Вокруг колыхалось что-то огромное и сильное, но удивительно мягкое, плавное, близкое. Оно ласкало и манило к себе, играло холодной волной, приближаясь и тут же отдаляясь, оставляя ступни сухими и задеревеневшими. Локи не видел этого: от непривычно яркого, холодного северного света слепило глаза - он ощущал близость моря каким-то внутренним чувством, еще более древним, чем магия. Покой и неутомимая сила моря манили бога, но он не решался ступить ближе к воде, хотя и знал, насколько приятны будут прикосновения соленых волн к загрубевшей от пройденных дорог и камней темницы коже. Что-то останавливало Локи, и, пытаясь понять что, он выкинул вперед руку, по привычке проверяя, нет ли перед ним какой магической преграды. Впереди ничего не было, если не считать блика, колыхнувшегося где-то вдалеке. За ним колыхнулся еще один, и еще, а через несколько мгновений бог уже видел огромную зеленую гладь, раскинувшуюся перед ним. Глаза медленно привыкали к свету, а тело – к свободе. Локи глубоко вдохнул пропитанный запахом соли и горьких, цветущих в короткое северное лето трав, воздух. Мир, окруживший бога после заточения, словно смотрел на него с какой-то картинки, не пуская в себя, но отчаянно маня. Повинуясь непреодолимому желанию, заглушившему все инстинкты, Локи сделал шаг вперед – к морю, к зеленой воде, на которой играло золотое солнце, превращая тысячи своих лучей в колышущиеся блики, к миру с картинки, к стихии – чужой, но великой.
Но стоило богу сделать шаг, как весь мир перед глазами пошел крупной рябью, словно он был лишь отражением на воде, в которое бросили камень. Где-то вдалеке, там, где только что было море, забрезжили золотые краски. Локи хотелось разглядеть, что это, и в один миг расстояние между ним и новым предметом сократилось настолько, что он мог рассмотреть все в мельчайших подробностях. Бог будто бы одновременно был и на берегу моря, и у ствола огромного, необъятного ясеня, имя которого он когда-то знал, но теперь забыл, и в его кроне, раскидистой, состоящей из миллиардов золотых листьев… Захваченный ощущением, наслаждаясь одновременно и холодными волнами, и теплом ствола, и витиеватостью лиственной вязи, Локи с ужасом выкидывал из головы те дни, месяцы и годы, что он провел заточении.
В ветвях ясеня мелькнул пушистый хвост, бог кинулся за ним и вдруг понял, что летит вниз, вдоль дерева, к самому морю, а вокруг мелькает водоворот из золота и хлестких ударов листьев по лицу. Локи вошел в воду плавно, будто бы и не летел с невероятной высоты ясеня, цепляясь за ветки и кувыркаясь в воздухе. Вокруг бога разошлись бесшумные волны, а взбаламученное песчаное дно моря оказалось совсем близко. Локи сделал вдох, в самый последний миг понимая, что за этим последует невыносимая резь в легких и болезненная, скорая смерть. Но вода прошла внутрь и вышла наружу: незаметно, нигде не застряв и не причинив никаких неудобств. Песок около Локи снова осел на дно, открыв его взору силуэт, затерявшийся на глубине, в зарослях морских растений. Силуэт приближался медленно, и бог не хотел торопить его: прохлада долгожданного моря омывала его тело, обнаженное, как он понял только сейчас, слабое и бледное после заточения. Он бессмысленно, беспорядочно, как лунатик, шевелил руками и ногами, то отталкиваясь ото дна и всплывая к солнечным бликам, то опускаясь к мелкому, словно пыль, песку и зарываясь в него. Силуэт все приближался, и наконец стал виден сквозь толщу воды. Локи вгляделся в пришедшего, ничуть не смущаясь ни своей, ни его наготы. Человек был худ, высок и рыж, а лицо напомнило богу ясень, с которого он только что свергся. Напомнил не выражением, не цветом, не чем-то внешним, а оставленным впечатлением, будто они уже где-то встречались, были знакомы, знали друг друга, но почему-то никак не могли вспомнить это. Локи протянул руку навстречу незнакомцу – убедиться в его реальности казалось важным, но незнакомец растаял, оставив в ладони лишь горстку песка. Вода вдруг начала давить на бога со всех сторон, и он почувствовал, как внутри него что-то рвется, лопается, трещит, поднимая его к поверхности. Перед глазами мелькнули золотые листья, колышущиеся на зеленых волнах, и все погасло.
Эти листья словно отпечатались на сетчатке Локи, потому что проснувшись он увидел их, прямо перед собой, хотя глаза его все еще были закрыты. Он открыл их, стараясь избавиться от наваждения и проклиная свои цветные сны. Когда он жил на свободе, они не являлись ему, не заставали врасплох, не маячили в голове целыми днями. Но стоило только богу угодить в темницу, как они вернулись из далекой юности, полные красок, иллюзий и болезненной живости. Раньше Локи вдохновлялся своими видениями, черпал из них идеи для магии и обмана, а теперь они казались ему бесполезными кусками огромной, давно потерянной мозаики, рисунок которой он не помнил и не хотел вспоминать.
