Schritt für Schritt
1, 2, 3, 4
Tanz mit mir
Schau nicht zurück

То самое незабвенное чувство, когда премьера оперы уже отгремела, а ты с такой страстью, настойчивостью и энтузиазмом подаешь раскрепощенные сигналы музыкантам, которые вкладывают всю душу, всю свою силу в одну из твоих симфоний, которая должна была порадовать императора. И лишь когда последние аккорды отзвучали, когда зрители поднялись, чтобы поаплодировать, а сделать хоть один вдох они были попросту не в состоянии, ибо восторг просто напросто перекрыл им поток кислорода в легкие, которого и так не хватало в огромном зале Бургтеатра. Только Розенберг мог кричать «Браво! Браво, Герр!» со своего места. Он уже привык к музыке Сальери, привык и к самому Сальери, а все его партитуры давным-давно знает наизусть, но восторга своего скрывать никогда не любил. На самом деле Антонио немного побаивался за свою репутацию, когда повелся с директором Придворного театра, организовав такой, можно сказать, клан оперной мафии, которая мигом может стереть с лица земли, а точнее выкинуть из музыкальной индустрии того, кто решит вдруг перейти им дорогу. Несмотря на то, что граф Розенберг был, несомненно, потрясающим компаньоном в этом нелегком деле, Сальери все-таки боялся, что его чрезмерная болтовня и остро заточенный язык смогут выдать все его планы, нежели равнодушие самого Сальери. Зачастую ему приходилось с полным презрением во взгляде смотреть на окружающих и неважно будь то мужчина или же миловидная дамочка, всеми фибрами души желавшая попасть в Бургтеатр и сместить местную молодую диву Катарину Кавальери. Еще с первых секунд знакомства с Катариной Сальери сразу углядел в ней какую-то искорку, какую-то таинственность, которая, несомненно, могла бы привлечь внимание слушателей. Единственное, что напрягало Придворного композитора, так это ее постоянные капризы. Сальери уже мысленно убеждал себя, что если Кавальери продолжит, то он выгонит ее из Бургтеатра и не важно, что на это скажет Розенберг, который был очарован ее талантом не меньше Антонио. И ведь так странно кажется со стороны, что весьма придирчивый во всем директор театра и его напарник способны вот так быстро пропустить на сцену обычную итальянскую молодую певичку, со стороны похожую на всех остальных девушек, что претендовали на ее место. Возможно, итальянские корни в Сальери пробудились именно по отношению к Кавальери? Впрочем, Придворный композитор этого так до конца и не осознал, но к Катарине относился куда мягче, чем ко всем остальным, на кого итальянец смотрел с полным призрением, равнодушием, так сказать «свысока». Нет, у него не было завышенной самооценки. Всего лишь усердие и стремление к лучшему постоянно кипели в итальянце, который был скуп на эмоции в лице, но открыт на эмоции в своей душе. Слишком много времени, внимания, сил и частички себя Антонио отдает именно работе, чтобы быстрее подняться вверх и достигнуть желаемой цели, которую он преследовал на протяжении всей своей жизни, пока не достиг. А ведь сначала все было не так-то просто. Эта цель, словно яркий лучик света, убегала от него, задорно смеясь, и манила… манила к себе, чтобы, очарованный ее красотой Сальери, не смел опускать руки и шел вперед без остановок. Поэтому Антонио и вел себя так хладнокровно с людьми, показывая свое полное безразличие к той или иной персоне. И лишь во время приемов Иосиф II, слишком хорошо зная вспыльчивость итальянца, просил его вести себя вежливо с гостями, которые в любой момент способны погубить не только репутацию композитора, но и репутацию самого императора. Посему Сальери приходилось играть роль, дабы не оставить черное пятно на своей пока еще не заляпанной репутации, которую он с каждым днем пытался поднять все выше и выше. Впрочем, Антонио понимал, что это стремление к лучшему рано или поздно погубит его. Казалось, что Придворный композитор уже давным-давно рассчитал всю свою жизнь по секундам, дабы знать, что нужно сказать, где, когда и в какой момент замолчать. Розенберг до сих пор не переставал удивляться, как это так у Сальери получается быстро, а главное точно расставить все на свои места, да и к тому же тщательно изучить ситуацию лишь за несколько минут.
Тем временем зима приближалась к концу, а звонкая капель была слышна буквально на каждом шагу. В это время года Сальери ненавидел выходить на улицу, ибо обязательно наступит на какую-нибудь лужу, испачкав свое весьма не дешевое одеяние. К тому же медленно, но верно приближался день Венецианского карнавала, куда Антонио ездил каждый год, лишь бы не оставаться в холодной Австрии. Да и это отнюдь была не совсем та причина, по которой Придворный композитор посещал родную Венецианскую республику. Не так давно скончался его покровитель – Флориан Гассман, которому Антонио оставался благодарен и по сей день. Ведь именно Гассман проложил ему дорогу в такое хорошее будущее при дворе императора. Ведь именно он привил Сальери дипломатичность, образованность и способность к холодному и деликатному расчету.
