Минас Итиль взят с налёта, а Исильдур, чью судьбу Саурон ощущал однозначной угрозой для себя и без того являющего сейчас жалкое зрелище, откинут подальше, но натиск войск Тьмы ещё будет приостановлен, а линия фронта — отброшена далеко назад и дойдёт до самой Чёрной Твердыни: энгвар, несмотря на подобное унизительное именование, удивительно быстро реагируют на внешние события и приспосабливаются к таковым, гораздо быстрее и слаженнее идеализированных в умах смертных эльдар, а тем временем Элендил собирает союзников. Люди, эльфы, гномы… На мысли о подземном народе майа даже вымучил жуткую гримасу: до сих пор боль по потере первого Наставника и духовного отца, Аулэ-Кузнеца, создавшего наугрим, колола острейшей из всех занозой его дух и не давала покоя ни на полях сражений под знамёнами Моргота Бауглира, ни тем более сейчас, когда память о былых, миновавших днях обнажилась и свободно текла по сознанию сквозь сломленные ментальные преграды.
«Продолжай, не томи меня бесплодным ожиданием», — прошипел змеёй в сознании назгула его Господин. Саурон явственно ощутил сомнение, что рвало на части его правую руку и первого генерала, он ощутил нечто, нечто необычное, из ряда вон выходящее для простых обывателей Арды; нечто, с чем прежде сталкивался и не единый раз.

— Огонь, говоришь ты, дикий и необузданный, точно живой, обладающий собственным разумом от жалкой пары искр, — тихо прошипел Тёмный Владыка Мордора в ответ на доклад о содеянном Ангмарского Короля-Чародея, — уж не хочешь ли ты намекнуть, что сама Ариэн соизволила опуститься с небес на землю, оставив ладью и Последний Цветок Лаурэлина? Это просто смешно, — хотя на самом деле Саурону давно уже было не до смеха.
…ситуация вырисовывалась крайне неутешительная.

Сил не было ни на что глобальное, однако идти на риск, чтобы просто достаточно подлатать себя, Саурон не имел прав: он знал, что после его триумфальной победы над Нуменором  и возвращения — а заодно и первого развоплощения, о котором знали пока только самые-самые близкие слуги, как услужливо подсказывало по-прежнему пропитанное язвительным ядом сознание — все непременно ожидают начала новой войны в Средиземье, даже если, как показали первые дни начатых незамедлительно боевых действий, оказались в тот же момент к такому повороту абсолютно не готовы как старшие, так и младшие дети Илуватара Эру. Десяти лет вполне достаточно для накопления военной мощи Мордора, но недостаточно, преступно мало для возвращения и трёх десятых частей былой мощи Тёмного майа, но даже если в столь незавидном положении Саурон оставался самой страшной опасностью для всей Арды, то сам он недоволен от слова «совершенно».  Лишь из-за благоразумно сотворённого заранее Кольца Всевластья он имел все шансы на восстановление, пускай и нескорое, что опять гневало его и заставляло полыхать яростью…
А теперь и это.
Иномирец, что оказался ненароком так похож на Локи из Мидгарда, того самого; Саурон буквально ощутил, как сильнее и глубже впился в сердце осколок Майрона. «Ты можешь просто проигнорировать это, помни», — убедил себя Тёмный Властелин, решив просто-напросто не обращать внимание, но что-то беспрестанно терзало его, и жгло, и разрывало, выворачивая, настолько болезненно, что закрывать глаза айну уже просто не мог.
И нет, это вовсе не совесть.
Это не чувство, не эмоция.
Это просто ощущение неизбежности столкновения спустя тысячи и тысяч лет. Сомнений в том, что Локи (если то, разумеется, он, а не очередной трюк ослабшего после нуменорского развоплощения разума) не признает в нынешнем Тёмном Властелине, похожем на живой труп, Восхитительного Майрона, светлого майа утончённой и прекрасной красоты, не возникало абсолютно.
Тысячи и тысяч лет назад, как давно это было, однако же.
«Он не помнит, будь уверен… Пока ты сам, своими же руками не сорвёшь нежданно-негаданно прочный занавес. Давай же, Саурон, давай же! Испорть ты всё, что только возможно!»