Прокляв про себя все сны Девяти миров, Локи поднялся со своего жесткого ложа и подошел к бочке, до краев наполненной дождевой водой. На зацветшей, зеленой глади плавал золотой лист.

В следующий раз все случилось как-то быстро, сумбурно, но еще ярче, болезненнее. Локи засыпал с тревожными мыслями, оставленными приходившей матерью, и очнулся в своем сне также тревожно, волнительно. Вокруг свистел ветер, трепля отросшие патлы, и бросал в и без того обветренное лицо колючие снежинки. Никакого моря, тепла, легкого бриза – только холодные северные горы, в которые Локи тянуло столько, сколько он себя помнил. Бог не открыл глаз – это было совершенно лишним – пошел наощупь. Он сделал шаг и по колено утонул в снегу – пушистом, мягком, даже теплом. Поочереди выдергивая ноги из сугробов, Локи стал спускаться. Он не чувствовал, как леденеют голые ступни и пальцы, как снег и ветер оставляют на его коже царапины и мокрые следы. Ничего из этого не имело значения, потому что тут, на вершине, у Локи было то, чего никогда не было в реальности – мир его воспаленной фантазии и дикой мечты о необузданной, животной свободе воплотился в странных, бередящих снах. Но с горы надо было спускаться, зачем – бог не ответил бы, пока не открыл глаза. Он сделал это случайно, инстинктивно, когда наткнулся в снегу на какую-то ветку. Тяжело, словно старец, поднял веки и остановился, пораженный увиденным. Перед ним открылась долина, заключенная между двумя горами, залитая закатным, холодным солнцем. Точно таким же как тогда, в море. Тогда Локи и понял, зачем спускается. Он попытался пойти быстрее, споткнулся, рухнул в снег, а потом покатился кубарем, и снежный вихрь взвился вокруг него, грозя утопить, засыпать насмерть.
Несколько мгновений перед глазами все мелькало, и Локи видел какие-то кусочки, отрывки других видений и снов, таких же живых и тревожных, но это быстро прекратилось, и он вскочил на ноги, едва поняв, что спуск закончился. Ноги сами понесли его – к огромному дереву, точно такому же как в море из прошлого сна. Золотые листья шелестели и перешептывались как живые, и яркое солнце становилось еще ослепительнее в листве ясеня. Но сейчас это не волновало Локи – перед ним была куда большая загадка, тайна, кошмар. Тот самый человек, вышедший из песка и ила в самой середине моря, снова пришел в его сон, и на этот раз как будто уже осознанно, зная, что так нужно, правильно. Бог стоял неподвижно, боясь, что незнакомец растает как в прошлый раз, но внутри себя он знал, что сегодня этого не случится. Локи позволил рыжему человеку приблизиться, рука незнакомца потянулась к лицу бога, и он хотел было оттолкнуть, дать отпор наглому пришельцу, но ничего, что надо было бы чувствовать, делая это, Локи не чувствовал. Ни злости, ни раздражения, ни привычного, родного гнева. Этот рыжий словно воздвиг вокруг себя щит спокойствия, безмятежности, покорного принятия. И бог поддался ему – позволил коснуться себя, позволил себе ощутить тепло чужого тела. Позволил смотреть на себя –  не как не бога, но как на равное, живое существо, как люди смотрят друг на друга. Он не удивился, не впал в ступор, просто прикоснулся к чужой руке, которая, словно так и было всегда, лежала на его щеке. И под рокот раскатившихся слов незнакомца, бог вслед ему прошептал, неслышно, как далекое-далекое эхо: «Ты - это я. А я - это ты».
Проснуться после такого сна было нелегко: свист горного ветра и слепящее солнце все еще затягивали внутрь, обратно. Но магия уже рассыпалась, разлетелась как золотые листья ясеня, и снежинки уже казались не настоящими кристалликами воды, а нарисованными малыми детьми рисунками. Локи распахнул глаза и уставился в каменный потолок своей темницы. На лице, руках, вообще по всему телу он ощущал свежие царапины, а кончики пальцев так заледенели, что он их даже не чувствовал. В распахнувшееся за ночь малюсенькое окно налетел снег, первый в этом году. Бог, дрожа и ежась, встал и закрыл окно, даже не взглянув наружу - заметенный снегом Асгард он видел тысячи раз. А вот бумажку на подоконнике своей камеры – первый. Локи подобрал ее, отряхнул от снега и увидел фотокарточку, из таких, какие делают люди. Человек с рыжей шевелюрой широко улыбался своим покрытым шрамами ртом и махал рукой кому-то за камерой.