Конечно, поездка на Венецианский карнавал не лучшая дань почтению и памяти такого потрясающего человека, как Гассман, а всего лишь банальное развлечение, на котором Придворный композитор присутствовал из года в год по личному приглашению графа. Но нельзя было не посетить столь невероятное и завораживающее зрелище, когда «стадо» людей в своих пышных костюмах прогуливаются по узким улочкам Венеции, а с мимо проходящей гондолы тебе машет какой-то незнакомый человек с широкой присуще каждому итальянцу улыбкой на лице. Поначалу Сальери туда приглашали, как хорошего композитора, который был способен раскрасить яркими красками своей музыки и сделать насыщенным любой карнавал. Но за последние два года Антонио уже был приглашен официально, как лицо, которому будут рады в любое время дня и ночи.
В этот раз Антонио отправился со своим хорошим другом – графом Розенбергом. Был вариант прихватить с собой Кавальери, но в один момент дива слегла с болезнью и слишком много капризничала, посему Антонио подумал, что лучше будет обойтись без круглосуточного нытья Катарин.
Карета медленно приближалась к дворцу графа, где Придворного композитора с директором Бургтеатра должны были принять и позволить обустроиться по высшему классу. Очень странно, что именно на этот раз Антонио приехал в самый день приема, а не как обычно, за неделю до начала самого карнавала. Это, несомненно, удивило графа, но у Антонио не было веских причин на такое серьезное опоздание. Впрочем, граф Делла Торре с распростертыми объятиями выскочил из своего жилища, как только дворецкий поспешил сообщить ему о прибытии Антонио Сальери и Франца Розенберга. Сальери оставался также равнодушен и сдержаннен ко всему окружающему, в то время, как Розенберг вовсю хохотал с графом, рассказывая последние истории в Бургтеатре. Потирая пульсировавшие с космической силой виски двумя пальцами, Антонио закатил глаза, слегка спародировав директора Придворного театра с высунутым языком, пока поднимался по многочисленным ступень внутрь дворца. В спину он услышал какое-то ворчание графа в его адрес, и лишь саркастичная усмешка коснулась его губ, а через секунду Антонио уже скрылся в золоте и убранстве дворца графа.
Прислуга проводил Антонио в его комнату, где Придворный композитор провел все время до начала бала. У него не было желания бродить без дела по замку или помузицировать на фортепиано, расположенное в главной зале. К тому же он знал, что если начнет шастать без дела, склоняясь от одной стены к другой и делая задумчивый вид при виде каждой картины, словно наигранно рассматривая ее, Антонио мог натолкнуться на придворных фройлян, которые, безусловно, начали бы домогаться до Придворного композитора. Хоть Розенберг и Иосиф давно говорили, что пора бы Антонио обзаводиться семьей, на что Придворный композитор лишь отрицательно качал головой, утверждая, что все женщины лишь глупые существа, не смыслящие в музыке и мешающие продвижению карьеры. Поэтому и отношения с особами слабого пола у него были весьма натянутые, особенно с одной фройлян, в дом которой он приходил каждую среду ровно в четыре часа дня, чтобы преподавать одному ее родственнику музыку. Терезия фон Хельферсторфер. От одного имени у Антонио проходили мурашки по всему телу, а глаза, словно на автомате возносились к небесам, показывая все свое равнодушие. Каждую среду он не знал чего стоит ждать от этой бойкой девчонки, которая обязательно вставляла свои «пять копеек». Впрочем, когда ей довелось иметь с Сальери диалог тет-а-тет, когда Придворный композитор рассказывал ей о музыке, а она так безразлично отнеслась к этому, то у Антонио просто не оставалось выхода, как уйти с гордо поднятой головой, в очередной раз убеждаясь, что девушки – существа глупые. Конечно, он не предполагал, что она сможет появиться на этом карнавале, но все равно опасался, и лучше лишний раз не видеть ее голубых глаз и черных кудрей, благодаря которым Антонио на какой-то миг забывал обо всем, что творится в мире. Нет, не нужна ему жена и добиваться он никого не будет. Слишком Придворный композитор ставит свою персону высоко. Выше, чем можно было себе представить.
