"Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!"
С. Есенин

Геенна огненная.

Огонь подбирался все ближе к лицу и вскоре поглотил и его, волосы горели, кожа краснела, вздымалась, бугрилась, сгорала изнутри и плавилась, закрывая веки, падая липкими бурыми каплями вниз, на нагревающиеся и плавящиеся оковы. Те впечатывались в оголенные мышцы, прожигали каленым железом. Все повторялось вновь уже в который раз. Он горел заживо, и боль снова приходила медленно, поглощала, укутывала в огненное одеяло из повторяющихся страданий. Голоса уже давно не было, а шею сдавливала раскаленная цепь; он пытался кричать, но из того, что он называл горлом, рвался животный рев, оборвавшийся в судорожном  всхлипе, обжегшем внутренности, покрывая их пылью, гарью и коростой. Громадными пламенными клешнями-плоскогубцами из него вытаскивали ребра, боль уже давно перестала быть просто невыносимой; он чувствовал, как огонь сожрал его почки. По горелым ногам заструилась моча. Пот, слезы, сопли вперемешку с кровью и сукровицей текли ручьями по сползающей коже и засыхали тонкой корочкой, которая мгновенно трескалась вместе с остатками кожи и сворачивалась в черные комки. Огонь вгонял под ногти жгучие иглы. Он жмурился, но ресницы быстро сгорели, а кожа век легко оторвалась и сползла ошметками, подгоняемая огненными языками. И Дин продолжал видеть пылающий огонь вокруг себя, который медленно, с ужасающей степенностью исчезал по мере того, как он слеп, пока глаза с хлюпаньем окончательно не выплыли и кровь потекла и из глазниц. Казалось, что его разрывало на части, звон, гул, шум, гам, крики в ушах. Так Дин Винчестер, некогда человек, стал обуглившимся и мерзко трепыхающимся куском мяса.
Самое ужасное в этих пытках - это то, что он никогда не умирал. Каждый раз его пытали, доводили до состояния безумия, что он просто переставал надеяться, потому что для него надежда и упрямство - то, что его обычно спасало. Сейчас бы он наверняка улыбнулся в лицо огню, если бы было чем улыбаться и это не напоминало измученную в кровавое месиво из мышц и выпадающих осколков зубов гримасу боли. Он бы вообще сейчас много что сделал; но он просто безвольно висел на долго остывающих оковах и не мог пошевелиться, молча и слепо переживая зверскую боль. Ужас ада, выродившийся в мерзкое помойное гноище. Отвратительно и смешно до коликов. Он бы молился, но некому. И он просто пытался забыться.
В какое-то мгновение Дин смог уснуть. Он провалился в сладкое болезненное забытье, и ему казалось, что он снова может дышать полной грудью, видеть ясными глазами, чувствовать целой, не испещренной кровавыми рубцами и шрамами, обгоревшими и заиндевевшими ранами. Он видел смутные лунные пятна, очертаниями напоминавшие лица, но кто эти люди, и люди они вообще - он не понимал. И ему было все равно. Было плевать на все, что вокруг; он закрыл болезненно ноющие глаза и наслаждался сладостной истомой забытья. Здесь время шло назад, и сказать, что будет, было гораздо проще, чем то, что уже произошло. Густой воздух рассеивался, тонкие слои пепла смывались живительным кислородом, обжигающим раскрывающиеся, очищающиеся дыхательные пути. На лицо упала капля. Холодная. Покатилась по щеке и задержалась на губах, пока Дин медленно не слизнул ее языком и не почувствовал на его шершавой поверхности влагу. От движения мышцы пересохшее горло пронзили словно десятки иголок, и он режуще закашлялся, царапая гортань. Следующая капля, еще одна. Где-то на задворках разума скользнуло воспоминание о живительной прохладе газировки за полтора бакса, но тут же затянулось дымкой тяжелых капель, падающих и разбивающихся об оголенное беззащитное тело. Дин устало закрыл глаза, подставляя лицо под неизвестно откуда взявшийся дождь.
Вначале зачесались щеки. Противно щипались глаза и кожа вокруг губ и ноздрей, как будто бы он наглотался морской воды. Ощущение усталого наслаждения сменилось идиотским, противным чувством опасности, животной тревоги. Затылок жгло неимоверно, спину и ноги охватила мерзкая дрожь. Голова Дина рухнула на грудь, и вода - вода!.. - заструилась по волосам, острым ресницам, носу, резво поползла вниз, и вдоль мокрых дорожек кожа заметно краснела, расбухала, пухла, раскрывалась, пенилась... Откуда, блядь, в аду, может пойти кислотный дождь, с каких, говно ебаное, чертовых небес?! И Дин как-то по-мальчишески досадливо, злобно всхлипнул, позволяя завянуть еще одному лепестку нежного цветка надежды.