То, что произошло дальше было дико, странно и невероятно прекрасно. Локи почувствовал, что снова проваливается в сон, глубже и живее, чем прежний. И во сне этом не было ничего, кроме фотокарточки и навязчивой идее, сопротивляться которой было бесполезно. И ни предупреждение Одина, ни угрозы Хеймдаля, ни просьбы Тора и матери не могли помешать тому, что сделал Локи. Он вытянул руку с фотокарточкой перед собой и поджег ее. Красные огоньки плясали на бумаге, но бог знал, что они не причинят ей вреда. Он отпустил пылающую фотографию, и она поплыла по воздуху. Огонь ширился и становился все ярче, хотя ни одной вещи, которая могла бы гореть, здесь не было. Как не было здесь вообще никаких вещей. Пламя подобралось к богу, и он дал ему поглотить себя. Золото огня плясало вокруг него, и он хохотал как безумный, кружась в вихре сжигаемых пут, которые сплел Один, желая заманить Локи в ловушку. Всеотец сказал, что бог хаоса лишится всей магии, если только попробует сотворить хоть какое-то заклинание, но Всеотец не знал, что мироздание дало Локи другое воплощение самого себя и дало особую магию, которую никому не дано обуздать и подчинить.
Огонь отплясал свой танец и утих, а бог словно шагнул обратно - в реальность. Над головой пела птица, а в ноздри забивался запах гари. В темнице так не пахло и пахнуть не могло. Бог, не открывая глаз, расхохотался.

Открыть глаза и увидеть вязь золотых листьев над головой – это дорогого стоит. Но Локи свою цену заплатил – он больше не вернется в Асгард, не поговорит с матерью, не увидит заснеженный Золотой город, хотя еще несколько минут назад мог бы любоваться этим зрелищем хоть весь день напролет. Платить цену и тут же забывать о ней было в стиле бога, и он совсем не жалел. Да и как можно жалеть о том, что произошло даже не по твоей воле, а по счастливой, невероятной случайности. Локи знал, что красть магию нехорошо, да и ощущалась забранная силой энергия по-чужому, так, словно ты съел что-то не то, но сейчас ничего подобного бог не испытывал. Он попытался прислушаться к своим ощущениям, и будь он в чуть более здравомыслящем, спокойном состоянии, его бы ужасно заинтересовал вопрос, что же за магию он сейчас невольно разбудил и использовал. Но все, что знал Локи сейчас, находилось где-то на уровне ощущений и потревоженных нервов. Поэтому он не сомневался в правильности, естественности происходящего. Пока разум пытался выбраться из глубокого, закоренившегося в темнице ступора, природа и магия делали свое дело.
Отсмеявшись, Локи почувствовал, как тяжело его тело. Во снах оно ощущалось легко, свободно или даже не ощущалось вовсе, но здесь была реальность, в которой чтобы пошевелить хоть мизинцем, нужно было совершить неимоверное усилие. Что уж говорить о том, чтобы встать. И бог так бы и лежал на выгоревшей траве, пытаясь сохранить те крохи сил, что у него еще остались, и надеясь, что мировой ясень, раскинувшийся над головой, вдохнет в него новую жизнь. Но привычки, укоренившиеся в Локи настолько, что их можно было бы назвать инстинктами, не изменили ему: в легкой вибрации земли, в потоках воздуха и ветра, в тонком запахе он уловил пока еще далекие, но быстро приближающиеся шаги. Это мог быть кто угодно: от бездомной кошки, до нашедшего его невероятным образом Хеймдаля. И богу надо было бы бежать, прятаться, искать убежище, но все его существо было против. Его хватило только на то, чтобы подняться и медленно, аккуратно встать на ноги. В голове от этого стало тяжело и гулко-гулко, и поляна под ясенем словно свернулась в трубочку и отдалилась куда-то ужасно далеко. А потом в конце этой трубы образовалась фигура и стала приближаться, и пока она приближалась, мир вокруг возвращался в нормальное состояние.
И хотя Локи видел приближающегося, тот факт, что перед ним кто-то стоял, ошарашил бога. Поэтому он не сразу понял, кто нашел его здесь. Только резко-рыжий цвет волос незнакомца выдернул из смутных воспоминаний, оставленных снами, образ спокойного и ужасно близкого человека, вспомнить которого Локи не мог как ни пытался. Но вокруг был совсем не сон, а стоявший напротив рыжий ощущался ровно также как и во снах. То, как бог описал бы этот момент, свелось бы к одному слову: «правильно». Поэтому Локи не задумываясь ни на секунду, не возражая и не задавая лишних вопросов, ухватился за протянутую руку. Сначала кожа незнакомца не показалась Локи примечательной, но стоило ему сосредоточится на самом прикосновении, контакте, как перед глазами начали всплывать странные вещи: не то воспоминания, не то мысли рыжего человека. Они мелькали, хаотично сменяя друг друга, сначала нечеткие, размытые, словно детские воспоминания, в которых и уловим-то только один образ и эмоция. Но затем картинки стали проясняться, получили очертания, наполнились цветом, запахом, магией. И через несколько минут Локи уже вряд ли смог бы отличить свои мысли от мыслей незнакомца, иногда непонятных, но воспринимаемых как что-то очевидное и должное. Не разрывая прикосновения, бог поднял глаза на рыжего человека, отчаянно желая поймать его взгляд. И почувствовав вспышку, мелькнувшую, когда их взгляды встретились, Локи понял, что та магия, что выдернула его из темницы, сделала свое дело, и на этом ее помощь окончена. Бог глубоко вздохнул, почти физически ощущая грустноватый привкус, оставленный ею, и пошел за незнакомцем. Силы возвращались к нему, и на языке вертелось множество вопросов, на один из которых нужно было найти ответ прямо сейчас.