Поэтому он весьма величественно появился в огромной зале, где все танцевали, веселились, скрывая свои лица за роскошными масками. Маскарад – это своего рода игра, в которую люди высших сословий позволяют себе поиграть один вечер, примерив на себя совершенно другую роль. Как много лжи и притворства в одном лишь слове «маскарад». Никто не знает, каков тот настоящий человек, который пытается скрыться за прочным щитом, действующим исключительно только одну ночь. Завтра уже все возвратиться на круги своя, а ложь и притворство все равно останутся. Сальери хоть и приходилось зачастую играть роль галантного и общительного кавалера, привлекающим своей персоной внимание слабого пола, но в этот вечер он не собирается менять себя настоящего, несмотря на простую, но очень красивую маску, что скрывала половину его лица. Все, кто знали Антонио, могли найти его среди красочной толпы без особых усилий. В привычном для себя черном камзоле он скрывался в тени высоких колон, взяв на себя простую роль наблюдателя всего этого фарса, да и Розенберга пришлось ждать дольше, чем обычно…
- Где вы ходите, mon ami? – даже не удосужившись посмотреть на графа, который запыхался пока бежал по длинным коридорам замка. Взгляд Сальери был устремлен отнюдь не в пустоту, он смотрел вглубь, словно выискивая какого-то человека, когда взгляд его остановился на девушке в интересном платье дамы червей. Брови композитор слегка нахмурились, ведь она показалась ему очень знакомой. Но стоило только словить на себе ее удивленный взгляд, как бледные пальцы сильнее сжали ножку бокала с красным вином, а сам Антонио, чуть замешкавшись, перевел все свое внимание на Розенберга, который что-то восклицал о том, что Сальери его не слушает и все такое.
- Скажите мне, Розенберг, - вновь завел свою дудочку Антонио, по привычке растягивая слова, словно резину, - Вы пришли на карнавал, чтобы веселиться? Так веселитесь, mon ami. Этот бокал я поднимаю в вашу честь! – приподнимая бокал и слегка кивая, Сальери залпом выпил остатки красного вина, а затем всучил его удивленному Розенбергу, после чего поспешил быстро удалиться из помещения, ибо стало как-то слишком душно тут находиться, да и ничего такого интересного не происходило, чтобы с усмешкой на лице лицезреть в тени.
Стоило только Антонио выйти на просторы длинных коридоров замка, как холод прошелся неприятной волной по всему его телу, заставляя Придворного композитора шумно выдохнуть, а затем сжать, опущенные вдоль тела пальцы в кулаки. Стук каблуков глухим эхом раздавался, возносясь к высоким сводам дворца. Казалось, что он один идет по пустому полю, где нет больше жизни. Нет никого. С некой опаской он бродил глазами по стенам, по полу, ведь чувствовал, как нотки напряжения летают в воздухе. Вдруг, Антонио внезапно остановился, сильнее сжимая бледные пальцы. В силу своего гениального музыкального слуха Сальери услышал приближающийся стук каблуков и шуршание подола платья. Быстро облизав пересохшие губы, Сальери поймал девушку, которая со скоростью метеорита врезалась в Придворного композитора. Она явно была чем-то напугана, но Сальери не спешил узнавать, что с ней случилось и может ли он помочь. Ему это попросту было не нужно. Он лишь поддержал ее во время столкновения, дабы она не упала на пол и не ушиблась. Тут Антонио наконец понял, что эта та самая барышня в платье дамы червей, которая удивленно смотрела на него еще в главной зале. Интерес Придворного композитора начинал медленно разгораться, но внезапно, стоило ей только ляпнуть об убийстве графа Делла Торре, как Придворный композитор набрал в легкие побольше воздуха, а затем оглянулся по сторонам.
- Мадмуазель, - начал Сальери с французского, однако, как и немецкий, этот язык давался ему крайне сложно. И все же, вспомнив, что девушка слишком быстро лепетала на немецком, решил продолжить уже не на французском.
- Что вы несете? – возмутился Придворный композитор, - С чего вы взяли, что графа убили? – Сальери не стал дожидаться ответа от девушки, схватив ее за запястье и потащив к ближайшей шторе бардового оттенка, чтобы спрятаться, ибо до его слуха донесся весьма подозрительный слух, а Антонио успел частично поверить в болтовню этой девушки.
- Тише, - процедил Антонио сквозь зубы, прижимая девушку к себе и зажимая ладонью ей рот, чтобы она не наделала нового шуму, и они остались, как «незамеченные во мраке». Нельзя было находиться с этой девушкой на таком запретно близком расстоянии. Это было весьма непозволительно, по крайней мере, для Придворного композитора.
Осторожно выглядывая из-за тяжелой шторы, убеждаясь, что преследователя поблизости нет, Антонио поспешил ретироваться к противоположной стене, делая вид, что отряхивает свою одежду, не обращая внимания на испуганную барышню, медленно подходящую к Придворному композитору.
- Так уж и быть, - едва слышно произнес Сальери, поворачиваясь к даме, стоя чуть ли не в метре от нее, - Расскажите поподробнее, что произошло, раз уж стали свидетельницей убийства, - складывая руки на груди, Антонио устремил все свое внимание на лицо девушки, скрывающееся под красочной маской.