунду этот не исчезавший шёпот. Он говорил и говорил, неотвратимо перекраивая мысли восторженного майа на совершенной иной лад.
Тогда-то Майрон и стал жаждать большего, хоть и какое-то время относился ко всему этому весьма настороженно, ведь ранее воспринимал действия Мелькора под опекой Аулэ как нечто ужасное и постыдное, греховное. Он говорил себе, что так не должно быть, но противиться обаянию Мелькора не нашлось сил. Чем больше он узнавал самого Мелькора, тем сильнее тянуло к нему... И тем сильнее жаждалось вкусить запретный, сладкий плод. Все Валар, все как один недоверчиво глядели на раскаявшегося Мелькора, а майа этого не смог увидеть. Внутри что-то трепетало и начинали дрожать руки всякий раз, когда Он, Мелькор, смотрел ему в спину. Это неправильно, так нельзя...
Но это уже было не остановить никому. Никто, собственно говоря, и не замечал. Восхитительный лгал, и это получалось так легко и складно, что скоро он и сам стал себе верить, впрочем, всегда отделяя реальность от иллюзии. Тьма всё увереннее разрасталась в его душе, но никто этого не замечал.
Завороженный силой, очарованный гениальным безумием, он шёл за Мелькором, а тот уводил его всё дальше и дальше от света. И, что самое страшное, — Майрон этого не замечал, ибо терялся среди свиты Аулэ и становился особенным рядом с Мелькором. Все его помысли оказались вскоре захвачены только одним существом — Им. Подлинное совершенство, ни с чем не сравнимое; вся Арда мерклся рядом с ним. Сила, речь, мрачный вид и холодный взгляд — он был настоящим только рядом с Майроном, остальным же льстил. И Майрон это видел.
Не понимающий окружающих его Валар и не отличающий добро от зла. Словно чистый лист, рисуй что хочешь?
Майрон ушёл за Мелькором и вскоре стал Гортхауром, наместником в Ангбанде.
Гортхауром Майрон стал в Эпоху Светильников, приняв сторону Мелькора и став его первым помощником наравне с самим Готмогом, небезызвестным вождём барлогов, который после сразит Феанора. Под командованием майа находился гарнизон Ангбанда, но эта власть много ему стоила. Каждая провинность — наказание. Боле всего на свете Гортхаур страшился лишь одного гнева Господина и боле всего на свете лелеял лишь одного его одобрительного взгляда, из-за чего из кожи вон лез, лишь бы превзойти всех остальных майар, служивших Хозяину. В сравнении с карой, похвала была подобна лучу солнца в Утумно, но она являлась причиной, по которой Гортхаур не превратился в конченного параноика. Наказания майа за малейшую ошибку получал просто невероятные в жестокости своей, но одержимости Мелькором то не умаляло, хоть и после это всё выльется в оглушительнейший провал в Войне Кольца. Он научился чураться любой тени, распознавать настроение Тёмного Властелина, угождать его, подбирать слова (но надо сказать, что в первое время Тёмный Вала был весьма благосклонен к недавнему Майрону), побеждать во имя Господина... Со скрипом он убивал и рушил, в то же время ища способы переманить эльфов на сторону Тьмы, но те не сдавались, а потому всех пленных, говоривших нет, он самолично расчленял, если Владыка ещё не успевал превратить их в орков, в тёмных залах Ангбанда. Медленно, со вкусом, и так он всё больше и больше оправдывал имя «Жестокий». На поле боя он проявлял себя больше необычайно одарённым тактиком, нежели воителем, но Мелькор всегда так задирал планку, что вряд ли бы сам Оромэ сумел бы соответствовать стандарту Тёмного Властелина. Единственным утешением для Гортхаура в беспросветном мраке был Драуглуин, один из самых сильных волколаков Мелькора. И пускай он был творением чистой тьмы, майа искренне привязался к этому созданию (и получал в ответ искренность и преданность во многих делах; Драуглуин был тем, кому Гортхаур доверял даже свои мысли и чувства касательно всего) и очень тяжело переживал его потерю, когда треклятый Хуан сразил его любимца у крепости Тол-ин-Гаурхот, откуда бежит побеждённый майа. Надо сказать, что Хуан сумел побороть и самого Гортхаура в обличье огромного волка.