- Ты – это действительно я?

Идти было неимоверно тяжело. Ноги, словно ватные, отказывались повиноваться своему хозяину. Но идти было надо, необходимость этого Локи даже не думал оспаривать. Он точно знал, что вся его жизнь, все существо, зависит от того, сможет ли он дойти до того места, куда его вел рыжий незнакомец. Ни то, куда тот его вел, ни то, почему, Локи не обдумывал, просто знал это, как рыба знает, куда ей плыть на нерест, как птица понимает, где юг и север и что ей нужно делать, чтобы пережить еще одну зиму. Бог еле передвигал ногами, делая один тяжелый шаг за другим, и тем не менее чувствовал себя так, словно только что очнулся от долгого, страшного, вязкого, тяжелого сна, от которого он так хотел освободиться и в который его затягивала какая-то неумолимая, жестокая сила. Пробуждение не было легким, но счастье от того, что оно произошло, было так велико, что в него не сразу-то и верилось.
- Я - Локи, бог огня и лжи. И ты Локи, это я точно знаю. А это значит, что мы - один и тот же бог.
Чтобы отвлечься от тяжелых ощущений, провоцируемых телом, Локи стал думать над тем, что же все-таки произошло, что же за магия выдернула его из темницы и выбросила к ногам рыжего себя. И чем больше бог думал над этим, тем сильнее путался: когда он пытался вернуться в своих воспоминаниях к тому времени, когда он еще не знал рыжего Локи, то все словно смешивалось, путалось в голове. Он вспоминал зал суда, где Один приговорил его к заточению, и боковым зрением видел своего новоприобретенного близнеца, хотя разум и здравый смысл подсказывали, что это совершенно невозможно. Локи проделывал то же самое и с детскими, очень старыми воспоминаниями, и с теми моментами, что были буквально несколько часов назад, и везде в своей голове натыкался на рыжего бога огня и лжи. И когда трезвое сознание говорило, что на самом деле в те моменты его там никогда не было и быть не могло, трикстеру становилось до мурашек страшно и жутко.
«Мир не сошел с ума, а вернулся на круги своя, туда, где он и должен был быть».
Сейчас Локи находил подтверждение этому везде: в сухом, холодном, режущем легкие воздухе, в молниях, вспыхивавших в нахмурившемся, нависшем небе, во влажной, отчаянно-зеленой траве, росшей под мировым ясенем, в самом Иггдрасиле, раскинувшем свои огромные ветви надо всем миром и над одной-единственной поляной одновременно. Мир виделся богу словно через стекло, которое только сейчас удосужились отмыть от многовековой пыли. Такого не случалось с ним давно, не случалось никогда. И может никогда больше и не случится. Проходя мимо ясеня, с которого все и началось, Локи невольно всмотрелся в него, и тут же отпрянул: перед глазами мелькнуло короткое, но очень ясное видение. Бог не успел разглядеть его, заметил только всполохи огромного пожара, озарившего все живое. Но задумываться над смыслом еще и этого, сил у трикстера больше не было, и он пошел дальше, вслед за рыжим собой, больше не пытаясь сосредоточится хоть на чем-то кроме собственных шагов и мира, в новых красках раскинувшегося вокруг.
Локи-близнец шел чуть впереди, и трикстер невольно засмотрелся на своего спасителя и спутника. Ощущения были странные: бог огня был чуть ниже и шире в плечах, походка у него была увереннее, четче, тверже и волосы были настолько рыжего цвета, что казалось об них можно обжечься, но Локи мог бы поклясться, что никогда не видел никого, больше похожего на него самого, чем этот бог. В нем как будто соединилась острота северных скал и суровость фьордов, сила холодных ветров и резкость морской волны, полет хищной птицы и ловкость лосося. Локи не видел лица рыжего, но точно мог сказать, что сейчас он хмурится, пытаясь скрыть свое беспокойство, между бровей залегла складка, а глаза смотрят настороженно и подозрительно. Бог попытался сосредоточиться на своем выражении лица, и понял, что и его собственное лицо можно описать точно также. Это открытие не удивило Локи, как будто он и так подозревал, что подобное возможно, а может трикстер просто исчерпал весь запас удивления, предназначенный для сегодняшнего дня.
Дорога до дома рыжего не заняла много времени, вопреки ожиданиям Локи. А может по пути он просто погрузился в какой-то причудливый сон. В любом случае, он оказался там, куда его так стремился привести близнец. Когда рыжий щелкнул замком, трикстер почувствовал себя в полной безопасности, обжитость и уют маленькой квартирки словно обволокли его, и Локи был уверен, что без магии здесь не обошлось. Он чувствовал ее тонкую вязь, и если обычно чужие нити раздражали бога, то ничего подобного сейчас он не испытывал, совсем наоборот: магия рыжего была родной, мощной, успокаивающей. Он прошел за своим проводником в кухню и испытал какое-то странное, смешное чувство, когда этот могучий бог огня и лжи заглянул в белую коробку, где обычные смертные хранили свою еду.
