Видеть то, как человеческая раса раз за разом выживает, во время посланных Богом бедствий, заставляло меня невольно чувствовать к ним уважение. Они вставали тогда, когда, казалось, встать уже нет сил, они надрывались, пытаясь спасти, как они говорили, весь мир, даже не осознавая, что их мир намного шире и больше, чем им казалось. Они удивительные, правда, и мне даже интересно, как так получилось, что за долгое-долгое время я, внезапно, перестал испытывать к ним ту старую жгучую ненависть, с каких пор я перестал винить их в своем падении? Наверное с тех пор, как принял его как должное, как правильный поступок. Да, за всю жизнь я совершил много отвратительных поступков, но все же у меня на счету есть и парочка хороших.
За тысячилетия, что я существовал, я должен был хотя бы на миллиметр приблизиться к Вселеннской мудрости, но те ангелы, что спустились вместе со мной с Небес, и что были меня намного старше не стеснялись, когда мы случайно оказывались в одиночестве, называть меня ребенком. Отчего же это? Почему при этом слове во мне просыпается ущемленная гордость на ровне с дикой радостью, и объяснить причину этих двух чувств мне становится так сложно, что я теряюсь. Вновь и вновь теряюсь в своих мыслях, которые за тысячелетия я не научился прятать в дальние ящики. И если кто-то сочтет, что это умение и определяет мудрого человека, я посчитаю это за оскорбление и либо убью этого человека, либо, это конечно зависит от его статуса, заставлю сильно изменить свое мнение.
Между мудрым и глупым человеком не такая большая разница, просто одного понимают так, а другого иначе. Возможно я и ребенок, совсем еще маленький, по-своему наивный, эмоциональный, дикий, резкий, жестокий, ужасный, несправедливый, безолаберный, но я умею думать и мыслить. Этим мы отличаемся от животных. Своими мыслями я отличаюсь от смертных, а порой я чувствую разницу и между демонами и мной. Мы отчего-то другие. Может потому что я правлю ими? Может потому что я их хорошо знаю, так как сам принадлежу к их числу, и потому невольно хочу быть другим, как тогда, на Небесах? Видимо вот мое призвание, постоянно отличаться от тех, кто меня окружает.
И сейчас, невидимый, неслышимый, кем я был для этих ребят, в первые за долгое время испытания в пустыне нашедших крышу над головой? Нет, не дом, а именно крышу. Дома у них другие, и я в этом не сомневаюсь. Просто они не помнят, а я не знаю. Ну, как не знаю, не хочу пока знать, потому что я ведь долго за ними наблюдаю. Уже не как за подопытными, а как за самыми настоящими смертными, вызвавшими мой интерес, мое любопытство. Узнай они, где их дом, мне бы пришлось с ними расстаться. Я не хочу этого, по крайней мере сейчас, пока их испытание не закончилось.
Чертов ПРОРОК, который я ненавижу ни чуть не меньше, чем глейдоры. Он сводит меня с ума, но я не решаюсь выступить против него. Они заявляют, что ищут лекарство, чтобы победить Вспышку, чтобы восстановить человечество, после всего, что с ним произошло. Бог послал им это испытание, а люди всего лишь пытаются с ним бороться. Я не могу в это вмешиваться просто по той причине, что не хочу, чтобы из-за меня человечество внезапно погибло. ПРОРОК пытается помочь ему, даже ценой жизни этих ребят, он ищет выход, стоит мне перейти им дорогу и искать выход будет уже поздно. Я не то, чтобы в этом уверен, мне просто не хочется лишний раз рисковать. Да, кто-то сочтет этот поступок... отвратительным. Но что я могу поделать, если считаю это правильным? К сожалению, переубедить меня в этом никто уже не сможет. Я слишком уверен в себе и уже могу это даже не признавать. Давно получилось смириться с мыслью, что я жестокий и порой веду себя неправильно. Вот только менять в себе что-то из этого я так и не решился. Нет, не потому что не хочу, мне просто страшно. Страшно, что из-за этих изменений я стану совершенно другим человеком. Мне страшно потерять себя и этот страх сводит меня с ума, в такие моменты, когда я  нем задумываюсь.
Наверное, ничего более я не боюсь, потому что еще не сталкивался с чем-то, что могущественне меня, не считая, возможно, моего Отца. Но он не страшен для меня. У меня выработалось ощущение, что он простил меня в первый раз — свержение с Небес, а не смерть, и есть прощение, — значит, простит и во второй, если мне снова придется с ним столкнуться и проиграть. Конечно, я не хотел проигрыша, но уже боялся его не так сильно, как раньше, когда отступило разъяренное желание отомстить.