В космически огромной памяти ещё сохранились картины давно минувших дней. Помнится, Локи — страшный эстет, который моментально воспользуется шансов раскритиковать Барад-Дур за то, что тот «слишком тёмен и мрачен, гнил и разрушен, страшен и чёрен». Примерно таких мыслеслов Саурон и ожидал. Может, Локи за это время столь изменился, что решится дерзить держащему в страхе всё Средиземье Тёмному Властелину? В конце концов, чего не стоит старательно отрицать, одеяние-внешность майа совпадает с типичным человеческим видом. О, было б так на самом деле… Его волосы чернее выжженной пустыни Мордора, его кожа сера, но копоти всё ж останется бледнее в десяток раз, и испещрена трещинами, самая приметная из коих зияла рядом с левым глазом, сквозь которые так и рвётся наружу подлинно пламенный дух; глаза же его остались почти как прежде: лишь злобу, гордыню и зависть можно прочесть, коль Саурон позволит столь дерзостную вольность.
Тяжёлые латы полностью скрывали усеянное шрамами тело, а шлем — лицо.
Что до самого простого способа обнаружения, то и здесь стоит замолвить словечко. В сравнении с былым Саурон сейчас настолько слаб, что осведомлённым об определённых вещах лицах он явится лишь мастерски, преступно искусно наведённой иллюзией. Даже интересно посмотреть: сочтёт ли иномирец появление самого Тёмного Владыки за обман или разглядит за нарочным, но идеально скрытым обманом истину?

Теоретически, лишь теоретически он может просто так взять и отыскать чужеземца, столь неизящно напоминавшего, до отчаянно похожего на тень из погребённого, казалось, навсегда  прошлого, но чего это будет стоить? Один рауко знает, что теперь с этим делать, один рауко знает, почему Тёмный Владыка так себя вёл. Он пока не торопился сходить с ума, не торопился настоятельно рекомендовать, не торопился думать о том, что это даст. Раз за разом Саурон задумчиво прокручивал в голове воспоминания о битве при Минас Итиле Ангмарского Короля-Чародея и на всякий случай сверил с показаниями не только остальных назгулов, но и орков-генералов, однако не находил отличия: везде один и тот же рыжеволосый кудрявый юнец, заставивший беспрестанно до поры до времени крепость полыхать живым огнём.
«Я просто хочу убедиться, что это не он. А если он, то забыл меня давным-давно, и что нынешняя цель его визита в Средиземье связана исключительно с его блудной натурой, его страстью к приключениям и брождениям-хождениям везде, где только не просят».
О том, что будет в обратном случае, Саурон не задумывался. Почему? Всё просто. Одно из прочих отличий айнур и богов в том, что память бессмертных духов не стирается и не исчезает с теченьем долгих-долгих лет (настолько, что при желании Тёмный майа без проблем споёт Айнулиндалэ целиком и полностью), а боги… Боги, если то не Эру Илуватар, изживают себя, стареют и умирают, рождаясь из жалкой фантазии фиримар, и потому память их нуждается в постоянном внимании. Зная Локи, он мог сказать, что тот вряд ли ворошил прошлое, тоскуя и вспоминая раз за разом Зарю Арды и подобного огню светлого майа, ибо своим молчаливым побегом Майрон причинил тому, по всей логике, немало боли, так что о сохранности своего инкогнито в глазах лишь иномирца здесь беспокоиться не приходилось.

Выход обнаружился самый что ни на есть банальнейший: нащупав сверкающее подобно Сильмариллам на фоне всего остального живого сознание, Тёмный Владыка не без труда оставил обладателю головокружительного и слепящего сияния мысленную записку весьма тривиального содержания — не более чем настойчивое, кажущееся предложением,  приглашение, коим пренебрегать по определению не стоит, в тронный зал Барад-Дура. Тихий и вкрадчивый голос отзовётся в голове иномирца, только лишь тот изволит обратить внимание.

При ближайшем же рассмотрении Саурон оказывался не столь слаб, как кажется, но его извечную паранойю подобное состояние, как уже было сказано, не устраивало. В ожидании прибытия Иномирца, он неторопливо прошёл из личных покоев не без труда (в полном боевом-то одеянии) до тронного зала, являющего собой широкий правильной формы прямоугольник, затянутый темнотой и мраком Мордора. Разглядеть Тёмного Властелина от дверей возможным не представлялось во всех смыслах, как физическом, так и духовном: столь густа сотканная им завеса, что даже Западные Владыки не в силах её прорвать без особого на то желания и распоряжения Илуватара.
«Это ещё одна причина, по которой я предлагаю встречу. Так меня точно не узнает, если мои догадки-страхи каким-то образом найдут подтверждение в реальности».
Поистине царственно Саурон восседал на троне, постукивая закованными в чёрную сталь пальцами по подлокотнику и занятый своими отнюдь не лёгкими думами.