- Убей меня, если я хочу куда-нибудь идти сейчас. А стряпня с Олимпа в свое время мне нравилась, если уж ты решил непременно меня накормить, - Локи криво улыбнулся рыжему себе, удивляя, как идея идти куда-то вообще возникла в его огненной голове. – Хоть это и жилище больше под стать смертным, ты здорово его обустроил.
Локи кивнул на собрание каких-то статуэтчек на каминной полке. Его взгляд зацепился за одну, особенно старую и потертую, больше похожую на древний тотем, чем на обычный предмет интерьера. Бог хотел было подойти и рассмотреть ее поближе, как вдруг почувствовал страх. Не перед статуэткой, не перед чем-то конкретным. Локи понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что этот страх вообще не его. Он удивленно взглянул на рыжего, кому, очевидно, и принадлежало тревожное чувство и тоже сделал несколько шагов навстречу, протянул к нему руки, желая защитить, успокоить. Локи попытался отделить страх своего близнеца от собственного спокойствия, и когда у него это более менее получилось, смешал их в своем сознании, создавая какую-то чудную смесь одновременной тревоги и уверенности.
- Тебе нечего бояться, тем более теперь, - тихо, почти шепотом проговорил Локи, надеясь, что то странное чувство, что он создал из страха и спокойствия, передалось и рыжему близнецу.
Но едва ли Локи смог бы с уверенностью сказать, что между ними не осталось места ни для единого шага, а его пальцы сомкнулись вокруг тонких рук бога огня и лжи, именно для того, чтобы просто передать ему собственные ощущения.

О Локи говорили, еще в самом детстве: «Этот не пропадет. Впишется куда угодно». Слово «впишется» было самым мягким из тех, которые употребляли в этой фразе. Конечно, редко таким кидались в лицо, но это не мешало богу знать о себе мнение окружающих. Когда-то он пытался побороть в себе трикстерскую натуру, стать прямым и честным, как Тор, а потом до него медленно, но дошло, что бороться с природой может быть себе дороже, да и корабль с пробоиной, спущенный на воду, нельзя заставить уплыть далеко. Себя Локи оставалось только принять и постараться не слышать всего того, что о нем говорили. Потому что когда-то давно это ранило. Позже бог научился извлекать выгоду из «бреши» в собственном характере, и только после этого он смог посмеяться над злыми языками и получить удовольствие от их «впишется» и «не пропадет». И что бы там ни говорили про ошибочность общественного мнения, но тут оно оказалось как нельзя точным: Локи стал именно тем неприхотливым ростком, который прорастает в камне, медленно и незаметно, но неумолимо разрушая его.
- Ты привыкнешь.
Ничего нового для Локи в этой фразе не было, но почему-то она показалась ему как будто неверной, неправильной. Трикстер привыкал ко всем местам, куда его заносила судьба, во всех ситуациях находил себе место, но сейчас ему казалась абсурдной сама мысль, что когда-нибудь он сможет привыкнуть к тому, что он не один, что где-то совсем близко, стоит только постучать за перегородку, живет второй бог Локи. Ему не верилось, что можно будет спокойно воспринимать эти вспышки эмоций, и всплески чужого сознания, и не весть что еще, пришедшее вместе с их единением. А главное, Локи совершенно не мог не мечтать о том, что спокойное счастье, влившееся в кости его скелета жидким металлом, проникшее в каждую часть его тела, не исчезнет никогда.
Трикстер хотел было сказать об этом своему близнецу, но внимание того переключилось на статуэтки, и Локи подумал, что у них еще будет время поговорить о них самих. А вот маленькие тотемы – он все-таки не ошибся – могли и исчезнуть. Мало ли что двум богам придется сделать, когда сюда нагрянет стража Асгарда. Трикстер знал, что это практически неизбежно, но он понятия не имел, почему ему не казалось слишком смелым объединить себя и своего рыжего близнеца в какую-то одну группу, которой придется противостоять асам. Правда идея, что другой Локи сдаст его врагам, казалась уж куда как более дикой. 
- Я хоть и не сторонник всяких артефактов, но не сказал бы, что не знаю как с ними обращаться, - Локи ухмыльнулся, глядя на вырезанный из дерева ясень. То, что это был ясень, понять с первого взгляда было сложно, но на то Локи и странствовал по мирам, чтобы различать подобные вещи. – Жизнь стояла бы на месте, если бы не находились те, кто не боится трогать древние вещицы, как думаешь?