Наверное, глейдоры сейчас отчаянно ненавидят ПРОРОК, он лишил их стольких друзей, столько страданий принес, и я понимал их, потому что сам пару тысячелетий назад страдал точно так же. Не мне надо было говорить им утихомирить свой гнев, мое дело просто наблюдать. И именно от этого наблюдения я сходил с ума. Я не должен вмешиваться, говорил я себе, но мне безумно хотелось этих ребят как-то поддержать. Особенно того, с кем я успел познакомиться, пока нарушал сделку с Создателями и помогал ему выбраться из Лаборатории. К нему тянуло больше всего, как и в тот раз, пока мы сидели в автобусе и наслаждались мирными минутами, после всего, что произошло. Тянуло к нему безумно, и я отчаянно хотел, чтобы эта тяга куда-нибудь исчезла. Я не мог понять ее причину и мне становилось... неловко. Даже не страшно, а именно неловко. А еще любопытно, как всегда.
После перепалки Ньюта с его другом Минхо, я устало потянулся, хотя в этом не было необходимости. Я редко устаю, мне совершенно не требует отдых толком, а сплю я всего лишь потому что мне нравится видеть сны. Можно было сказать ,что мне везет, что я Сатана, да вот только я бы это оспорил, а на это у меня сейчас нет никаких желаний. Я стоял у окна, вглядываясь в пустыню, ища там что-то, и я вспоминал, что когда-то на планете Земля еще не было ни души, потому что Бог не успел еще свергнуть человека с Небес, как меня когда-то, за нарушение правил.
И эта тихая планета была скучной. Сейчас она намного интереснее, чем когда либо.
Из мыслей о прошлом меня вырвала фраза Ньюта. Он впервые произнес одно из моих многочисленных имен и меня пробрала дрожь. Мне хотелось, чтобы он все также звал меня Люком, а не Дьяволом, пусть сейчас он даже обращался толком не ко мне. Мне хотелось, что бы он называл меня Люцифером, но на этом имени стоит запрет, потому что принадлежит оно только мне. Люцифер это кусочек моего истинного имени, которое я предпочел забыть, потому что его знание слишком опасно. Стоит кому-нбудь его узнать, как я окажусь в его власти. Даже от имени Люцифер меня пробирала такая дрожь, что, будь у меня крылья, они передергивались, словно от холода.
Мне захотелось снять эту невидимую завесу, и я прибегнул к одному из правил своей жизни — если хочется, делай.
— Вспомни солнце, вот и луч, — излишне весело и театрально произнес я, бросая на Ньюта взгляд своих темных карих глаз. Когда я убиваю, они становятся багровыми. Так у всех ангелов, потому что смерть для них чужда. А у меня все же осталась эта дурацкая связь с Небом. И я всегда радуюсь, что лишь чуть-чуть. — Здравствуй, Ньют. Давно не виделись.
В моем голосе скользят нотки спокойствия. Я не хочу пугать его, потому что раскрылся отнюдь не для этого. Теперь я знал, почему я захотел стать видимым. Мне хотелось, чтобы Ньют перестал грустить, чтобы он вновь воспрянул духом и перестал бояться. Желание не своейственое Сатане, но оно вполне естественно для Люцифера.

what will we do with the drunken whaler?
early in the morning
way hay, and up she rises
early in the morning

В Аду все было бы скучным, если бы мы только и делали, что жарили грешников в котлах и ржали над ними, тыкая в их варящиеся тела вилами. Интересно, почему смертные внезапно решили, что все в моем царстве выглядит именно так? Значит, на Небесах должно быть до жути холодно, ведь мой Ад и Рай это две извечные противоположности, которые всегда сравниваются друг с другом. Да, я не отрицаю, что порой тут дейсвтительно бывает жарковато, но тыкать вилами... нет, извольте. Это не в моем стиле. Да, горячи котлы вполне могут сойти как какую-нибудь пытку для некрещеного еретика, но, черт возьми, вилы! Вилы!
И с чего это я на них так взъелся? Наверное виной тому эта глупая смертная, что так охотно отдалась мне этой ночью. Ее дебильные шуточки, ее отвратительный смех, который в любой момент мог сорваться на хрюканье давно заставили бы меня отвернуться от нее, проводить лишь взглядом ее зад, но эти глаза... Меня всегда сводят с ума глаза людей. Они бывают такие разные, удивительные. В Аду большая часть демонов или моих падших ангелов обладают тяжелыми усталыми взглядами. Они так умело скрывают его улыбкой, что даже я порой забываю, как много всего мы пережили. Я ведь не один такой, грязным словом "падший" обозванный. Другие тоже есть. Я могу перечислить их всех, но больше наши имена веса не имеют. Теперь это буквы и никто не произносит их с такой интонацией, чтобы все тело дрожжало, начиная от кончиков пальцев и заканчивая самыми крайними перышками в крыльях.