После этой достаточно дерзкой фразы все сомнения касательно истинной личины развеялись и улетучились. Кому ещё хватит наглости столь дерзко себя вести? Радовало, что Локи явился быстро, не опоздав ничуть; вполне ожидаемо, что тот, сразу отреагировав на стороннее вмешательство, с мыслями «Тёмный Властелин приглашает? хм, почему бы и да?» направился прямиком в близкий к крепости Итиль Мордор. Разумеется, его никто не останавливал, не пытался напасть: чуть более чем очевидно, что, если некто сторонний расхаживает по чёрной пустыне безнаказанно, всё это не просто так.
К тому же, перед ним бы не открыли ворота. Несмотря на некоторую обделённость интеллектом, банальной логикой порождения чудовищных экспериментов Тёмного Врага Мира не обделены; в противном случае Моргот не стал бы тратить время и просто-напросто ликвидировал все последствия не самой удачной задумки.
«Пригласили», — не смог не хмыкнуть про себя майа, всё сильнее и сильнее убеждаясь, что перед ним не кто иной как Локи, Бог Огня. Про него Саурон мог многое поведать: к примеру, тот отличался непостоянством и что его легко спровоцировать, особенно если действовать грубо и прямо, что тот шутки ради созидал нечто прекрасное и шутки ради уничтожал нечто великолепное, что он явственно ощущает себя исключительно свободным, ни от кого не зависящим… О, список можно продолжать бесконечно долго, но смысл в ином. Не без подлинного удовольствия он отметил для себя, что не испытывал, казалось, к Иномирцу боле ничего, что могло отвлечь. Да, память напоминала о событиях давно минувших дней, но суть в том, что ни чувств, ни эмоций, ни оценки — ничего не осталось, всё растворилось.
Он бы прикрыл глаза от удовольствия хохмы ради, прокручивая в голове невинно-наивное «могу ли я узнать причину того, что меня сюда пригласили?», но растрачивать попусту на мелочи как минимум глупо.

Один важный факт: майа нарочно «выкает» лишь в двух случаях. Первое: он испытывает отвращение к оппоненту или не испытывает абсолютно ничего, а второе: приязнь, что распространялось, как правило, на представительниц традиционно слабого пола, а если ещё точнее, то на тех, что относились к разряду приятных, образованных, вежливых собеседниц, на которых не жаль потратить несколько дней.
— Приветствую, — лишь холодно, коротко, но призрачно-вежливо кивнул в ответ Саурон, не шевелясь, — излишнюю прелюдию я опущу, ибо она пуста и бесполезна, и перейду к сути. Мне прельстило, что Вы, сами того, вероятно, не ведая, так или иначе выступили на стороне моих войск в битве за Минас Итиль, однако… — на миг он замолчал, обдумывая, как бы поделикатнее намекнуть на «да ты, идиот, хоть понимаешь, что натворил?!» — город почти полностью сожжён. Как Вы изъявили пару минут назад желание узнать, зачем же я… настоятельно рекомендовал Вам прибыть сюда, так и я желал бы получить ответ на свой вопрос.
«Что ты, Локи, здесь забыл?! Они подослали тебя добить меня морально и по возможности — физически, да? Но… Тогда как они узнали, если ты сам ни рауко не помнишь? К единственным, кто теоретически мог бы повествовать о столь далёких временах, нет хода даже тебе, проныра ты окаянный!» — приступ паранойи очень удачно разбился о стальную логику, иначе что мог бы натворить со зла и страха Тёмный Властелин? Мало того, он не просто рассержен глупостями, а взбешён — обычное стальное самообладание дало незримую, но оттого не менее губительную трещину.
Тёмный майа молчал снял шлем, изрядно умалявший громкость голос, что раскатистым эхом прокатился по залу, стоило только спустя пару секунд сторонних размышлений Владыке прояснить, продолжить так резко, беспрецедентно начатый Иномирцем разговор:
— Почто Вы сжгли Минас Итиль? Не особо приятно отправить армию на штурм города, а после узнать, что тот пострадал от Вашего огня настолько, что в нём нет смысла боле никакого, — в отличие от Мелькора, его ученик крушил и разрушал лишь в двух случаях, будучи в некоторых вопросах гораздо практичнее, желая править, а не бездумно уничтожать в великой слепой ярости своей. Первое: если больше ничего не оставалось поделать, кроме как сравнять с землёй и возвести нечто новое, может, не столь эстетичное, но гораздо более полезное. Второе: когда его… психическая нестабильность даёт о себе знать, что чаще случалось в первые пару-тройку лет после нуменорского развоплощения. Сейчас удалось привести себя в относительный порядок, вернув привычное самообладание, но одному Илуватару известно, что может выкинуть в один прекрасный миг творение Его Мысли. — Ровно как и узнать, что заодно Вы имели дерзость отравить огнём некоторую часть моей армии, — его тон не выражал ничего конкретного и эфемерного. Ни явного пренебрежения, ни неявного, ни злобы, ни холода — пустота. Хотя, ложь: могла почудиться неявная, размытая угроза.