Трикстер потолковал бы об этом, но другой Локи вдруг оказывается неожиданно близко. Бог не успевает заметить, как соприкасаются их лбы, зато прекрасно видит улыбку, разрезавшую губы близнеца. Он видит, как натягиваются шрамы около его рта, видит ряд белых зубов, видит, как правый уголок губ привычно задирается вверх, и про себя замечает, что искреннее улыбаться ну совершенно невозможно. Локи пытается вспомнить, когда в последний раз видел столько всего в одной лишь улыбке, и теряется. Ответ «никогда» крутится где-то очень-очень близко.
- Ну разве только как удав, переваривающий слона, - в ответ усмехается трикстер, намекая на дикий пульс, который он ощущает через запястья близнеца. «А если прикоснуться к шее, то можно наверное узнать, насколько сильно колотится его сердце», - мысль проскальзывает в голове Локи, и значение в ней имеет только первая часть. Он глазами находит бьющуюся жизнью артерию на шее близнеца и смотрит на нее, не отрываясь, стараясь не представлять, насколько приятной на ощупь может быть тонкая кожа и как рыжие волосы могут щекотать костяшки пальцев.
За своими тщетными попытками контролировать мысли Локи не замечает, как близнец уничтожает те сантиметры, что оставались между ними, и выныривает только тогда, когда исполосованный шрамами рот накрывает его собственные губы. В голове бога быстро вспыхивают и тут же гаснут какие-то картинки, которые он не успевает уловить даже краем глаза и яркостью и цветом которых он может только наслаждаться. Руки Локи, повинуясь животной воле, тянутся к шее близнеца и касаются ее легким, невесомым прикосновением, больше обещающим, чем дающим. И тем не менее этого касания достаточно, чтобы понять, что реальность в тысячу раз прекраснее, чем воображаемая картинка, и что кожа другого Локи ужасно приятная, а рыжие волосы разве только не жгутся.
Трикстер понимает, что бешеный пульс у них теперь один на двоих, и сделать с этим уже нельзя ничего, и что в какой-то момент им придется оторваться друг от друга, чтобы не задохнуться, но думать об этом – выше его сил. Локи беззаветно отдается оставшимся мгновениям поцелуя, благодаря всех норн за то, что они сплели ему такую ч`удную судьбу. Воздух выходит из легких и сердце бьется с такой скоростью, что вдохнуть, не разорвав поцелуя, кажется невозможным, и Локи делает это, проклиная время и самого себя. Он отстраняется, пытаясь понять, что же произошло и почему один, далеко не самый длинный и страстный поцелуй в его жизни, заставил его почувствовать себя так, словно никогда до этого он по-настоящему не целовался. Ответ сам рождается в голове, и Локи озвучивает его, уверенный, что близнецу хочется разрешить те же вопросы, что и ему самому:
- Если я думал, что со мной сегодня происходили невероятные вещи, то я ошибался. Целовать свое второе я – вот это совершенно невозможно. Теперь и умереть можно спокойно.
Локи чувствует, как по телу разбегается огонь, и улыбается этому ощущению, счастливый и безмятежный, на несколько мгновений погрузившийся в тот причудливый мир из полунастоящих снов.

Один поцелуй - это было непозволительно мало. Любопытство жгло Локи ничуть не меньше, чем жидкий огонь, растекшийся по венам рыжего. Трикстеру хотелось верить, что это не только его снедает желание узнать "а что же дальше" и что рука, лежавшая на его талии - это неспроста.
"Не торопи события, дай брату подумать".
Это слово возникло в голове Локи, и ничто не казалось таким правильным, как назвать рыжего - братом. Слова имели значение, кому как не трикстеру было это знать, и раньше он чувствовал огромный диссонанс между тем, что значило слово "брат" и тем, что он под ним подразумевал. Локи много лет звал так Тора - человека, которого не понимал, не мог, а потом, и не хотел понять. Тор отвечал ему полной взаимностью: насмешками и презрительной иронией. Локи чувствовал, что это неправильно, и быть так не должно. Открывшаяся правда о его происхождении многое объяснила – Тор не был ошибкой природы, посланной пьяными норнами трикстеру в наказание. Скорее наоборот – сам Локи был для своей «семьи» обузой и неприятным долгом. И бог уже не думал, что когда-нибудь осмелится назвать кого-нибудь братом – слишком много горького опыта было заключено в этом слове. Но вот он стоял перед ним – рыжий, дикий, словно сам огонь, прекрасный и самый близкий во всех девяти мирах – тоже Локи. Трикстеру этого было больше чем достаточно, чтобы обрести то, что он искал слишком долго.
- Спасибо, - искренняя благодарность, первая - за много лет, сорвалась с губ бога. Благодарил он не только за пиццу, которая, кстати, была выше всяких похвал (или он действительно был слишком голоден?), но и за все, что сулила их встреча: за самые острые ощущения и за то, что огонь и лед в конце концов обретут свой  мир. – И тебе.
