«Ах-ты-с-сукин-с-сын…», - шипел он про себя, с трудом находя силы, чтобы чуть привстать и облокотиться на резной фальшборт. Прихлоп Билл Тернер не подвел своего отпрыска и начатое им дело – портить окружающим жизнь чем только можно и нельзя. Уильям младший в свое время оказался проблемой пострашнее всей пиратской братии вместе взятой, просто потому что отличался завидным упрямством и откровенно вызывающим духом, который глупо воспевали у «джентльменов удач». Больше таких как Уильям Тернер на свете не водилось. По крайней мере, на это очень хотелось надеяться, пока еще мир не померк окончательно перед темнеющим взором. Не повезло, ужасно не повезло, что до смешного было обидно. Любимая брасом отправилась на свой капитанский пост на «Императрице», откровенно позабыв, что «своих» не бросают, а команда Дэйви Джонса лишь обрадовалась его кончине. Впрочем, радость была явно преждевременной. Во-первых, клинок промеж ребер – не всегда смертельная рана, во-вторых, помирать сидя адмирал не собирался. Он чувствовал, что скоро отправится на тот свет, но в виду особого склада характера искренне хотел кого-то прихватить с собой. Может, того же Прихлопа.
Откуда этот безмозглый увалень появился, Норрингтон мог лишь догадываться, уж слишком быстро перемещались приспешники Джонса как по собственному «Летучему Голландцу», так и по любым другим кораблям, рядом с которыми они находились. Как же не вовремя, как же досадно… А главное, Джеймс спасал его же невестку, о чем Прихлоп мог и должен был помнить, но увы. «Часть команды – часть коробля», - Норрингтон повторил надоевшую за время плавания присказку и чертыхнулся в который раз, глухо застонав от боли. Встать не получалось, силы стремительно таяли. Неужто такой банальный конец у его жизни? Отличный офицер с бесподобным (в большинстве пунктов) послужным списком, ни разу не проиграл ни одной схватки на шпагах, и тут просто попался врасплох, оказавшись нашпигованным на заплесневелую сталь полоумного матроса. Как же стыдно, Господи!
Коснувшись раны, Джеймс с трудом вздохнул, подняв руку повыше к свету, будто все еще не веря, что умирает. На пальцах блестела теплая, непрерывным поток текущая от сердца прочь кровь. Стиснув зубы, адмирал в очередной раз попытался найти в руках силы, чтобы перевернуться и оттолкнуться наконец от палубы, но каждое движение вызывало лишь головокружение и нестерпимую жгучую боль.
- Чертовы пираты, - едва слышно выругался Норрингтон и обреченно откинулся назад на спину, содрогнувшись от очередной конвульсии. Авось скоро решат выкинуть за борт и заметят, что еще живой. Может и добьют, чтобы наверняка уже остаться без надоевшего «живого» командования. Бэккет, чтоб ему пусто было, еще не знает, что его ждет, мстительно думал Джеймс, жмурясь и пытаясь сосредоточиться на кормовых огнях над головой. Если с Джонсом у адмирала еще были какие-то натянутые отношения, построенные на взаимопонимании и разочарованности в мире, то Катлер мог лишь пытаться найти, чем подкупить морского дьявола, у которого и так все было. Кроме новых душ на борт «Голландца»… Пожелав работодателю окончить свою пышную карьеру таким же жалким пустым местом, коим стал Прихлоп Билл Тернер, Норрингтон вдруг представил, что все-таки вернется на «Голландец», но уже как потерянная в море душа. И тут его осенило. Если души перевозил, согласно легенде, Дэйви Джонс, значит, вся Библия ложь и где-то явно приврали о том, что из себя представляет загробный мир. И что тогда ждать по ту сторону савана смерти? Персональное чистилище? Было ли место в действительности Богу, которому он, по-хорошему, должен был сейчас шептать молитву о собственной душе?
Поведя головой из стороны в сторону и слыша в отдалении возникшую где-то на мидльдеке возню, Джеймс с трудом открыл глаза и в который раз взглянул на яркий огонек за стеклом кормового фонаря… И почему это пламя вдруг показалось таким ярким и... Синим?

Отредактировано James Norrington (2014-06-21 15:51:34)

Удивительное, захватывающее наваждение, сравнимое разве что с полетом. Как описать то чувство, когда умираешь и, кажется, становишься намного легче. Растворяешься, раздваиваешься, превращаясь в две уже несвязанные друг с другом части – одну невыносимо тяжелую, а другую – слишком легкую, будто от чего-то освободившуюся. И все-таки именно душа, отягощенная грехами, та самая тяжелая часть его существования, куда-то уплывала, словно по мановению чужой, может даже и божественной, руки, оставляя простую бренную оболочку с невыразимой никакими словами легкостью внутри. Там осталось сердце, добивающее последний стук его жизни, остался разум, угасающий в своих догадках, что происходит вокруг, и глубокая, насквозь прошедшая рана, выпустившая его дух вместе с кровью.