…даже если он мечтал своими же руками прибить — желательно, придушить: вполне обоснованный выбор столь интимного способа убийства, учитывая тот факт, что мозолить глаза одним своим взъерошено-рыжим видом устающему от излишне ярких цветов Тёмному Властелину как минимум не есть кошерно — Локи как назойливую муху, то не показывал этого. И огненный взгляд не выдавал подлинных смятений Саурона: он лишь пристально глядел в глаза Иномирцу, точно не то прицениваясь, не то думая опять о чём-то своём.

Тёмный Владыка неторопливо, пускай и не совсем «грациозно», поднялся с трона и с некой целью, известной лишь ему одному, подошёл ближе к гостю. Глаза сверкнули; Саурон холодно прищурился. По нему не представлялось возможным  прочитать, что его вновь терзает панический страх. Попытки убедить себя, что Локи страдает бессмысленностью (читай: неоправданностью и спонтанностью) действий не реже самого майа — одно из их немногих сходств грех не запомнить, — давали преступно незаметные результаты.
Надо сказать, одними из отличительных особенностей его нынешнего тела являлись те факты, что он боле не создавал видимость и без того откровенно ненужного дыхания и не моргал — ни разу за десять лет. Раньше, постоянно пребывая в общества эльдар ли, фиримар ли, он был вынужден не забывать о мелких деталях, а сейчас махнул на всё рукой. Ни назгулам нет дела до заморочек Хозяина, ни тем более оркам, максимум двое или трое из которых видели своего Господина, — им просто дай шанс повоевать, оттяпать кусок земель, отравить всё и убить как можно больше эльфов-людей. «Но кто бы что ни говорил, они далеко не тупы и бездарны», — не смог не выгородить извращённые творения Мелькора Саурон. Как-никак, а орки — бывшие эльфы, а эльфы — будущие орки, покуда голос разума в их головах не заиграет.
«Будешь ли ты обвинять меня в обмане, назовёшь ли неказистым мороком, который можно было бы и получше сделать, упрекнёшь ли в том, что невежливо приглашать кого-либо и толком-то не выходить встречать? Ну же, доставь мне немного удовольствия. Я же так этого жду, что ты сравнишь Меня с моей тенью».
Часть правды: распознать, что это такое, зная, сколь обманно зрение, не представлялось возможным, как и понять, зачем столько скрытности вокруг одной определённой персоны, так легко подходящей на расстояние меньше пяти шагов. Зачем? Какой в том смысл? Где здесь обман, где пытаются скривить?

Отредактировано Sauron (2014-03-20 00:43:59)

Не особо приятно слушать откровенное издевательство в свой адрес; ровно настолько, чтобы на один миг воспламениться жаждой врезать, пардон за выражение, как следует наглецу. «Что ж, ты всегда был таким по характеру, Локи», — мысленно хмыкнул Тёмный Властелин, панически быстро анализируя ситуацию. Он мог бы действительно сорваться как следует прямо сейчас, особо-то и о последствиях не задумываясь, но подчинение мимолётной страсти определённо ни во что хорошее не выльется: во-первых, Саурон покамест слишком слаб, чтобы причинить серьёзный вред здоровью бога, пускай и способен ощутимо покалечить в своём, разумеется, понимании, а во-вторых, слишком горд, чтобы опускаться до уровня жалкого, мерзкого, ненавистного божка… и в то же время слишком горд, чтобы оставить всё просто так. Выбор верной линии поведения слишком неочевиден — и Тёмный майа злится, закипает, но не показывает того, вновь возвращая себе привычное стальное самообладание.
Как ни странно, но раздумья уходят жалкие секунды, прежде чем он ломает хребет своей гордыне куском льда.
— Благодарю за оценку моих способностей, — как ни в чём ни бывало, точно разговор шёл о погоде и прочих тривиальных нерадостях жизни простых фиримар, спокойно проговаривает единым целым он, подавляя желание насмешливо прищуриться или добавить в тон пару капель яда, — ты свободен, Иномирец. Можешь уходить, — «И лучше тебе воспользоваться шансом побыстрее, Локи!» Не то, чтобы он угрожал, просто настоятельно рекомендовал сделать это побыстрее и не мозолить лишний раз глаза.