Локи с аппетитом жевал мидгардскую еду: странная магия, сотворившаяся у мирового ясеня, и впрямь отняла у него много сил. Пицца становилась еще вкуснее еще и от того факта, что близнец приложил к ней «руку». Приложил почти в прямом смысле слова. Локи не любил хвастунов – он сам мог перещеголять кого угодно, но магия брата была для него чем-то особенным. Как трикстер не ощутил неприязни к защитным чарам в доме, так и огонь, который рыжий так расточительно использовал, чтобы подогреть еду, не вызвал у Локи желание доказать, что он лучше. Но «сразиться» с ним на равных он все же мог, и упускать такой возможности не собирался. Бог пододвинул к себе стаканы, которые близнец наполнил соком, и кубики льда, приятно стукнувшись о стекло, опустились в сладкий нектар.
- Не одному тебе разбрасываться магией направо и налево, - с довольной усмешкой сказал Локи, протянул бокал рыжему и бросил, как бы между прочим. – Детройт? Это что-то связанное с музыкой?
Локи головой понимал, что близнец прав – здесь лучше не задерживаться. Если Иггдрасиль привел сюда его, то может привести и других асов. Тем более если рыжий говорил о каких-то «собратьях»: не ровен час, и к мировому ясеню заявится близнец Тора, а чего хуже и самого Одина. Проблем им тогда будет – хоть отбавляй. Но названия, перечисленные братом, не значили для Локи ровным счетом ничего: бывая в Мидгарде, бог не утруждал себя запоминанием местной топонимики, ему было достаточно ориентиров, предоставленных природой. Да и что бы ни скрывалось за этими словами – их ждала неизвестность, новые люди и ётун весть что еще. Только обретшему спокойствие Локи это было не очень-то по душе: он бы провел хотя бы пару дней здесь, чтобы привести свои мысли, эмоции и магию в порядок.
- Ты же поедешь со мной, да?
Но заданный вопрос моментально сбил с Локи все его недовольство: что значит место, если самое главное зависит совсем не от этого? Да и с каких это пор он, трикстер, порождение хаоса, хочет остаться на одном месте вместо того, чтобы едва пережив одно приключение, тут же броситься в другое?
- Ну, если твой переезд не запланирован прямо на сейчас, то конечно поеду. Что-то подсказывает мне, что сегодня не лучший день для таких подвигов, - Локи лукаво усмехнулся.
Завтра он будет готов идти и ехать куда угодно, хоть в Лос-Анджелес, хоть к Хель в гости, но на сегодня у него было еще одно незаконченное дело. Отвлеченное едой и разговором любопытство шевельнулось в груди, подкидывая трикстеру одну идею глупее другой. Но подумав, что на сегодня у них было достаточно серьезных событий и дел, Локи решил позволить себе небольшую шалость.
- Мне как гостю неловко отнимать у тебя последний кусок, - трикстер кивнул на оставшуюся пиццу. – Но поскольку ты и так позволил мне быть чуть более, чем наглым у тебя в доме, то я не могу отказаться от претензий на него. И выход я вижу только один.
Хитрая улыбка осветила и без того довольное лицо бога, магией он поднял кусочек пиццы так, чтобы один конец оказался у его рта, а другой – у рта рыжего.
- Встретимся на середине, - Локи показалось, что большей глупости он в жизни не вытворял, но удивительным образом ему это нравилось. Он откусил пиццу со своей стороны, в надежде, что близнец не сочтет его за идиота.

Вряд ли стоило ожидать от второго я, что оно будет менее говорливым, чем первое. Локи привык, что в ситуации «говорящий - слушающий», он всегда играл роль говорящего. Слушать трикстер умел, но обычно до такого греха себя не доводил: заткнуть собеседника и начать говорить самому ему ничего не стоило. Обычно. Но не сегодня. С близнецом все было не так как со всеми, Локи понял это с самого момента их встречи, но сколько еще приятных сюрпризов преподнесет необычность рыжего, он понятия не имел. Оттого-то видимо и возникало в душе бога невероятное, нереальное чувство, которое он давно не то что не испытывал, даже название которого он успел позабыть. Кажется, когда-то оно называлось счастьем, но Локи не мог быть уверен до конца. Возможно, это было просто очень сильное любопытство, и именно поэтому болтовня брата не то что не утомляла, а совсем наоборот: трикстеру стало до жути интересно узнать, чем занимался другой Локи до их знакомства, что думал, что испытывал, какие шутки и фокусы выкидывал. У них хоть и были эмоции – одни на двоих и собственные воспоминания ётуна как будто расплылись, впустили в себя еще одного человека, но точно знать прошлое другого он не мог. Пока. Возможно, был какой-то способ, чтобы увидеть и их, но Локи опять пришлось остановить свой поток мыслей: «Не торопи события».
- Хорошо, если я понял половину из того, что ты сказал, но суть я уловил – любовь к смертным у нас видимо в крови, - Локи иронично хмыкнул. – Ну, это ничего. В Асгарде меня успели напичкать полезными и не очень знаниями, так что в музыке я кое-что смыслю. А если тут еще водятся арфы, то может я даже вспомню, как на ней бренчать. Или это уже не модно?