Однако вечно везти не могло даже величайшему вала. Утумно было разрушили, а Мелькора пленили. Сам Гортхаур чудом сумел скрыться, ибо взоры Западных Владык всё же были направлены на Врага, а не на его, пускай и самого известного, помощника. После отбытия Валар и по прошествии ещё многих лет, Гортхаур всё же вернулся а Ангбанд и принялся его отстраивать, а заодно восстанавливать численность войск, но теперь уже никто не приказывал ему и не наказывал. Он на долгие года остался сам себе господином, но подобная самостоятельность принесла мало хорошего Гортхауру; наоборот — скорбь по Господину затмевала всё. И пускай тот был жесток, тоска майа по своему вала оказалась слишком болезненной. Каждый миг без Мелькора казался сущим адом. Слишком тяжело, слишком много ответственности, слишком сложно... Гортхаур не успевал следить за всем и мялся, не зная, верно ли поступает, но одно он знал точно, он почему-то был уверен в том, что его Хозяин вернётся, а когда вернётся, будет очень и очень недоволен, увидев, что его труды развеялись прахом, так что свои страхи майа спрятал под маской уверенности. И лишь по ночам ещё видел отголоски себя настоящего, ещё не потерявшегося и не задохнувшегося в лицемерии и лжи.
Шли годы в ожидании Господина; Гортхаур страдал. Он снова остался один.
Мелькор, Мелькор, Мелькор... Что же ты творил, зачем так яростно уничтожал чужие труды, которыми можно было бы править? И уж зачем возжелал Сильмариллы (вполне очевидно, кто страдал за украденный Береном и Лютиэн Сильмарилл, верно?), чей свет превратил твои руки в уголь, что ты боле не мог менять обличье? Соблазнил Унголиант, пообещав ей всё... И не подумал о Камнях.
Но Гортхаур не имел права не подчиняться, а потому вёл армии Моргота наравне с другими майар, что соблазнились когда-то тьмой и встали под знамёна Тьмы. Его Битвы Белерианда с эльфами составили основу первой Эпохи, но поначалу сражения складывались удачно для эльфов, а не для Врага (вполне очевидно, кто страдал за каждый провал армии, верно?), и они даже берут Ангбанд в осаду, но в битве Дагор Браголлах объединённые войска эльфов и людей терпят сокрушительное поражение, после которого Мелькор подчиняет своей власти почти весь Белерианд и уничтожает едва ли не весь род Нолдор, в частности Феанор, которого Валар тогда так и не смогли образумить, ибо тьма его духом завладела сильнее, чем можно было только помыслить, Финголфина и их сыновей.
Владычество Мелькора в Белерианде, как в Средиземье вообще, прерывается Войной Гнева. А ведь он мог не пасть, если бы не Эарендил и его жена Эльвинг... Они нашли дорогу в Аман и просили Валар пощадить народы и просить нолдор.
А результат? Эонвэ, один из самых величайших майар, явился в Средиземье, возглавив последний поход против Мелькора.
Когда рухнул покорённый силой Тангородрим и сражённый битвой Мелькор был низвергнут, его преданнейший слуга, Гортхаур Жестокий, устрашился гневу Западных Владык и раскаялся Эонвэ, посланнику Манвэ, но не силах Эонвэ было дать прощение равному себе. Его раскаяние подлинно искренне, но заявление посланника о том, что придётся Гортхауру дожидаться прощения у Валар, выбило, скажем так, из колеи. Ему велели отправляться в Аман и ждать решения Западных Владык, в частности «брата» своего Господина... И тогда впервые Гортхаур ощутил стыд и не пожелал возвращаться униженным, так что молча скрылся в Средиземье, ибо он слишком... Нет, он не знал, что решат Валар, но страшился, что они прикажут во имя доказательства добрых намерений своих служить им, а опьянённый властью, самой её малой частицей, дарованной Мелькором... Нет. Слишком велика была та частица власти, слишком давила терновым венцом на голову гордыня, и Гортхаур скрылся, как только удалился Эонвэ.