Тёмный Владыка Мордора боле не произнёс ни слова, в полной, как-то знобящей тишине развернувшись и покинув зал, оставив Локи в одиночестве. Двери за спиной божка отворились сами собой, а силуэт Саурона исчез в постоянной мгле длинных коридоров Барад-Дура. Он ни на миг не сомневался, что тот, конечно же, уйдёт… И, само собой, понимал, что ещё вернётся — он ощутил вспышку неявных, невнятных воспоминаний.

Стоящий впритык к Мордору Гондор постоянно оказывался в невыгодном положении… Ровно как и сам Мордор сейчас. Потеряв некоторую часть армии по вине ненавистного Локи, Тёмный Властелин в своих беззвучно покоях метал гром и молнии, сопровождаемый беспокойным взглядом извечно льдисто-спокойного, не выражающего ничего Драуглуина. Уж если в его глазах что-то отражается… «Значит, быть большой беде», — мрачно дополнил обрывок мысли Саурон. На восстановление прежней численности войск потребуется определённого времени, которого у него не было, не было никакого, просто никакого!
— Успокойся немедленно, — попросил он, — успокойся!
Саурон гневно обернулся и только хотел было накричать на особо наглого волколака, но слова так и застряли в горле, стоило только увидеть своё отражение в родных глазах. Взбешённый донельзя, застрачивающийся на единственные яркие доступные отныне и вовек эмоции, он прищурился правде в ответ. Как всё же неприятно видеть себя со стороны, как неприятно чувствовать укор, как неприятно отчётливо осознавать, где и сколько раз ты ошибся фатально и глупо, настолько идиотски, что стыд возгорелся с прежней силой.
Владыка молча отвернулся:
— Если бы я только мог, — в голосе зазвенела малоскрытая печаль. При самом верном слуге Тёмный майа позволял себе и не такие вольности в виде прямого, ничем не прикрытого намёка на истинное состояние, выражающегося словами «в высшей мере неутешительное». — Можно не тратить время на восстановление Минас Итиля, но — сам понимаешь! — это важно. Даже если я прикрою глаза на полусгоревшую крепость, то что делать с армией? Именно она, самое важное, пострадала больше, чем рауков Итиль! Элендил уже набирает союзников, и исключительно моих сил не хватит на сдерживание их натиска и жажды покончить со мной.
— Вполне хватит, — так и источал невозмутимость майа, — если только ты не бросишь их на все остальные дела. На… На срочную ликвидацию Локи из Эа в срочном порядке, например. А уж ежели желаешь ведать моё мнение, то ни рауко у тебя не выйдет: он, несмотря на ослабленность, гораздо сильнее тебя, — без тени надменности продолжал он, трезво оценивая возможности Саурона выбить мощным заклинанием божка как можно дальше, на как можно дальше, а желательно — навсегда, дабы похоронить мешающее прошлое окончательно в кои-то веки, избавиться от тяжёлого противного груза.
— Долго он здесь не продержится, — похолодел Саурон, — но натворить делов ещё успеет с лихвой; таких, что на устранение последствий мне понадобится время, которого у меня нет, ибо я должен восстановить численность армии. Смотри! — щедро обмакнув перо в тёмно-красных чернилах, Властелин отметил на карте Средиземья Арнор, Имладрис, Лотлориэн и Зеленолесье — тех, что абсолютно точно станут союзниками треклятого Элендила, вызывающего неконтролируемое желание оторвать голову немедленно. Подумав ещё пару секунд, озлобленно перечеркнул крестом Серые Гавани, припоминая им своё прошлое сокрушительное поражение.
— Гномы. Не забудь и про славных аулехини. Они, как минимум, ненавидят тебя за причинённые твоими Кольцами беды и точат на тебя зубы, — если Тёмный Властелин не ошибался, то в рыке Драуглуина звучала откровенная насмешка, сверкнувшая и в золотистых глазах, на что стиснул челюсти плотнее, но подлинно разумному совету всё же подчинился неохотно. «Мой единственный здравомыслящий и не зависящий от меня во всём советник — волколак», — истерически хихикало сознание, отвлекая от насущного.
Вслед за крестами Саурон перенёс на карту предполагаемый путь треклятого отца Исильдура и теоретические продвижения своих войск вглубь Гондора сквозь приграничный Итилиэн. Удобно брать его в окружение, обойдя с севера вдоль по Эред Литуи и юга вдоль по Эфель Дуат — верный и проверенный веками способ победы. Единственный минус — это слишком, чрезмерно, преступно долго!
