P!NK – So What
The Naked And Famous – Young Blood
Я Адам Хоффман и я тот, кем являюсь. Я парень, который любит узнавать людей посредству общения. Я слушаю других и люблю это делать. Их проблемы для меня тут же ложатся мне на сердце, и я стараюсь помочь их решить. Я ненавижу наигранное дружелюбие, я вообще ненавижу ложные чувства, которые проявляют, чтобы добиться расположения других. Отвратительно становится, когда человек пытается создать вокруг себя ложный образ, чтобы другие полюбили его. Иногда я бываю излишне критичен, но никогда не высказываю своего мнения просто так. Если меня чем-то задеть, вот тогда я могу вспыхнуть, словно спичка и высказать все, что захочу. Для меня важно первое знакомство, оно определяет мое отношение к людям в дальнейшем. Обычно, каждый человек становится в моих глазах либо своим, либо чужим. Я не люблю промежуточные периоды, люди либо хорошие, либо плохие. Возможно, суждение немного детсадовское, но я не стану отрицать того, что, возможно, я до сих пор остался ребенком. Где-то глубоко внутри. К своим я быстро привязываюсь, тогда как чужие практически перестают для меня существовать. Они разве что могут стать мне злейшими врагами, и тогда я буду о них думать не меньше, чем о друзьях. Иногда, я оцениваю человека по какому-то воздвигнутому в сознании идеалу, а, как известно, редко встречаются люди, которые ему соответствует, и многие оказываются не такими, как я их себе представлял. Однако, если я все-таки что-то напридумывал себе, я буду ожидать от человека этого. Например, кто-то показался по мне отчаянным храбрецом, а значит я буду с нетерпением ждать его безумных поступков, и если они меня заинтересуют, я может быть даже последую за ним. Иногда я слишком часто меняю свое отношение к людям, то отдаляю их, то приближаю. Но это не значит, что они мне не важны, просто я имею привычку делать перерывы в отношениях. Слишком долгое общение делает мне неудобно, я чувствую дискомфорт и хочу отдыха.
Еще я порой бываю слишком прямолинейным и неуступчивым. Что хочу, то и делаю. Что хочу, пусть то делают и другие. Я не подстраиваюсь под них, навязывая свои желания, из-за чего часто происходят ссоры. Мне удается держать себя в руках до наступления критического момента. Если он наступил, спасайтесь кто может. Хотя в этом нет особого смысла. Проблема в том, что даже я не знаю, как отреагирую на то или иной действие другого человека. Тут, наверное большую роль играет мое отношение к нему. Я могу взорваться матерными ругательствами, посылая всех куда подальше, а могу молча захлопнуть дверь и обратиться к одиночеству. Очень часто я попадаю в спорные ситуации, когда дело касается моих друзей. Я чувствую свою ответственность за них и стараюсь уберечь каждого, кто даже в этом не нуждается, от любой опасности. Я ненавижу, когда кто-то принуждает их или меня сделать что-то, не выношу давление со стороны других. Я люблю свободу. Свою и моих друзей. Если кто-то начинает ее ущемлять, я делаю то же самое ему. Мой отпор прямо пропорционален напору. Хотя, иногда я предпочитаю все же немного наседательный способ устранения обидчика. Потихоньку, постепенно повышая силу давления, я пытаюсь разгромить противника. Силу, в большинстве случаев, предпочитаю моральную, а не физическую. Победа над разумом человека для меня важнее, чем над телом. Я считаю, что следы на душе намного сложнее сгладить, чем шрамы на коже. Я стараюсь делать вид, будто меня нельзя запугать или спровоцировать, зная, когда надо дать отпор, а когда стоит воздержаться.
Одно из самых полезных умений, числящихся на моем счету, это способность проанализировать ситуации со всех сторон и сделать объективный однозначный вывод. Чтобы люди меньше лезли, как назойливые мухи, я люблю казаться им беспристрастным человеком, хотя иногда моя сухость оказывается несколько некстати. Я не очень люблю все новое, предпочитая этому старое. Если у меня на пути встретятся два выхода — один проверенный, другой нет, — я пойду по первому, чтобы избежать возможных рисков. Чтобы не оказываться в невыгодном положении. Было много причин, по которым я чаще обращался к старому, нежели к новому, и все чаще мне кажется, что виной тому страх провала.