Но вновь его сердце преисполнилось злобы и ненависти, и вновь он обратился ко злу, только-только, едва-едва раскаявшись и открыв свою бессмертную душу, ибо узы, сковавшие его с Морготом, были неразрушимы. Повёрнутый на страхе, боявшийся потерять свою жизнь или оказаться в заточении у Валар, он долгое время не показывался никому из живших в ту пору в Средиземье, покуда свежи были воспоминания, как в сотрясениях билась земля от падения Тангородрима и как накрыли волны Великого Моря многие северные и западные земли. Покуда свежи напоминания и не исполнилась забывчивости память, Гортхаур никак себя не проявлял, и благодаря этому в Средиземье на долгие годы установился мир и порядок.
Поскольку ничего особо значимого с точки зрения Гортхаура не происходило, стоит сказать пару слов о том, как он себя чувствовал. Великая скорбь от потери пламенно обожаемого Господина, страх и ужас пред гневом Западных Владык, потеря власти и, по сути своей, пережитое унижение. Ни старые, ни новые раны никак не желали затягиваться, но и он сам их не торопил, боясь, как бы ничего не случилось. Пребывания в полном бездействии, он хорошо изучил Средиземье и долгое время путешествовал по нему лишь с целью изучить, ибо пребывал века в оковах Ангбанда, не смея покинуть крепость без указания Господина. И хоть он часто нарушал это правило, даже чаще, чем только мог подумать Мелькор, всё равно страшился наказания. Да. Страх перед наказанием для Гортхаура преобладал над страхом смерти, или же развоплощения, или же вечного заточения в Никуда. Он не желал себя устыдить пред теми, от кого отрёкся, уйдя за Морготом, а потому, несмотря на то, что осколок души Майрона жил глубоко-глубоко внутри до сих пор, он не пришёл каяться повторно. Шанс упущен, как говорится... Так что Гортхаур предпочёл вскоре заняться куда более насущными делами, в кои входило завоевание этого мира. Считая себя могущественнее любого живого существа в Средиземье, он, возможно, не ошибался, но и не считал, что не узрит яростного сопротивления, как только попытается свершить желанное, так что в думах созрел план. Поскольку склонить к себе без применения силы младший народ Средиземья, людей, алчных, падких на силу и власть смертных людей, значительно проще, именно с них он и начнёт, хоть и долго, долго будет пытаться расположить к себе излишне упрямых эльфов.
Людские юг и восток склонялись Гортхауру, не дремавшему и пресытившемуся бездействием, ибо убедил он себя, что после свержения Мелькора Валар отвернут свой взор от Средиземья, и гордыня его воспряла, хоть и вместе с ней поселился необычайной силы страх, не искореняемый и не улетучивающийся. Всё же, хоть и обладал Гортхаур великим могуществом, он всё так же оставался лишь айну порядка майа, так что против хотя бы одного вала вряд ли бы сумел выстоять. Планка, задранная Мелькором во время обучения Гортхаура, была высока, но не настолько, чтобы посеять в душе майа ощущение неуязвимости пред кем бы то ни было, а своим примером Моргот невольно показал, к чему приводят уж слишком... агрессивные методы.
Ему никогда не нужны кости на пепелище, ему никогда не нужны были останки прекрасного — то было уделом Моргота, крушащего долгие чужие, но из-за того не менее прекрасные труды тяжёлым молотом, так что в этом плане Гортхаур  посчитал себя куда более дальновидным, нежели его Властелин.
Ему нужен был мир, весь, без остатка. Мир, который он желал суметь однажды преподнести в дар вернувшемуся Господину. Гортхаур изначально не жаждал разрушать, но не лишь одна скука выедала уставший разум. Тоска по Мелькору, жалким, бессмысленным и унылым подобием которого он постоянно себя ощущал, смертельно мешающая; как гнойная рана, вскрывающаяся всякий раз, когда приходилось резко и жёстко действовать, к чему Гортхаур не был привычен. Он подчинялся своему Хозяину беспрекословно, а сейчас вся власть, коей обладал Тёмный Вала, скапливалась в его руках, и он действительно боялся поначалу, и лишь потом, спустя тысячелетия, приноровился, но постоянное ощущение неминуемой опасности сдавливало разум, а... срываться. Надо было срываться хоть на чём-то, пускай и без причины... Можно сказать, так Гортхаур и немного отошёл от своих первоначальных замыслов сохранить красоту Арды по максимуму, пускай он и знал, что Морготу не будет до того дела.
И если в первый раз Мелькор вернулся с Сильмариллами спустя три сотни лет, то во второй раз... Гортхаур ждал и будет ждать до того самого момента, как его развоплотят во второй раз.
