Мыслей не было. Пара желтых глаз, каждый - размером с голову младенца, изучали. И не смотреть в эти глаза было невозможно. Скрытая ли сила таилась в них, колдовство ли, магия ли, чей пламенный трепет, исходящий из кончиков пальцев, альтмер хотел бы вернуть раз и навсегда. Он не чувствовал отчаяния - по обыкновению, он вообще не чувствовал - это глупое качество не было присуще столь великой, тщательно отобранной, выведенной расе. Страх был сродни состраданию - бесполезен, однако где-то на задворках сознания, прозрачного, чистого, как хрусталь, промелькнуло нечто, похожее на сожаление.
Покинув Гильдию, Анкано не сожалел. Окруженный имперскими солдатами, Анкано не сожалел. Отправленный в край снегов и грубых, первобытных дикарей, Анкано был раздражен, но ничуть не сожалел. Он едва ли понимал, что происходило сейчас: застыв на месте, он смотрел на ящера, не бросая тому вызов, не говоря ни слова, не делая резких движений. Альтмер был поглощен не столько созерцанием удивительного зверя, сколько собой.
Замкнуть круг жизни, укрывшись под белоснежным одеялом хрупких снежинок, где лишь с приходом весны хладные ручейки омоют золотистую кожу, умереть безымянным врагом народа, магом без магии, шпионом без укрытия, звучало жалко. Ему нельзя быть жалким. Надо вернуться в Коллегию, настоять на личной встрече с Эмиссаром, попросить обжаловать приговор, достать птицу с Островов, которая заглушала бы дневной галдеж учеников. Надо жить.
Но Анкано не убегал, пока крики, пронзительные, громкие, пронизывающие как ледяной ветер, звенели набатом, раздавались снова и снова - он не знал, что альтмеры умеют так кричать. Несчастные, глупые юнцы. Скайрим жесток, Скайриму наплевать на разновидности камней - северная провинция создана из них, склеена снегом и кровью тех, кому не все равно. Скайрим не глядит в спину беглецам - он догоняет, валит с ног и забирает последнее дыхание.
Рычание и хруст костей не наводили ужас. Альтмеру ни к чему было клясться самому себе - он знал, что умрет беззвучно: ни вздоха, ни стона не слетит с губ, не сорвется долгий крик. Грация хищника завораживала. Плавные движения, молчаливое стремление в сияющих глазах. Отблески красного на чешуе - так им и надо, крикливым болванам.
Задние лапы ящера чуть согнулись, и альтмер, почувствовав то, что, казалось, покинуло его навеки, машинально вознес руки, забывая о своем увечье.
Рывок - и все стихло.
Вязкие, темные тени вили гнезда в пещере. Они плясали под зеленоватым светом изумительных растений, расскажешь - не поверят. Кажется, эльфы забрели сюда именно за ними. Кажется, не выжили. Кажется, слева блестело кольцо Неларинтила - золотое, с сапфиром - тот еще хвастался своей красавицей-женой, которая дожидалась благоверного в Алиноре. "Не дождалась," - не мысль, скорее ее отголосок, не сформировавшийся еще в цельную фразу. Этих отголосков было десятки, сотни, они ворошились в голове альтмера, как крысы в корабельном трюме, и сознание, жаждущее покоя, отгоняло их всех - идите, мысли, подобру-поздорову, не задерживайтесь в пустой голове. Не напоминайте о долге и чести, о месте и времени - больному меру это ни к чему. Пусть он заснет, так же лихорадочно, как и проснется, не видя границы между сном и явью, пусть вдохнет спертого воздуха и вновь закроет глаза. Пусть не чувствует боли - заслужил.
Анкано не терпел беспамятства. Четко осознавать, что происходит в настоящий момент, жить этим моментом - вот было его предназначением. Однако и оно не спасло его от кары, неминуемой гибели. Он еще не чувствовал своего тела - длинных рук, распластавшихся на холодном камне, безвольных ног, кривых и тощих. Его не вела альтмерская гордость, вероятно он уже не альтмер - бестелесное создание, которое сольется с морем и понесется с ветром. Он прошел через боль и предательство, он сделал то, что не было дозволено другим - осталось лишь выжидать.
Он считал секунды, чтобы не сойти с ума - ногтем выскребал на твердой поверхности свое имя. Вдруг его тело найдут, перевезут на острова, где протяжным воем восемнадцать дней будет раздаваться плач, выливаясь в неизмеримую скорбь об эльфе, которого звали: "Ан-кано".