— Я мог бы пробить проходы в них, — указал пером на Пепельные и Изгарные горы, — Мораннон слишком близко к Итилиэну — заметят быстро, если, опять-таки, не применить магию, — вновь всё сводилось к тому, что постоянная трата сил необходимость-роскошь. — Ах! Напомни мне, кто так глупо спланировал географию Мордора, — Саурон помрачнел, в один миг растеряв на благо лишний сейчас пламень. Рауков Мелькор, почто извратил всё так? «Где были его логика и здравый смысл? Где был, в конце-то концов, единственный его разумный советник, не одержимый манией постоянного разрушения и уродования всего, что только можно отыскать на просторах Арды; как я это допустил?»
Если бы только захватить Итилиэн! И Анориэн заодно — прямым ударом в лоб, с надеждой взять силой, можно вполне захватить Минас Тирит, воспользовавшись неожиданностью. Брать что-либо в осаду Саурон не собирался ни на миг, предпочтя, к примеру, сгубить всех жителей… чумой. Дойти до Меринга — и приблизиться к и без того полусломленному Рохану ближе на несколько шагов; выбрав правильную тактику, возможно, похожую на нуменорскую, можно склонить их к себе без особого кровопролития и излишних потерь: роханцы уже перестрадали, так что сопротивляться посилится жалкие, ни на что не способные разрознённые единицы. Неугодных переубивают люди сами, если показать, что будет за мятеж. Просто переубедить большинство — легко, гораздо легче, чем из пленника стать главным и единственным по сути советником, фактическим главой государства.
Однако вести войну на два фронта не получится, ибо не хватит на то военной мощи; поначалу противятся все, слишком горделивые и глупые для добровольного сложения оружия. С другой стороны, есть ли оружие страшнее того, которое не видно? Парализовать упрямых, своевольных гондорцев, имеющих поганое свойство стоять до конца, той же самой чумой или соткать иную болезнь — выбор поистине огромен, на что только фантазии хватит.
В полной задумчивости Саурон присел на край постели, панически быстро соображая и постоянно подгоняя себя, доводя до острых приступов головной боли. Он оказывался в ловушке, из которой не сможет выбраться, когда та захлопнется, сомкнётся на его горле окончательно, и главной проблемой будет то, что рауко с два сбежишь; разумеется, дело не в личной морали, местном мифическом звере, достойном сложения легенд, далеко не в ней.
Драуглуин, быстро смекнув состояние своего Хозяина, положил голову тому на колени, позволив гладить по и против шерсти, как бы неприятно ни было. «Всё-таки, я вернул тебя, и ты — живое доказательство моего подлинного могущества. Я вернул твой фэа в хроа, ты обязан мне жизнью… и смертью», — отстранённо вспоминал о былых деяниях своих Гортхаур, о своих глупостях и ошибках, одна из которых стоила единственному его утешению жизни. Да уж, особая сентиментальная привязанность не к лицу Тёмному Властелину, но неуважение к боевым товарищам — это низко.

Коротким шипящим шиком на Чёрном Наречии он отозвал Драуглуина прочь, не желая обращаться внимание на долгий, печальный взгляд верного товарища и соратника, но всё же отметив. Волколак скрылся за широкими дверями; таким образом, Тёмный Владыка соизволил оторваться от созерцания потолка и крайне увлекательной беседы с гораздо более разумными собеседником.
Но майа не изволил моментально ответить и в принципе реагировать как-либо ещё, кроме как дать понять, что внезапный гость замечен и возможная намечающаяся беседа пройдёт вдали от чужих ушей, так что пусть возрадуется; даже выждав какое-то время, посвящённое гораздо более интересным вещам, нежели общению с жалкими тварями, Саурон даже не пошевелился, продолжая по обыкновению своему полулежать на постели, вперив глубокозадумчивый взгляд в потолок и положив руки под голову. Как ни пытался он вернуться к тактике, все мысли вились в одной теме: «Nai linnuvalye Moringotenno? Nai elye linnuva?»