И хоть людей склонить на свою сторону в разы проще, Перворождённые могущественнее и одарённее, следовательно, более полезные и получить их себе стоило незамедлительно, но не в величайшей ошибочной спешке; и вот назвал себя недавний Жестокий Дарителем, Аннатаром, и в облике дивно-прекрасном (ах, жаль, что от столь любимых золото-огненных кудрей пришлось отказаться, как и от чёрных цветов, ассоциировавшихся лишь с Мелькором у тех, кто ведал о прошедших временах) бродил у эльфов, мелькая тут и там. Его светлый лик ни разу не прорезала чернейшая тень, ни разу он не показал своих подлинных замыслов, ни разу никто не учуял неладное, ни разу никто не заметил зарождавшейся в его сердце жажды лиха и стремления к созданию такового, ни разу никто не видел на его лице ноты истинных чувств. Научившийся лгать глядя в глаза без оглядки и изворачиваться так, что лишь самые мудрейшие (хотя, больше подозрительные и мнительные) помутнились бы мутным предчувствием.
И вскоре нашлись те, кто не поверил ему. Аннатар пребывал в ярости, гневе; он возжаждал разрушений пуще обычного, но ничем себя не выдал, сорвавшись лишь в абсолютно глухом одиночестве. Нечего челяди зреть истину и ведать, что на самом деле чувствует Господин.
Лишь в Линдон не решался заявиться он (Аннатар пытался, но в итоге с треском провалился, и вновь загорелась ненависть в его душе, точно отошедшей на какое-то время от сплошной Тьмы), ибо Гил-Гэлад и Элронд не верили ни словам его, ни прекрасной личине, пускай и не ведали пока, сколь же чудовищное создание, ещё совсем недавно самолично расчленившее эльдаров, странствовало среди них. В других же краях дело шло легче, ведь не внимали гонцам из Линдела эльфы, что призывали быть насторожено. Дружба с Аннатаром была вначале весьма и весьма полезна, по крайней мере, казалась таковой, хоть и никто не ведал, какими жуткими последствиями обернётся после эта точка зрения, разделяемая многими эльдар.
Аннатар, названный Наследником Аулэ (или же назвавший сам себя так) и Великий Умельцем, внушал боле всего доверия с Эрегионе; охотнее всего его речам внимали именно там, ибо жившие там нолдор горели желанием совершенствовать искусность и тонкость своих творений. История народа нолдор, накрепко связанная с Феанором Пламенным Духом, не забывалась среди них. Они отказались вернуться на Запад и остались жить в Средиземье, и, надо отметить, что Аннатара это решение весьма впечатлило. Не то, чтобы он сам горел страстью и жаждой вернуться обратно, вовсе нет. Отказавшиеся от Благословенного Края, они в чём-то оказались слабы и падки на знания, которые могли бы получить от величайших Валар, но, увы, время вспять не повернуть, хоть во тысячу раз возрастёт жажда делить в уплывшими на Запад собратьями их извечно-отвратительное счастье. Ибо не ведала ни одна живая душа, кем на самом деле являлся Аннатар, много ходило слухов, и некоторые языки приписывали его к числу Валар, и многие называли подлинным мастером искусства кузнечества. Как-никак, а Наследник Аулэ, из чего делались достаточно поспешные выводы... В любом случае, он ощущал, что эльдары ставили его выше себя.
Итак, внимавших себе эльфов Эрегиона Даритель обучил их многому, почти всему, что знал и умел сам, ибо мудрость его бесспорно была велика. Он направлял их труды и прекрасно знал всё, что только было создано их руками, ибо желал он получить эльфов себе. Точнее, подчинить, получить слепых, безвольных рабов, в чём уподоблялся Валар и отходил от заветов Мелькора. Почему? Ибо страх был велик. Страх предательства и потери нынешнего боле всего сдавливали его, скрутив по рукам и ногам.
Только бы не поддаться самому же себе, раскрывшись раньше времени.