Во мне есть эгоизм. Но я предпочитаю называть его «разумным», потому что пользуюсь им только ради оценки. Я всегда руководствуюсь здравым смыслом, а не спонтанными эмоциями. И как бы я не опасался контроля, я стараюсь действовать по правилам игры, понимая, что иначе, могут быть непредвиденные и опасные последствия. И, чтобы самому не оказаться погрязнувшим в ошибках других, требую от них того же.
Для меня важны физические прикосновения, физическая дистанция. От надоедливых людей я предпочитаю держаться подальше. Они раздражают меня, а мне не хочется прослыть злым парнем, который на всех подряд «рычит». Я не люблю большое скопление народа. Не то, чтобы я предпочитал одиночество, но мне становилось неуютно, когда вокруг меня были те, кого я не знал, или наоборот, слишком много тех, кто знал меня. Чувство отторжения не могло возникнуть просто так. Виной тому был страх и большой секрет, который я скрывал от многих на протяжении всей моей жизни.
Люди, больные гемофилией обречены на вечные страдания, связанные со страхом смерти от одного неосторожного движения. Мысли постоянно были о крови, о боли, о страхе. Я не хотел, чтобы другие видели эту сторону моего характера и прятал ее. Прятал, чтобы не беспокоить никого своим состоянием. Лишняя забота всегда была мне чужда, тогда как сам я очень часто волновался больше о других, нежели о себе. Иногда я привыкаю к страху. Он не пугает меня так сильно, я мирюсь с возможной смертью и готов ее принять. Но эта уверенность всегда лишь временное явление. Она пропадает, стоит чему-то серьезному приключиться.
Последний раз, когда я чувствовал себя ни чем не обеспокоенным был тогда, когда я находился рядом с Микки. С ним это чувство пропадало. Но потом, когда мы расставались, все возвращалось вновь. Я снова начинал бояться, и мне становилось стыдно. Почему я не могу избавиться от страха навсегда? Что держит его в моем сознании?..
И все же, по привычке я беспокоился больше о Микки, чем о себе. Мне не нравилась его скрытность от других людей. Я всегда считал любовь чем-то возвышенным, и потому очень расстраивался, когда этот придурок боялся раскрыть наши отношения другим людям. Почему ты боишься, хотелось мне у него спросить.
И я не выдержал, в итоге. Я сделал то, что должен был и ничуть не сожалел о своих словах. Пусть он сам решает, перестать прятаться или открыться.
Я не ожидал последствий. Так странно, когда я захвачен чувствами, думать о чем-то, анализировать действия мне просто не хочется. Я не знал, что с Микки так поступят. Я знал, что он сможет, просто его надо было подстегнуть. Но я не ожидал, что его отец тут же набросится на него. С криками. Матом. Кулаками.
Я хотел его защитить.
Я вернулся, но зачем? Чтобы увидеть, как отец избивает любимого мне человека так, что на лице так много крови, что мне становится нехорошо. Виной тому моя боязнь крови. Возможно на самом деле Микки был еще слабо избит, а кровавая картина была дорисована моим испугавшимся воображением.
Я хотел кричать из-за своей беспомощности.
И я кричал. Я просил мужчину перестать его дубасить, сам при этом чуть не выворачиваясь от вида крови.
Я такой слабый и бесполезный, а требую от Микки такое. Как я могу? Это все из-за меня.
Я не скоро смог найтись. Я заставил себя оттолкнуть мужчину в сторону, надавив на него всем своим телом. Спасибо тем, кто схватил его и удержали, я сумел, сдерживая свою панику, помочь Микки подняться.
— Блять, — я должен был извиниться. Но голос так подло дрожал, мне было стыдно за то, что я боюсь вида крови. Так стыдно, что я не мог смотреть в глаза Микки. — Н-надо отвести тебя в больницу.
И я смог довести его до ближайшей лечебницы. Когда мы вошли внутрь, мне в нос ударил знакомый запах стерильности. Знакомый, потому что из-за своей болезни я часто тут бываю.