Разделение души и тела прошло безболезненно, ведь уже нечем было чувствовать, сердце замерло, голова окончательно поникла, а руки, упрямо сжимающие кулаки, расслабились, словно выпустив силы бороться за существование. Он так и не нашел оружия, чтобы, почувствовав мощь стали, найти ее в себе и еще раз сразиться. Душа заботилась совсем о других вещах, никем и ничем не удерживаемая. Например о том, как взмыть куда-то выше и навсегда оставить мир смертных. С грехами, с добродетелями на страшный суд, где уже кто-то Свыше определит, что дальше. Полет по возрастающей, с высоты которого, казалось, видел самого себя, точнее то, что от «я» физического осталось на кормовом балконе.

Но вдруг полет оборвался и завис, душу начало тянуть вниз, назад, будто невидимая сила бытия передумала и закрыла дорогу в чистилище. Кто-то словно тянул, упрямо, вопреки логике природы к оставленному телу. Тяжесть грехов непосильным грузом тащила ее назад к оболочке, а добродетели должны были лишь смягчить это неконтролируемое падение, когда взгляд извне и снаружи снова стал единым. Соединение было намного больнее, чем нанесенная смертельная рана. Душа так и не вырвалась, не смогла, прикованная чьей-то силой к внешней форме, вдруг вновь открывшей изумрудного цвета глаза, испуганные и полные непередаваемой боли. Снова забилось сердце, робко и слабо, будто не веря, что снова можно. Руки до боли сжали откуда-то оказавшуюся под ним простынь, а голова вжалась в подушку. Изнутри рвался крик, все тело ныло так, будто отвыкло от бремени души и категорически ей противилось. Все было неправильно, так не должно было быть. Джеймс не знал, что случилось, но почему-то это чувствовал, сквозь постепенно слабеющий приступ боли начиная лучше видеть, осязать, слышать и быстрее думать.

Другой корабль, не «Голландец», не даже «Эндевор». Незнакомое убранство чьей-то чужой каюты, аскетичной, но чистой и уютной успокоило Норрингтона, решившего было, что угодил к пиратам. Пиратам, одну компанию которых во главе с мисс Суонн своими руками освободил от правосудия. Джеймс закрыл глаза, вспоминая события, которые предшествовали его пробуждению из забытия. Элизабет простила, это он хорошо помнил, так же как и вкус ее поцелуя, взятого безвозмездно, просто потому что любил и уже не нуждался в ответе… Хотя прощать его, по-хорошему, было не за что, ведь Норрингтон не сделал ничего из того, чтобы заслужить ее порицание. Скорее наоборот… Если и были грехи на его душе, то лишь потому что предал голос разума и совести, голос Господа, именем которого клялся защищать идеалы и честь Его Величества, пускай Его Величество ни сном ни духом не ведало о каждом своем подчиненном во всех уголках империи.

И раз он жил, значит, еще был шанс хоть что-то в этой жизни сделать правильно, как надо. Но почему жил? Коснувшись раны, адмирал нашел кем-то наложенную повязку, крепко скрутившую его ребра так, что тяжело дышалось. Не мудрено, с такой раной даже вздох мог оказаться последним. Вот именно, он уже был, этот последний вздох! Ужаснувшись тому, что ничего не помнит из произошедшего после получения этой проклятой раны, Норрингтон услышал скрип двери и потерял дар речи, от ужаса, от страха, которого не испытывал никогда в своей жизни, но познал после смерти.

Дьявол! Не морское чудище, не Дэйви Джонс, который проклял сам себя, а настоящий дьявол! Откуда нашлись силы встать на ноги, адмирал не знал, но и боли больше не чувствовал, чему не успел ни удивиться, ни обрадоваться. А куда бежать? Вжавшись в переборку рядом с койкой спиной, офицер вдруг понял, что случилось, лихорадочно пытаясь найти хоть какое-то спасение. Вот его персональное чистилище. Отрекся от Бога, усомнился в его существовании и мечущуюся перед смертью душу нашел Он. Но раз Джеймс мог так бояться, что чувствовал мелкую дрожь, значит, душа все еще была с ним, а следовательно, еще было за что бороться. Хоть как-то. Обнаружив на поясе шпагу, Норрингтон сильно стиснул рукоятку, больше не шелохнувшись, даже когда демон подошел настолько близко, что холодом сковало как кандалами.