А крыльев больше не осталось. Лишь шрамы, да воспоминания о кровавом месиве, смешанном с перьями, что розоватый цвет приобрели. Крови тогда много было. Человек бы умер, ангел — отныне падший, — лишь кричал громко, стонал, чувствуя, как кто-то подставляет ему плечо и помогает идти. С Небес именно так бежали, падали на ходу, чувствуя, как кости ломаются с диким хрустом. Как пещера гранитная вдалеке показывается и кажется спасительным местом. Еще не домом, домом Ад стал уже после, когда о Небесах хотелось забыть, чувствуя, как от одного упоминания швы, наложенные целителем, предательски расходятся. Тогда думать о нем было чем-то, сродни ножу, который ты сам же и вгоняешь. Только не в тело, а в душу. Душе такое обычно намного больнее чувствуется. тогда ведь даже кровь не бежит, просто боль. И не поймешь толком отчего, почему, как. Будешь думать лишь о том, что все осточертело и кулаки разбивать в кровь о гранитные стены, которые будут домом потом. Потом, когда швы надо будет снять. Целитель сказал, что это будет еще не скоро, но нам то лучше знать, заживает на нас все, как на собаках.
Собаки мы и есть. Дикие, загнанные, не в угол, но все равно загнанные. Углов ни в Аду ни в Раю нет, как и, казалось окраин. ДО сих пор не знаю, есть ли у него конец. Что там дальше за пределами девяти кругов. Мне все некогда, а кто-то ведь наверняка пытался найти там что-то. Все мы это «что-то» ищем, просто кому-то, как мне, некогда. Есть дела важнее.
И сейчас глядя в окно на пустыню, мне казалось, что на самом деле все мои дела появляются лишь потому что я не хочу глядеть в глаза своим страхам. Я боюсь, что там, за пределами известного мне Ада может находиться что-то сильнее меня, что-то что перевернет всю пою жизнь к чертям. Этот страх мне казался бессмысленным, глупым, несущественным, но все же он есть, и я не в праве от него отказываться, будто его не существует. Мне приходилось слишком часто делать вид, будто я не замечаю всего вокруг, не только на Небесах, но и здесь тоже. Как бы я не хотел, мой лиричный образ, который я даю сам себе, идет в разрез с тем, что я делаю, что делают мои демоны. Да, возможно тому виной всего лишь то, что это Ад и он должен быть таким, но ведь все правда исходит от нас, от меня, от демонов, от грешников. Мы сами сделали себя такими и просто не хотим это признавать.
Я признавал. Но тоже не всегда. Сложно мне все же ощутить себя виноватым, потому что я всегда считаю, что делаю все не просто так, я делаю все по поводу. КОгда же это не так, я просто ищу оправдания. Это не правильно. Но думаю я об этом, лишь когда вот так вот вглядываюсь куда-то вдаль. Когда я не чувствую себя Дьяволом. Когда позади меня нет тяжелой ноши, даже тяжелее, чем вес крыльев. Я бы все на свете отдал, лишь бы почувствовать его вновь, снова увидеть свои белые перья, чистые, несмотря ни на что. Невинные? Уже вряд ли...
— ПОРОК... Он полагается на науку, на знания людей, на гены, на... иммунитет, — взгляд аккуратно скользит по парню. Знает ли он? Знает ли он, что заражен? Что на самом деле не все страдают от этой чертовой болезни, а он один из нет несчастных, кто действительно нуждается в лекарстве. Я чувствую запах смерти вокруг него, потому что привык к нему в аду. Потому что там все им пропахло, а здесь он сильнее всего от Ньюта. Я поднимаю руку, как бы касаясь указательным пальцем горизонта. Но стоило мне сузить глаза, как на его кончике вспыхнул свет и у меня с пальца сорвалась прекрасная, красивая бабочка. — Они не способны создать нечто, вроде этого... Я намного хуже, чем ПОРОК, — с этими словами, я успел схватить бабочку и сжал ее в кулаке. Маленькое тельце затрепетало, пытаясь вырваться, но я убил ее раньше.  Она исчезла. Что-то непременно исчезает. И можно сойти с ума пытаясь это отыскать. Кто я, а кто бабочка. Для нее я... дракон. Для меня она... ничто. Ничто и одновременно нечто. — Ты сам назвал меня. Я пришел, потому что ты нуждался во мне. То, что ты произнес... одно из моих имен заставило меня прийти к тебе.
Мне хотлось рассмеяться на его шутку про кротов. Дьявол-крот. Это же гениально. На столько, что я мог бы смеяться до слез, но не сейчас. Сейчас смех совсем не запланирован в нашем сценарии.
— У меня много имен. Дьявол, Сатана... — я долго и внимательно на него посмотрел. — Люцифер. Какие-то из них забыты... Какие-то нет. Ты в любом случае знаешь обо мне. Помнишь, в той степени в которой вы все можете это помнить. ПОРОК обратился ко мне, потому что даже им, ученым, нужна была помощь чего-то сверхъестественного, как ты сказал, хотя понятие естественное очень сильно отличается от того, к чему ты привык. На самом деле мир в целом не похож на тот, который ты знаешь. Мы все, знаем.
К чему ты это говоришь, Люцифер? Я ухмыляюсь сам себе, вновь скашивая взгляд на небо. Напугать мальчика? О нет, пугать его тебе не хочется, ни в коем случае. Здесь что-то еще. Возможно, я даже объясняю это в большей степени не ему, а себе самому.