Направляемые Аннатаром, эльфы начали творить Кольца: Малые как пробу мастерства эльфийских мастеров; а к одна тысяча пятисотому году они создали уже шестнадцать Великих Колец. Однако когда Даритель не пребывал в Эрегионе, Келебримбор без его участия, но с его знаниями начал ковать Три Кольца, обладавшим величайшим могуществом, и назывались они Нарья, Ненья и Вилья — Кольцо Огня, Кольцо Воды и Кольцо Воздуха соответственно, и вплавлены в них были рубин, алмаз и сапфир. Главной их силой было предотвращение увядания, сохранение желанного и любимого; они усиливали способности носителя, но в то же время медленно побуждали их ко злу и усиливали жажду власти, делая слабее и уязвимее к определённым вещами.
Тайно Аннатар создал Единое Кольцо, Кольцо Всевластья, чтобы править прочими, в самом сердце, в лютом пламени Роковой Горы, после названной Ородруином. Он знал, что никто и никогда по собственной воле, уж если будет суждено кому-то другому владеть его сокровищем, не уничтожить Кольцо, и в том была его главная ошибка. Слишком не боялся, слишком не страшился, слишком вознёс себя над другими, в то время как оставался тем, кем и был. И хоть мастерство его было велико... Он совершил страшную ошибку. В Кольцо он заключил почти всю власть и силу, коей обладал, и пока оно не покидало его, он всегда знал, что творилось в помощью всех остальных Колец, мог видеть мысли носящих и управлять ими, но, как известно, обмануть эльфов не так легко. И лишь только он надел на палец своё Кольцо, как они прозрели и поняли, что были преданы и что Аннатар желал стать хозяином всего сущего.
Придя в ярость, когда эльфы сняли свои Кольца, он потребовал, чтобы все были преданы ему немедленно, но эльфы сумели бежать от него. Таким образом, Аннатару бросили вызов и началась кровопролитная война. Несмотря на доблесть эльфов, майа удалось завладеть Девятью и некоторыми другими (захваченные им Кольца были переданы им тем властелинам падких на власть людей и алчных гномов, которые наиболее охотно сотрудничали с ним; после долго ношения девять правителей людей превратились в назгулов), но эльдар спрятали Три. Из всех Аннатар желал получить себе именно те, что оказались скрыты от него, ибо они могли отвращать разрушительное действие времени и отсрочивать усталость, но он не мог их обнаружить, ведь они попали в руки мудрых правителей, хоть и продолжали подчиняться Единому. Он пытался создать систему, которой мог бы легко управлять. Вот одна из тех причин, по которой Саурон выковал Кольца Власти — он полагал, что так будет легче управлять, но ошибался. Впрочем, поймёт, где именно ошибка, он нескоро, а когда осознает, то будет уже поздно.
С тех пор война между Сауроном и эльфами не прекращалась никогда. Эрегион был опустошен, Келебримбор погиб, а врата Мории закрылись.
Его алчность и гордыня возросли непомерно, и он решил стать господином всего сущего в Средиземье; стать тем, кем так и не стал его Господин. Он жаждал уничтожить эльфов, видя, сколь немногие способны покориться ему, либо же отыскать способ управлять ими, но для начала — свершить гибель Нуменора. Один поступок другого безумнее, одна мысль другой буйнее: провозгласивший себя Тар-Майроном, он именовал себя Владыкой Земли. И если ранее он отдавал предпочтение своему прекрасному, светлому лику, с помощью которого правил лестью и коварством, то ныне всё чаще и чаще уподоблялся в неимоверной жестокости и пламенности ненависти Мелькору, всё больше и больше он отходил от первоначального желания своего Править, а не Разрушать. Сила и Страх. Его тень росла над миром и окутывала его непроницаемым коконом. И уцелевшие твари Моргота, и орки, и многие люди, почти все, покорились ему.
От его рук погибли многие эльфы, что не успели бежать в Линден, а оттуда — за Море, но не решался нападать Тёмный Властелин на Линдон, ибо власть Гил-Гэлада была непоколебима, так что даже в своём безумии Тар-Майрон не осмеливался переходить Эред-Луин.
В свою очередь, все остальные земли были покорены ему одному, подвластны только ему одному. Саурон был владыкой и божеством, он вызывал безмерный ужас у Перворождённых и вторых, но вот на радость врагам натиск Тар-Майрона на западные края на время был приостановлен, ибо могущество Нуменора стало для него ощутимым препятствием. Уже до этого момента, когда явилось яркое осознание ситуации, он жаждал его покоренья или незамедлительного уничтожения. И, сам того не желая прямо сейчас, он вывел на себя Тар-Калиона, правителя Нуменора. Его оскорбили претензии Саурона на господства под людьми — и потому он высадился в Средиземье с армией. Кто же знал, что так выйдет?