Прикосновение смерти заставило его снова вздрогнуть. Казалось, от охватившего напряжения все нутро скручивает, но когда демон лишь сильнее вжал свою жертву в переборку, Джеймс закрыл глаза, ожидая чего угодно, только не обращения к себе.
И едва этот голос назвал его по имени, как адмирал впервые в жизни начал по-настоящему искренне молиться, хоть и все равно слушал каждое слово, путаясь в своих мыслях. Демон знал и имя, и все, что с ним приключилось, сомнений не оставалось, адское отродье, и почему-то медлит делать свою работу, раз уж грехов оказалось больше, чем добрых дел на счету у Норрингтона. Но чем больше говорил этот дьявол, тем больше росла волна протеста из той самой души, которую отдавать не хотелось с каждой секундой все сильнее. Пускай никто не расстроится, узнав, что Джеймс погиб, пусть весь мир слишком занят, чтобы заметить еще одну песчинку, которую сдуло ветром времени, у этой «песчинки» была жизнь, были ошибки и праведные дела, а еще профессия, которая порой просто обязывала что-то делать. Как например сейчас.
- Приятно познакомиться, - процедил сквозь зубы Норрингтон, со звоном выхватив шпагу из ножен и полоснув дьявола по опрометчиво подставленной спине наискось, ринувшись к дверям каюты.

Отредактировано James Norrington (2014-06-22 17:33:51)

Стоило ли удивляться, что в ответ на выпад, который для большинства простых смертных считался серьезным ударом, дьявол просто улыбнулся, как ни в чем не бывало. Смешно было надеяться навредить неживому существу, особенно когда уже был тесно знаком с представителями такого «вида». Один Джонс чего стоил, даже не дрогнув от колотой раны, которую ему нанес адмирал в ответ на вопрос о смерти. И вопреки собственным ожиданиям, когда новый демон попросту перехватил его оружие, Норрингтон понял, что постепенно все же начинает бояться смерти. Но не как явление, а как существо, чьи мотивы не знал. Спрашивать не поворачивался язык, равно как и отвести взгляд от непривычного зрелища.

Он почувствовал, насколько разнится сила, ведь клинок так легко подчинился иной воле, будто рука Джеймса его и не держала. Просто полетела вслед за острием, вонзившимся в чужую плоть, почему-то все еще хватаясь за рукоять. От ужаса происходящего офицер снова растерял весь словарный запас, с неверием и странной тенью обреченности глядя на разрастающееся пятно крови. Демон изменил свой облик и, став человечнее на вид, показался еще зловещее, чем был прежде. Монстр прятался за обыкновенной личиной, такими демонами были многие живые, а быть может и он сам, раз угодил в компанию к очередному.

Резко отпустив клинок и отпрянув назад к переборке, адмирал с вымученной надменностью чуть поднял голову, словно говоря этим, что готов принять расплату за свою попытку навредить нечисти. Пусть делает, что хочет, хуже не станет, думал Норрингтон, раз кроме страха и упрямого желания не сдаваться, не чувствовал ничего более. Даже не дышал, если бы только захотел это заметить, но все равно смотрел в глаза повелителю подземного царства, которого до сих пор не признал. Джеймс не помнил историю древних времен настолько хорошо, чтобы знать все имена Аида, а выбранное им для Норрингтона осталось загадкой, хоть все равно внушало благоговейный страх, тем более после всего увиденного. А от услышанного он лишь сильнее вжался в переборку, на краткий миг закрыв глаза, будто чувствуя, что расплата уже близко.

Дьявол смеялся над ним, над этой несомненно глупой выходкой. Легенду нельзя убить, ее можно лишь продолжить писать своими собственными руками, либо став ее частью, либо разрушив ее основание, но удавалось такое далеко не каждому. И повстречав уже не одну на своем жизненном пути, Джеймс совершенно не радовался такому шансу узнать мир с другой стороны. Как бы просто было работать и жить, если бы не было этих потусторонних сил, вмешивающихся своей необыкновенностью в черед обычных событий. Нет, ковырять шпагой или даже пытаться ее вытащить адмирал не смел и помыслить. Прикоснуться, да просто сделать еще хотя бы шаг навстречу демону не хватало духа, не когда эта потусторонняя сила наконец ведет себя соответственно мирным человеческим представлениям. Злится…

Больше самого факта, что очередной демон, проткнувший себя твоим же оружием, ругает твой человеческий род и беспросветную тупость всего их племени, Норрингтона пугало то, что демон явно знал о многих деталях его короткой жизни. Те эпизоды, о которых так любезно напомнил Дит, Джеймс старался забыть и никогда больше не вспоминать, но что могло быть ужасней осознания, что за тобой следили демоны? Естественно, о способностях стоящей напротив нечисти адмирал ничего не знал, он лишь судил по общепринятым байкам старцев, что каждый наш поступок кем-то да запечатлен. Действительно, состояние близкое к сумасшествию, благо было с чем сравнивать. Джеймс унял дрожь в конечностях, но все равно дернулся, когда дьявольский крик оказался слишком близко. Неужто ему теперь отдуваться за все человечество? И почему ему постоянно везло быть олицетворением то предателей, то глупцов, а теперь еще и просто людской природы, не понимающей божественной. И того, как она действует, кстати, тоже…