«Старый знакомый. Надо же, вот как теперь это, — нарочно он уронил мысленное ударение на это слово, точно смакуя его про себя, — называется», — серые губы против воли растянулись в усмешке; айну прикрыл глаза, не то по-человечески тривиально устав, не то просто-напросто не желая созерцать бьющий по глазам огонь, исходящий от Локи. Слабость он действительно ощущал, но силился не замечать ровно до того момента, пока не покажется однозначной угрозы; эта встреча его измученное и изуродованное тело довольно сильно измотала… «А ты теперь мой должник, — проплыла пустая мысль, констатация факта. — Надо же, а кто-то спустя такое время не меняется совсем, — угрюмо продолжать цедить слова мысли. — Кому-то суждено пасть и обратиться в озлобленную тень былого величия, а кому-то — оставаться сиятельным великолепием себя же самого во веки веков, пускай и не относящимся ни к свету, ни к тьме. Хотя…»
Приличия ради сказать, что такой же грубый, как и все дикие северяне Скандинавии, божок совсем немного сменил модель поведения. Вёл он себя гораздо наглее сейчас и немногим невежливее, нежели ранее можно было зреть, наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц… Но не испытывал ничего, кроме праведного и вполне себе понятного негодования.
— А ты продолжай, Локи, я внимательно, — на этом слове он не сдержал короткого напросившегося зевка, тут же прикрыв, впрочем, рот кулаком, — тебя слушаю. Впрочем, как погляжу, ты вполне сам способен ответить на свои глупые  вопросы, — чуть более чем полностью очевидно, что относилось то к риторическому (да, несомненно, Саурон это понял и показал, что понял) вопросу божка… «Но которому из нескольких?» — тут же засияла насмешливая мысль. — Если ты хочешь, чтобы с тобой попрощались, то… — Саурон наконец-таки в великой милости своей соизволил перевести на, буквально выражаясь, пылающего божественным огнём праведного гнева Локи скучающий взгляд, едва приоткрыв веки, но глядя явно сквозь него. — Не трать моё время понапрасну.
И снова перевёл взгляд на карту с отметками, появляющимися «из ниоткуда», силой мысли — так он помечал возможные пути наступления рауковой элендиловой армии. Прищурившись и ненарочно нахмурившись, айну вновь обратился полностью и явно не на пару мгновений в свои собственные, гораздо более важные и злободневные думы, нежели предпочтя отвлекаться на досадное разочарование жизни. Тень-из-прошлого слишком настойчива, чтобы просто так уйти, и слишком сильна, чтобы просто так взять и выпнуть, так что какое-то время Саурон снизойдёт до того, чтобы молча потерпеть. Ничто не мешало ему не слушать и не видеть — одним словом, не обращать ровным счётом никакого внимания на муху над душой. «I tyelde melmo an neco... an nine! Arta? Áva nas hequa maquettaron ar raucoron».

Саурон настолько оторопел, что не сразу среагировал, а когда опомнился — оказалось слишком поздно.
Омерзительный новый мир. Столь острый прилив отвращения у него мало ли вызывало в этой жизни, но то, что напомнило до гнилого зубного скрежета Зарю Арды… Но то была не она. То — очередной безынтересный мирок со своими свойствами, которые даже мысль не поворачивалась именовать «интересными» или «мало-мальски любопытными».
Какой… мир. Он не такой. В Средиземье Саурон искренне наслаждался новым мотивом Великой Песни Айнур, что искажена и изменена усилиями двух Тёмным Лордов, когда-либо существовавших в Эа, и тот новый мотив — он идеален, рауко побери, как же он идеален! Настолько, что заставлял смеяться и рыдать одновременно; настолько, что повергал в постоянное безумное состояние всех, кто слышал эту тёмную красоту, кто ощущал на себе тяжесть этого подлинного шедевра, его очарование, эту тёмную энергию, переливающуюся в чистую материю Мира. И майа любил, он страстно любил это странное состояние мысли — то вяло-никакое, то бушующие пламенем стихии огня, давящее, рвущееся на волю — и пожирающее подобно вечно ненастной Унголиант всё, до чего доберётся. Ему нравилось сходить с ума и подстраивать Средиземье под себя. «И снова искренность», — он был готов рвать и метать, думая об этом и не слыша Своего Мотива, заставившего Нуменорцев признать олицетворение Тьмы новым Илуватаром Эру, отвернуться от Отца окончательно и бесповоротно. По коже бежали мурашки.
Ему нравилось, как он преобразился после Акаллабет Нуменора. Он сходил с ума от осознания, кем был Аннатар и во что он обратил олицетворение своего могущества, способного сразить нескольких валар, он сходил с ума от своего отражения, он сходил с ума от постоянной боли в теле, он сходил с ума от слабости, он сходил с ума в одиночестве, он сходил с ума от страха предательства. Он загнивал от своей паранойи, от своей ядовитой гордыни, от вопля, что рвал его тишину: «Ты горд мной, Мой Господь Бог, Мой Моргот?!». В сердце не места льду, в сердце было место только лишь безумному огню, давящий на разум и не позволявший адекватно мыслить, заставлявшись подчиняться таким низменным, но таким первоначальным эмоциям, тёмным и ужасным.