Его слуги, устрашившиеся мощи нуменорцев и отступившие, не выстояли бы против нуменорцев, и тогда Тар-Майрон мудро поступил, не став бросать войска на убой. Он сознательно сдался в плен, чтобы сокрушить угрозу изнутри или же захватить таким образом ценных союзников.
За тридцать семь лет, что для бессмертного духа как дуновение западного ветра, из пленника он стал советником Ар-Фазарона, которого в мыслях боле никогда не именовал Тар-Калионом, ибо фактическим правителем Нуменора стал именно Тар-Майрон. Обольстительные речи, склонение короля и его приближённых, а после и всех нуменорцев к лжерелигии, поклонению Тьме и её Владыке, Мелькору. Бывший наставник, сам того не ведая, оказал ценнейшую услугу, став верным источником вдохновения. В Арменелосе воздвигли храм, где Верховным жрецом стал сам Саурон. Во имя Моргота Бауглира приносились человеческие жертвы.
И, надо сказать, что после Валар оказали ему величайшую услугу, сделав в глазах нуменорцев его, Саурона, подлинным божеством. Он находился на башне храма, когда купол поразила огненная стрела гнева Валар. Майа остался жив, и люди нарекли его богом и склонились пред ним. Уже ничего не стоило убедить короля отречься от Эру Илуватара окончательно, сжечь Белое Дерево и снарядить огромный флот, дабы завоевать Бессмертные Земли, Валинор, дабы люди Нуменора якобы обрели бессмертие. И кто б из смертных не польстился и не поверил тому, кого взявшаяся из неба мощь не сразила? Вот только одного Саурон не просчитал. Ошибся. Точнее, просто не предполагал, что такое возможно.
— Мелькор, ты горд мной?! — в безумии вскричал Тар-Майрон, когда волей самого Илуаватара был потоплен достигший Амана нуменорский флот. Всё войско во главе с Ар-Фазароном погребено под обрушивщимися скалами, а остров Нуменор — затоплен обрушившейся на него огромной волной. Да, тело Саурона погибло, но дух вернулся в Средиземье, где он создаст себе новое тело, пускай и боле не сумеет принять приятный глазу облик и не сумеет ввести в заблуждение одним своим видом.
В его деяния вмешался сам Илуватар, в то время как в дела Господина два или три раза лишь ворвались старшие Валар. Неважно, каковы последствия, ведь главное, что Саурону показалось, что он слышал голос своего Господина. И он верил, что Господин горд успехами своего ученика, прежде считавшегося каким-то недоумком.
До самого конца он считал именно потопление Нуменора своим самым величайшим деянием. Так взросла в его душе окончательно гордыня, не сумев добраться лишь до отголоска Майрона, по-прежнему жившего в Сауроне. Он бы не продолжал Петь изредка, если бы от Восхитительного не осталось ни следа, и Песнь его оставалась редкими нотами столь прекрасна, что любой смертный потерял бы голову, но в большинстве своём она оказалась чёрной, искажённой и извращённой.
Следующее развоплощение, что уничтожит, сломит его дух, совсем скоро.

Саурон есть олицетворение зла и порока в сколь прекрасном, светлом, столь и порочном, гнилом обличье. Его алчность и гордыня возросли, разбухли непомерно, и он провозгласил излишне торопливо себя Владыкой Земли, якобы не желая считаться с любой угрозой и любыми последствиями чрезмерно громкого заявления, что, разумеется, не столько берущее изредка, но уже непозволительно много верх безумие, сколько одно кольцо давным-давно скованной намертво цепи. Буйные мысли, появляющиеся спонтанно и органично вписывающиеся в планы, и мало подчиняющиеся логике жалких фиримар и эльдар стремления душат и захлёстывают, но никому не позволительно видеть Тар-Майрона в столь плачевном состоянии разума, слишком ослабшего после нуменорского развоплощения; ощущать себя никчёмным, бесплотным и бесполезным духом — худшая из всех возможных кар для того, кто по праву считает себя Великолепным. Всё чаще и чаще он уподобляется своему падшему Господину, Мелькору, в склонности гореть в пламени собственной же ненависти и гнева ко всему сущему, в желании уничтожать и разрушать, а не править, но кристально-ясно помнит, к чему стремится и чего на самом деле желает. Непозволительная роскошь  — отвлекаться на заморочки, подкидываемые разумом. Что-что, а уроки Тёмный майа усваивает моментально и навсегда: Мелькор потерял всё из-за того, что хотел лишь уничтожать, на что и растратил все силы, оказавшись в конце способным лишь крушить и извращать, но не творить и не создавать. Как говорится, «благодарю Вас, мой Владыка, я запомню ваш пример и никогда так не сглуплю».