Каким образом адмирал оказался спиной к двери он даже не успел подумать, равно как и понять, куда кубарем покатился, вылетев из помещения. Удар оказался такой силы, что его просто сбило с ног и почти что подбросило в воздух. Если бы он мог чувствовать хоть какую-то боль, то наверняка бы потерял сознание, ведь рана даже не начинала заживать - символично проступила кровь на повязке, едва Норрингтон коснулся белой ткани и одернул руку, испачканную алыми разводами.
Приподнявшись на одно колено, с трудом найдя равновесие, Джеймс заставил себя подняться на ноги и снова отпрянул от демона, совершенно теряясь в его речах и мотивации, которую не мог понять. Зачем демону перевязывать простому смертному раны и вообще уделять столько внимания, сколько уделял, с легкостью, пускай и со шпагой в груди, стоя напротив Дит. Этот вопрос явственно отразился на хмуром лбу офицера, но спросить или хотя бы подать голос все же пришлось. Фамильярные обращения, пусть ситуация и была неординарной, в какой-то степени развязали ему язык.

- Я видел всякое, но… Но чтобы демон проявлял какую-то… Заботу – такое впервые, - вспоминая Джонса, Норрингтон скосил взгляд на свою перевязь, все еще с трудом веря, что этим занимался «монстр», и снова уставился на этого человека, чей облик постепенно переставал казаться слишком уж зловещим, даже несмотря на шпагу.  Монстр ли это был? Осторожно подойдя на шаг поближе, Джеймс одним лишь взглядом фактически пообещал, что больше не будет делать резких движений и пытаться куда-то убежать. Взявшись за рукоять шпаги, он осторожно ее вынул, словно в уплату своего долга. Простая благодарность не сделает хуже, раз уже мертв. Не потрудившись стереть кровь с клинка, адмирал отбросил шпагу в сторону, и та со звоном покатилась по доскам, сверкнув напоследок золотым эфесом.

Отредактировано James Norrington (2014-06-23 12:37:25)

Оос: если есть странные ошибки или непонятные слова, это все айпад, вернусь за стационар и подправлю.