Трикстер точно был уверен, что никто, кроме его «семьи» не знает, что он умеет играть на арфе. Никому и никогда он не говорил об этом, чтобы к «мужу женовидному» не получить еще парочку обидных прозвищ. А тут вдруг рассказал едва знакомому типу. От такой формулировки Локи стало смешно. За пару часов те, кто были самыми близкими отошли на второй план, стали «едва знакомыми типами», а тот, кого по логике надо было бы так назвать, стал самым близким. Когда-нибудь он все-таки выяснит, за какие благие деяния ему перепало такое счастье, но не в ближайшие сутки, «ни за что», как верно подметил рыжий близнец.
Локи облегченно вздохнул: у брата не было намерения ехать куда-то прямо сейчас. Возможно, он решил, что сегодня им ничего не угрожает, и опасность не успеет их настигнуть, а может просто подумал рискнуть ради того, чтобы дать богу обмана отдохнуть. Что бы там ни было, трикстер был благодарен близнецу. И благодарен не только за это: рыжий принял его глупую игру с пиццей и понял ее именно так, как хотел Локи. Ну, или почти так: брат едва прикасается губами, тут же отстраняясь, и трикстер в невольном, неконтролируемом движении тянется ему навстречу. Рыжий явно дразнит, и на мгновение Локи кажется, что напротив него не бог, а огонь – прикормленный дикий зверь, готовый как приласкаться к своему благодетелю, так и разорвать его на куски. И это… возбуждает? Более точного слова у трикстера нет, хотя оно и не выражает всего того, что он чувствует. Кроме того, что обещает телесная близость (а она обещает многое, хотя бы потому, что никогда еще встреча противоположных стихий не была скучной), Локи буквально видит обещание чего-то еще, совсем близко, стоит только протянуть руку. Это что-то так похоже на гармонию с самим собой, что богу не верится. Хаос противоположен гармонии по своей природе, поэтому трикстер всегда свято верил, что даже если он и будет стремиться к ней, ему все равно ее не достичь. Оттого-то он никогда ее и не искал, но сбылось то, во что он не верил, также как не верил в гармонию: «находят всегда те, кто не ищут».
Возможно, два существа, буквально олицетворявшие собой хаос, создали гармонию между собой, руководствуясь правилами простой математики, а может быть мир начал свой спуск в тартарары, но Локи это не волнует: он находится в центре какой-то невиданной системы, которая беспрерывно меняется, демонстрируя все новые грани, и, в то же время, отдает жуткой древностью, как сами боги. «Возможно, вёльва была хитрее, чем нам думается, и наврала Одину про сотворение мира, и на самом деле все было совсем не так, и будет совсем не так, и не случится никакого Рагнарёка, а наоборот, наступит гармония и мир, когда то, что было разделено, вновь соединится», - успевает скользнуть в голове бога за те секунды, что понадобились рыжему, чтобы обойти стол и наклониться к губам трикстера. Локи хочет подняться ему навстречу, но губы близнеца касаются его собственных губ раньше, чем он успевает это сделать. Бог не закрывает глаза, но это не мешает ему видеть вместо брата - живой огонь и чувствовать, будто все тело начинает гореть. Гореть, но при этом испытывать не боль, а накатывающее волнами наслаждение и что-то незнакомое, дикое, живое. Локи поражается контрастам: час назад он едва мог ходить, и мир крутился в серой дымке перед глазами, а теперь все словно стало на несколько тонов ярче, четче, и у него снова полно сил, чтобы жить. Близнец словно вдыхает в него энергию и желание действовать, бороться, дышать дальше. Брат отстраняется на мгновение, и Локи успевает улыбнуться и обвить другого себя за талию. Пальцы рыжего оказываются в его темных волосах, и он подчиняется, запрокидывает голову, отдает близнецу право сегодня быть главным. Трикстер никогда не верил, да и не поверит, что огонь сильнее льда, но сегодня и сейчас он отступает, поддается и, затая дыхание, ждет, что будет дальше.
- Еще бы, - у Локи, впервые, не находится слов, да и желания говорить.
Язык, скользнувший по исполосованным шрамами губам, дразнит одним своим присутствием, и Локи чувствует, как горит то место, где брат его лизнул. Трикстер приподнимает футболку близнеца, касается горячей кожи руками, абсолютно уверенный, что от жидкого огня его сейчас отделяют всего лишь жалкие миллиметры кожи, подается вперед и настойчиво скользит руками вверх. Он не замечает, как встает, как губы рыжего оказываются совсем близко, напротив, раскрасневшиеся от поцелуя. Локи прикасается к ним, на удивление мягко, проводит языком по шрамам, словно желая заживить их, избавить брата от них. Бог старается запомнить, что потом надо спросить, откуда у близнеца этот ужас и кто в нем виноват.
Мир рассыпается вокруг миллиардом красок, время замирает и перестает существовать, а пространство сужается до глаз рыжего бога, в которых плещется огонь. Локи моргает, разбивая иллюзию на осколки пляшущего пламени, и тут же возвращается в нее, касаясь губами подбородка близнеца, спускаясь ниже, до ключиц. Он прикусывает тонкую, бледную кожу, тут же отпускает и, фыркая и безудержно улыбаясь, поднимает глаза на брата.