Слышит звук - с трудом поворачивается, и открывает глаза в шестьдесят шестой раз, если судить по отметинам. Видит вывернутые кисти, чует дым, чует тепло и замечает существо, стоящее впереди. Солнцем из пробоин освещен лик его, чешуя - как зеркало, оно возвышается над эльфом, движется.. живет. Оранжевым мхом - пламенем - лежит путь его, тени разбежались, спрятались, увидев величие не животного или зверя - мера.
- Аури..эль, - на выдохе выговаривает Анкано, заходясь в жутком кашле. Как же иронично, что Предводитель предстал в образе дракона-Акатоша, которому поклонялись в Скайриме. Значит ли это, что и он сам, Анкано, погибает как норд, неужели ныне небеса разверзнутся, и он попадет в Совнгард, к пьяному отребью и, даэдра его побери, Талосу.
Весь остаток дней своих Анкано проведет с Талосом.
Он тихо смеется, закрывая руками лицо, чтобы не видеть дракона, не чувствовать, как дым, что спас их всех, спас его самого, выходит из ноздрей Предводителя. Понимание приходит позднее.
Не бог - дракон, что убил его, что сломал ногу и вывернул кисти, что спалил робу и съел глупых эльфов. От выступающих коленей пахнет мясом - приступившему к приему пищи хищнику остановиться, вероятно, стоило немалых усилий. Но остановиться ради чего? Чтобы добить живучую жертву, чтобы насладиться страхом и ужасом, которых уже не было - свыкнувшийся со скорой смертью, Анкано не боялся -, чтобы скрасить одиночество. Интересно, эти твари чуют одиночество?
Альтмер руководствовался инстинктами - в Талморе за такое давно бы получил выговор, однако здесь, на дне пещеры, куда не ступала нога человека, иного выхода не было. Анкано вновь заглянул в глаза - без страха, без почитания, без лишней лести. Он смотрел на ящера как на равного, пусть он слаб, пусть далеко не уползет, пусть даже ему не суждено выбраться из этого каменного оплота, Анкано не будет сломлен. Он жив. Выжить наедине со зверем - один шанс на миллион, но Анкано упрям, разговорчив и проницателен. Когда-то Анкано был талантливым шпионом, великолепным магом и одним из достойнейших представителей своего рода. Анкано знал, как просить, не умоляя.
- Тш-ш, - прошипел мер, подползая к ящеру. Ящер был теплый, а холод губил разум. - Я не враг. Не причиню вреда без видимой причины. Усни, змий. Ты силен и устал, я слаб и немощен, но я умею рассказывать, - голос бархатистый, успокаивающий отталкивался от стен в пещере, питал пустоту, окрашивая ее в бордовый - любимый цвет как жертв, так и хищников. - Видишь грибы, ящер? Грибы, что висят на стенах. Я сварю из них зелье, что залечит твои раны. И мои раны. Ты останеш-шься один, если я уйду к ветру и солнцу. А через двадцать дней придут маги - меры с молниями и огнем, они отомстят за меня, они не любят, когда кто-то видит Ауриэля раньше них. Хочеш-шь этого?
Слабой рукой, Анкано указал на грибы. В висках стучало, эльф бредил, считая, что ящер поймет. Но и это было лучше, чем ничего. Собрать бы талую воду в ладонях, подогреть бы где-нибудь, дотянуться бы до гриба.
- Придут страшные маги, холодные маги, которые не умеют рассказывать. Я умею. Мне доводилось быть в краях, где говорят обезьяны, где плещется океан - теплый, не замерзающий. Я видел лес-са, видел хрустальные баш-шни. Ты тоже их увидишь, я рас-скажу тебе это, ящер. Я расскажу тебе о жизни.
Дрожа, альтмер упал лицом на мох, чувствуя, как горячая кровь - чистая кровь - стекает по щеке. Расточительство, - сказал бы Талмор. Необходимость - отрезал бы Анкано. Он коснулся рукой теплой чешуи последнего собеседника, чувствуя, как внутри него тоже течет кровь. Такая же кровь. Не настолько чистая, совершенная, но горячая и спасающая от мороза - вечного сна.
- Я расскажу, - выдохнул Анкано, сжимая пальцы на чешуйчатой лапе.