Еще никогда прежде Джеймс не испытывал чувства подобному тому, что сковало его по рукам и ногам в эти долгие мгновения. Быть под таким прицелом, от которого просто невозможно скрыться, и потому - совершенно безоружным перед нечистью, явно удивленной его поступком. Но удивление ли это было? Не обознался ли он, на неприветливом лице незнакомца, вдруг появившегося вместо чудовища, увидев грядущие свои муки? Мог ли он принять за штиль перед бурей то самое любопытство, присущее любому созданию, обладающему силой перед слабым и при том будучи достаточно жестоким, чтобы ждать реакции своей жертвы? Или здесь было что-то другое, простому смертному не понятное? Откуда ему знать, как ведут себя демоны или дьяволы, и уж тем более именно этот представитель темной стороны жизни. Но ведь тот следил за адмиралом, либо просто знал всю его жизнь, словно читал открытую книгу. Что смущало самого Норрингтона в этот момент, так это совершенно нелогичное поведение его, судя по всему, персонального дьявола. Неужели знак доброй воли стал таким уникальным с его стороны за последние несколько лет, что дьявол был так обескуражен и попросту медлил?..
Пытаясь не смотреть вслед этому странному существу, Джеймс боролся с сомнениями и тревогами. Мало того, что так называемый Дит с легкостью менял внешность, он был так непредсказуем и говорил столь странным языком, что Норрингтон с трудом улавливал суть этих речей, особенно отвлекаясь на живую их подачу. Странное ощущение, что где-то подобное уже видел, пришлось поспешно прогонять. Ведь сущая чушь, разве мог Джек Воробей оказаться на том свете и заразить представителей того самого света своими ужасными кривляньями... Правда ведь? Норрингтон видел всякое, и в не малой степени благодаря капитану Воробью, поэтому простительно было ожидать и такого поворота жизни после смерти. Жизнь не давала расслабиться и всегда была испытанием, может и смерть была такой же. К тому же, даже если и так, адмирал все равно уже не мог исправить ни своего поступка, ни приведших к нему причин.
Неужели он мог оскорбить этим жестом безвозмездной благодарности, теперь лишь растягивая свою потенциальную кару за нанесенную рану? Да и вообще, могло ли быть что-то страшнее молчания исчадия ада, который с легкостью демонстрировала бессмертие и дурной характер? Пребывая в счастливом неведении о том, что вокруг него ходил не простой рядовой демон, а владыка Тартара, Норрингтон собирал все мужество, которое только было, чтобы не выразить ни одним мускулом своего волнения. Пусть ходит, пускай смотрит, изучает, сколько влезет, если демон знал его хорошо, должен был знать и то, что Норрингтон в долгу никогда не остается. Даже враг достоин уважения, о чем не раз забывал и получал за глупость в десять раз больше бед, чем мог представить.
Сколь бы глупым не было это намерение собственной души, адмиралу хотелось вести себя учтиво. Даже перед потенциальной возможностью страдать вечность манеры терять не стоило. Молчать не вежливо, особенно, когда это молчание наверняка воспримут как слабость духа. После жизни, когда ты и есть дух, важнее стимула и не было. Сглотнув комок в горле, адмирал попытался сказать хоть слово, спросить осознанно и без явной робости волнующие сейчас больше всего вопросы. Их было столько, что не описать словами, от самых банальных до религиозных. Куда он попал и что ждет дальше? Почему именно Дит встретил его по другую сторону тоннеля и зачем помог? И еще десяток вопросов о жизни и смерти, с которыми управлялся так легко, не ведая последствий ни для себя, ни для тех, кого отправлял на бой или убивал...
Но не смог, даже когда их наконец сформулировал. Какие могли быть развлечения, что он имел в виду? Заметно напрягшись, адмирал бросил столь же вопросительный и почти что упрекающий взгляд на дьявола, словно разочаровавшись и априори демонстрируя явственное нежелание выселиться в такой момент. Ведь это был важный, поворотный момент, переход от жизни к смерти! Не каждый день такое происходит с одной и той же личностью, в конце концов! Пренебрежение важностью той ситуации, в которой оказался Норрингтон, заметно прибавило ему высокомерного гонора. Когда все было в прошлом и остался один на один с последствиями своего существования, думать о чужих увеселениях Джеймс не собирался, даже если вдруг начнут заставлять.
От услышанного далее глаза удивленно расширились и страх, если и был, сменился гневом. Как мог этот дьявол ждать от него согласия? Злобно стиснув зубы, ни звуком не выдав своей ненависти к этому полоумному созданию, Норрингтон с презрением дернулся в сторону, шумно вздохнув и оглядевшись. Некуда было спрятаться или убежать, ведь само судно казалось плодом дикой фантазии. Возможно, это страшный сон в бреду и через несколько долгих минут сумбурной фантазии он очнется в госпитале и увидит сослуживцев, удивленных тем, сколько времени поправлялся адмирал от раны. Если проснется, то тогда забудет этот страшный бред и дикость, которую выдал больной рассудок. Может, его не только ранили, но и сильно ударили, иначе как объяснить подобное? Как проснуться Джеймс не знал, но заметив вдали сушу, серьезно засомневался в том, что мог видеть столь яркий сон. Встав чуть позади дьявола и узнав очертания родной уже так давно Ямайки, Джеймс неожиданно для самого себя поверил и в силу предложения, и во весь кошмар, который видел, ужасаясь всей душой страшной перспективе.
- Нет, так не должно быть, - наконец прошептал  Норрингтон, отрицательно мотнув головой и заметавшись по палубе как зверь, загнанный в клетку, бестолково и отчаянно. Ни одной живой или мертвой души на борту. Корабль плыл сам по себе, подчинившись дьявольской воле. Ведь не было даже такого ветра, чтобы мог заполнить паруса, бесшумно крутился сам по себе штурвал, выбирая единственный курс, назад к дому, где адмирала уже не должны были ждать.
- Не веди меня туда, прошу. Там нет праведников и никогда не было. Их нигде нет! - в сердцах выпалил Джеймс, пытаясь убедить и себя, и, смешно, конечно, но и дьявола. - Откуда взяться невинной душе среди всей той грязи, похоти, ненависти, жадности и всем прочим порокам? Детей убивать предлагаешь? Ни за что! Моя жизнь того не стоит.