Феерически испортил всё, что мог, и истерически радовался своего провалу. Майа слышит дыхание Намо, чувствует за спиной, но знает, что тот не дотянется до него, не явится по его бессмертный дух, знает, что Отвратительному не место в славных Чертогах, не место в восхитительном Валиноре, Благословенном Крае — там может обитать лишь Чёрный Враг, лишь бывший Вала, а майар пусть довольствуются снисхождением, позволением оставаться в мире, которым они так одержимы, который они хотят сжечь, разрушить, обратить в один сплошной Мордор и построить на угольном пепелище нечто своё, следуя Новому Мотиву, Новой Теме, которым так страшно одержим.
На поток сознания ушли жалкие секунды, ничтожные мгновенья, за которые тело начинало реагировать на окружение; Саурон медленно моргнул, а затем — моргнул ещё, на этот раз уже с нечеловеческим шипением.
Он тут же, резким жестом закрыл глаза, закрыл лицо руками и глухо застонал, ощущая, как под светом лучей начал разваливаться, как по серым щекам текли густые, как застывающая смола, чёрные, как уголь, слёзы, проникая сквозь пальцы, чёрные слёзы текли под одежду, падали на траву, марая её и отравляя моментально — она жухла и умирала почти мгновенно, стоило только тяжёлой капле с трудом рухнуть вниз, оторвавшись от эфемерной кожи, чьи куски так и слезали с него, а он ничего не мог с этим поделать — только не смотреть на свет, настойчиво проникавший сквозь плотно сжатые ладони. Когда он умирал в первый раз, впервые за всю свою жизнь, не имея возможности восстановиться и не дать себе погибнуть, никакого света не было; не было даже света звёзд, и солнце боле не одарит его своей благосклонностью, никогда, да и не нужно Тёмному Владыку тепло Ариэн, не нужны ему ласкавшие кожу лучи, не нужен ему свет.
Не. Нужен. Свет.
Без сожаления Саурон позволил своему тёмному духу сжечь, сожрать всё, просто отпустив.
Затрещали шрамы — трещины, которые он сумел «зашить», затрещали бесшумно для всех, кроме него…
Это полный крах, это абсолютный крах. Сейчас он являл собой то, что лучше уничтожить панически и больше никогда не вспоминать. Вернись Локи на какое-то жалкие сорок семь лет раньше — он бы добился того, чего хотел, он бы наверняка отдёрнул Аннатара, напуганного открытой судьбой и стремительным осознанием приближающегося неумолимо развоплощения, он бы… постарался спасти, как насмешливо твердил сейчас, ибо тот самый майа ещё существовал, но сейчас от него осталась движимая злобой ко всему живому тень.
И Саурон искренне захохотал, отрывая руки от лица и подставляя его губительному свету солнца.
— Яма не глубока, она бездонна! — исторгла великая боль у него вопль-скрежет.
…и треснули, обнажая отпущенной восвояси волею майа то, что Саурон собой являл: бессмертный (как глупо и жалко звучало это сейчас) дух густого чёрного цвета с уже настолько редкими вкраплениями пламени, что они терялись в этих рваных лентах темноты. Лицо айну, даже скрытое от чужого назойливого взора, не исказилось от боли, и он не закричал, ощутив, как разваливается его драгоценное тело на куски. Смешно. Он сыпался на части, и боль яростно раздирала ослабшее тело. Он хотел кричать и рыдать, отчаянно грызя своё же тело, лишь бы не услышать своих же воплей, лишь бы не слышать этого мерзкого голоса. Он унижен. Унижен, как никогда доселе. Разбит морально и растоптан. Не может сделать ровным счётом ничего, постоянно теряя силы без плотного серого полотна мрака и тьмы над Мордором, без копоти, выбрасываемой постоянно бурлящим жерлом Ородруина, без отравленного воздуха, которым невозможно дышать, без тяжёлой завесы-защиты от губительного жара-пламени Ариэн. Хотите короткую историю о том, почему орки не переносят свет солнца? Потому что солнца не было тогда, когда Моргот их сотворил.
Чего Локи ещё хочет?
На то, чтобы от тела не осталось ничего, ушло меньше секунды. Десять лет, чтобы привести себя в относительно божеский вид, и одно хрупкое мгновенье, чтобы лишиться всего в одночасье. Как это…

Отредактировано Sauron (2014-04-03 23:10:59)