Став олицетворением Зла, Тёмным Властелином и Владыкой после Акаллабет Бауглира, Тар-Майрон принял на себя несоразмерно огромную ответственность, с которой не в силах справиться даже величайший из Валар, но к которой Аннатар был готов как ни к чему на свете и для которой точно был замыслен Илуватаром Эру. Его правление, если можно так выразиться, основано как на коварстве и идеально проработанном обмане, так и на нотках страха, постоянного и действующего. Действительно пугающий и извечно находящий в тени и не являющий никогда относительно истинного обличья, Саурон — загадка, текст которой все знают, но ответа коей не в силах разгадать никто. Ледяной и омерзительно спокойный в любых ситуациях слуга Чёрного Врага Мира, постоянно находившийся в мрачной тени Господина, был его правой рукой и фактическим, но «теневым» генералом армии. В сущности, что о нём известно? Даже те, кто сталкивался с одной из самых серьёзных опасностей Арды, не могут дать ответа, что он собою являет.
Безупречно контролирующий себя и вежливый со всеми, включая пленников, Тёмный майа не позволяет никому подходить настолько, чтобы представился хоть малейший шанс раскрыть, узреть воочию хоть одну черту. «Нельзя подставлять себя под удар», — даже верные назгулы, полностью подчинённые Его воле, не знаю ничего о планах своего Владыки, идущих далеко-далеко вперёд, на неопределённый промежуток времени, что для эльфа — вечность, а для Саурона — затянувшиеся преступно надолго мгновенья. Его желание, его идея, его мечта и страсть — править Средиземьем, Ардой, а после и всей Эа — не поддаётся осознанию. Что может пускай благословеннейший и мудрейший эльф против извращённого могущественнейшим и темнейшим из Валар бессмертного духа? В том-то и дело, что толком-то ничего. Самые проницательные — без прикрас: в этом деле с Тар-Майроном, тонким манипулятором, читающим живых существ как открытую книгу, нелегко сравниться — не раскусят то, что скрывается за чарующим ликом.
На лице навсегда застыла безупречная непроницаемая маска, а выдать его способен лишь случайный и неконтролируемый блеск глаз: властолюбие, хитрость и одновременный талант держать данное искренне («Но что ж в тебе не позолота, хладнокровный, дальновидный змей?») слово, жестокость без фанатизма — вот о чём они твердят беспрестанно, но Тёмный Властелин — параноик до невозможности, определённо не склонный являть себя без особых на то причин. Крайне осторожный в словах и уж тем более действиях, слишком последовательный и логичный, чем может похвастаться смехотворно мизерный процент разумных существ, он может пересчитать ошибки по пальцам, а фатальные — по количеству трав в бесплотной пустыне. Чрезмерно умный, он не видит своего главного провала: он просто не осознаёт, на чём может проколоться, где может запнуться и ошибиться, потеряв и разрушив всё в один миг.

Самый могущественный из майар.
Саурона, как бессмертного духа, невозможно убить (на то способен лишь Илуватар Эру), его можно только развоплотить — это болезненно и явно надолго, но всё же не навсегда. Искусен в магии и особенно тёмной и некромантии, способен менять свой облик на огромного волка, летучую мышь или прекрасного человека и управлять погодой. Владеет осанвэ, идущим рука об руку с даром убеждения. Его Песнь по-прежнему плодотворна, и он, как один из айнур, способен менять окружающий мир, а не создавать иллюзию изменения, творя «второй мир».
Создатель Кольца Всевластья и Колец власти.
Вернул к жизни верного себе волколака Драуглуина.
Любитель странствовать по мирам.

Отредактировано Sauron (2014-03-06 00:22:49)