Местная церковь в Порт-Рояле всегда пользовалась особой любовью прихожан. Красивое, аккуратное здание на холме с раскинувшимся перед главным входом ухоженным садом и невысоким кованым забором. Прихожан насчитывалось несколько десятков и многие не пропускали ни утренней, ни вечерней молитвы, каждый день неустанно посылая свои надежды Богу, ожидая, что их услышат. Конечно, в это святое для англикан место приходили далеко не все жители. Когда половину населяют военные (люди от святого писания далекие в силу самой профессии, хоть и набожные, особенно когда речь касается всяких старых примет и обрядов), в основном приход составляют те, кто остаются на берегу – женщины, старики, дети, ну и те мужчины, которые не нашли себе места на поле боя ни на суше, ни на море.
Порой Джеймс думал, что после всех кровопролитных событий в своей жизни нуждался в молитвах и ощущении причастности к божественному. Чтобы очистить себя от грехов или просто покаяться, но всякий раз, когда эта мысль закрадывалась в его сознание, оно же ее отвергало. Как можно найти прощения за столько грехов, тем более, когда чаще всего совершаешь самый страшный грех – убийство. Он и его подчиненные, коллеги и друзья, все те, с кем он служил двадцать с лишним лет, посвятили свои жизни убийствам во имя короля Георга. Его Величество никогда не скажет им спасибо за то, что они брали эти грехи на душу, да и вряд ли задумается об этом. В конце концов, корона церкви не подчинялась, корона и была церковью, а значит, все с одобрения Господа и случалось. Но почему все равно была такая тяжесть? Долг службы обрастал цепями, тянущими в ад. И когда этот ад наконец настал, вопрос о верности выбранного когда-то жизненного пути встал особенно остро. Это была кара за грехи, не иначе…
С содроганием проводив демона взглядом, Джеймс понурил голову, все же сделав первый робкий шаг за ворота  по давно протоптанной тропинке между клумб и невысоких деревьев. С каждым последующим шагом ему становилось все страшнее, даже поднять голову на возвышающийся на крыше крест не хватало духу. Он наивно опасался, что подойдя к дверям церкви, не сможет переступить порога. В какой-то степени Джеймс даже надеялся, что двери уже заперты и отец Коллингвуд уже спит в своем небольшом домике в паре километров отсюда, не видя и не зная, что за нечисть подошла к его святой обители. Оказавшись перед кованой ручкой на дубовой двери, адмирал осторожно протянул к ней пальцы, замерев на месте и лишь спустя мучительное мгновение все же обхватив холодный металл, ожидая адской боли или страшного ожога. Чего угодно, но не того, что ручка поддалась, а дверь со скрипом распахнулась.
Застыв на пороге, Джеймс нервно сглотнул, когда взгляд метнулся к алтарю, где покоился в неясном свете еще не погасших свечей высокий деревянный крест. Позади на витраже, краски которого в лунном свете сливались в сине-зеленое очертание, демонстрировались сцены из Писания, содержание которого адмирал к своему стыду, а теперь и очередному страху, не знал совсем. Отец Коллингвуд с удивлением уставился на столь поздно пришедшего гостя, прижимая к груди стопку молитвенников, которые собирал с рядов опустевших после вечерни скамеек.
- Уже вернулись? – с ошарашенной улыбкой удивился капеллан, в отличие от большинства людей преклонного возраста прекрасно ориентируясь в событиях мирских будней. Отплытие армады старик видел своими глазами и теперь наверняка думал, что пропустил возвращение флагмана. Иначе объяснить появление Норрингтона в эту ночь никак не мог. Если бы он только знал правду…
Выдавив подобие улыбки, Джеймс почему-то понадеялся на лучшее и осторожно шагнул под высокий свод, словно голос Коллингвуда сам по себе уже дал на то разрешение и кары за присутствие в церкви не будет.
- Пожалуй, так, - неуверенно отозвался Норрингтон, с каждым шагом к алтарю все больше надеясь, что все, что с ним случилось – лишь страшный сон или дикое наваждение. Кто еще мог помочь избавиться от демонов, если не священнослужитель? Да и вообще думать о спасении в стенах церкви было легче, чем он ожидал.
- Помогите мне, капеллан, - не стал тянуть с крутящейся на языке мольбой Джеймс, остановившись напротив старика и наконец оказавшись в пяточке света и представ в не самом лучшем виде для человека, который по-хорошему, вернулся с войны и остался цел и невредим хотя бы внешне. Но увы, он был бледен как тень, а в глазах читалась паника, которая и вынудила доброго Коллингвуда отложить свою оставшуюся за день работу. Уложив стопочку молитвенников на трибуну, за которой читал для паствы, капеллан осторожно взял заблудшую дугу под локоть и проводил в конфессионал, скромно украшенный резьбой. Никогда прежде не бывав в исповедальне, Джеймс растерялся, но словно по наитию все же преклонил колени и с тяжелым вздохом зажмурился, пытаясь собраться с мыслями. В чем ему сейчас признаваться? Не поздно ли вообще, если уже умер? Сейчас, когда демона поблизости не было или он просто прятался в тени, Норрингтон чувствовал странное желание куда-то бежать без оглядки и надеяться, что сможет скрыться от нечисти, даже если придется уплыть на другой конец земли. Или остаться в этой церкви и никуда никогда больше не выходить, пока мир не сгинет, а вместе с ним и его дьявольское отродье. Может, это всего лишь бред, галлюцинации от полученной раны, кошмар под действием опиума, что угодно, только не правда?
И словно услышав этот вопрос в чужой голове, капеллан задал свой.
- Что тревожит, сын мой? В каких грехах хочешь покаяться? – усевшись на скамеечку по другую сторону зарешеченного окна, Коллингвуд с заботливой улыбкой сложил руки в замок, судя по лицу, готовясь прощать, чтобы не услышал. Обычно ему каялись в непримечательных грехах, повседневных и обыденных, которые повторялись каждую неделю, но душу верующую тяготили очень сильно. Некоторые злостные грешники уже и списками пользовались, потому что каждый раз перечислять одно и тоже некоторым было лень, что тоже грех… Но услышал он совсем другое.
- Их слишком много, чтобы перечислить. И смертные преобладают… - тихо ответил адмирал, даже не зная, с какого конца подобраться к сути своей проблемы. – Я в отчаянии… Господь оставил меня… Я вижу демона.
Судя по молчанию, капеллан задумался об услышанном, но прочистив горло, все же смог обратиться вновь вполне заботливым и спокойным голосом.
- Господь никого не оставляет, даже тех, кто в него не верит. Он все видит и слышит и всегда о нас заботится. Помнить об этом военным сложно, уж я-то знаю… Вы потеряли веру, потому и видите демона. Загляните в свое сердце, любовь к Нему всегда защитит от любой напасти. Так вы найдете покой.
Мотнув обреченно головой, адмирал нашел в себе силы не выдать расстройства в том объеме, в котором оно кипело в его душе от этих слов. От любой напасти его спасала больше сталь да порох, причем всегда, сколько он себя помнил.
- Я его уже давно потерял и найти не надеюсь. Я верил. Может… По-своему. Но верил. Исполняя волю короля, разве не исполнял я Божью волю?.. Но почему-то теперь, когда Он мне так нужен, его нет. Душу встретил на пороге демон, и я боюсь исполнять его требования, и не могу от него избавиться.
- Адмирал, вы наверное очень устали после своего рейда, я понимаю, что события последних месяцев легли тяжелым бременем и на вас, и на весь город в целом. Быть может, если вы сначала отдохнете и осмыслите свое состояние, то легче будет найти причину беспокойства?
О каком отдыхе могла идти речь? Норрингтон снова зажмурился, но на этот раз от ужаса ситуации. Если он признается, что, судя по всему, мертв, то в глазах ничего не ведающего священника окажется психом и все может закончится путешествием в тюрьму форта Чарльз. А там поднимут вопрос о том, как он оказался на Ямайке и где вся армада. Но врать или утаивать сейчас уже не было смысла, как и во всем его существовании после наступившей смерти. Промелькнувший перед мысленным взором образ демона вызвал легкую дрожь и новую волну паники.
- Моя причина на соседнем доме, и мне кажется, я уже сейчас слышу ее глумливый смех. Как вы не понимаете, он рядом, этот демон! И он хочет, чтобы я убивал для него!
Капеллан напрягся, это было видно даже через решетку. Редко когда к нему приходили одержимые и еще реже искренне в это верящие здоровые люди, повышающие в стенах церкви голос на священника. Но терпение – основа веры, поэтому Коллингвуд примирительно вздохнул.
- Успокойтесь. Сначала успокойтесь… Нужно осознать свои грехи, осмыслить содеянное. Тогда, признавшись в них, вы сможете получить прощение и найти покой. Он все услышит и простит, как всегда прощал. Господь милостив к детям своим, вера в него и есть наше спасение.
- Верующие мрут как мухи, когда речь идет об интересах сильных мира сего. Когда вера спасала от голода или холода? Почему вы так уверенны, что Библия – это правда?
- Сын мой, не верить в него – тоже грех, вы не найдете так утешения, и судя по вашему состоянию, исповедь не поможет. Вам нужен отдых, а потом, когда…
- Не будет потом… Уже поздно.
- Никогда не поздно признать свои грехи и очиститься от них перед Его ликом. Семь раз упадет праведник, и встанет. На осознание грехов нужно много времени, десятки, а то и больше лет и только искренняя исповедь поможет от них избавиться.
- Десятки лет?.. За десять лет случилось столько, что никакая исповедь не вместит в себя столько грехов. И все это случилось с Его позволения.
- Перекладывать вину за свои поступки на Бога – это очень страшный грех! Дорогой мой, вам нездоровится, я провожу вас до лекаря.
- Никакой лекарь это не вылечит.  Вы совершенно не знаете, о чем толкуете. Каждый день молитесь и думаете, что кто-то слушает, что эти молитвы до кого-то долетают, что вера может спасать, хотя на самом деле она лишь губит. Вы наивны… Как ребенок.
Страшная мысль пришла адмиралу в голову в этот момент. Настолько, что он аж встрепенулся, встретившись взглядом с изумленным Коллингвудом. Повисшее молчание продлилось совсем не долго, и Джеймс вихрем скрылся с чужих глаз с невыразимой мстительной решимостью.
Опешивший старик сидел в исповедальне и слегка открыв рот ужасался услышанному. Как калечит война людей, думал он, чувствуя, как сердце учащенно стучит в груди. Такой грех, как неверие, ядовит как паразит, им почти что пачкаешься, особенно, если грешник сопротивляется открыть глаза. Но кто мог представить, что все так плохо?
Откинув занавеску и выйдя в полумрак церкви, Коллингвуд огляделся по сторонам и не обнаружил Норрингтона. Покачав головой, капеллан поправил рясу и обреченно вздохнул по чужой пропавшей душе, шагая назад к трибуне, где покоились молитвенники, и думая, что адмирал уже никогда не вернется под эти своды. Но тот их так и не покинул, выйдя из тени, заломив бедняге руку за спину и схватив за лицо, не давая дышать.
- Проверим теорию на практике! – прорычал на ухо Джеймс и потащил капеллана к алтарю, у самых ступенек остановившись, чтобы хорошо было видно крест и Спасителя.
- В Его доме, под его сводами, перед Его ликом уж наверняка услышат, не так ли? Его служителя-то точно услышит! Вот и молись теперь, глупец! Молись о спасении, пусть поможет. Пусть рухнет потолок, пусть я провалюсь под землю, сгорю заживо, пусть хоть что-то случится! Молись, спасай себя!
Не давая вырваться из стальной хватки, Джеймс душил старца, обрекая на медленную и мучительную смерть, но уже было все равно, просто хотелось доказать свою правоту, всю тяжесть правды, которую так упорно не желали видеть столетиями. Нет Его на небе, не было, сказки для дикарей, чтобы сделать цивилизованней. Многие, отрекшись от Писания, интуитивно, видимо, понимали, что чтобы не сделали, никакой кары не будет. Некому карать! Сколько зла творится на земле и никогда Бог своего участия в делах «детей своих» не проявлял.
Скулящая в мертвецкой хватке жертва сначала пыталась выцарапать себе свободу, но силы стремительно таяли и должного эффекта вызвать боль у и так почившего никакого не имели, а потом та же дрожащая рука потянулась к кресту, видимо, действительно в немой подневольно мольбе.
- Взор проясняется, да? Не помогает? Не слышит? Оглох, наверное?.. Где он был, когда наш город вырезали живые мертвецы?! Где он был, когда Кракен тащил на дно морское сотни кораблей с невинными людьми на борту? Где он был, когда мы жизни клали по приказу от его так называемого наместника на земле? Сколько людей вы сами отпели за эти годы, и что, все грешники? Заслужили, значит?! Все эти… - бросив злобный взгляд на молитвенники, до которых капеллан уже никогда не доберется, Джеймс совсем забылся в злости, но настолько отчаянной, что в глазах заблестели слезы. - Бредовые истории о праведной жизни, которую никто не ведет. Бэккет свел в могилу больше, чем чума, и это тоже Его воля?.. Его умоляли, «десятками лет» к нему обращаются, но все равно умирают дети, все равно смерть косит любимых людей. Где здесь справедливость, где его милосердие и любовь, где его спасение?!
Коллингвуд начал закатывать глаза, дергаясь и извиваясь как пойманная в клешни змея, но вырваться ему было не дано. Джеймс не мог остановиться и в гневе нашел столько сил, сколько раньше никогда не чувствовал. Но капля жалости в нем все-таки проснулась.
- Заблудшая душа… Если я не прав, надеюсь, на том свете вас встретит кто-нибудь другой.
Хруст сломанной шеи оказался столь громким, что Норрингтон даже вздрогнул. Отпустив труп, рухнувший безвольной куклой у его ног, адмирал наконец понял, что почему-то очень тяжело дышит и даже проснулось сердце, снова застучав. Сморгнув возникшую перед взором пелену, он спрятал лицо в ладонях и взвыл как дикий зверь, отступая от капеллана на пару шагов… Прошло долгое мгновение в возникшей тишине кажущееся зловещим. Но ничего так и не случилось, и под сводом церкви вдруг раздался смех. Искренний, сильный, с нотками умиления.
Разведя руки в стороны, Джеймс взглянул на почившего капеллана, все еще смеясь.
- И что? И ничего! Не слышно ангелов мщения, не горю в адском пламени за содеянное в Его доме с Его последователем. Где кара божья, а? Или не достаточно искренне молился, старый дурак?!

Отредактировано James Norrington (2014-07-26 17:32:16)