Людям не хватает драматичности. Или хотя бы веры в представление, в зрелищное шоу. Тогда бы все было бы намного интереснее. Люди умирали бы красивее, рождались бы красивее, жили совершенно иначе. Я любил зрелища в полном их представлении, начиная от визуальных спец эффектов и заканчивая моральной подачей представления. Нет смысла смотреть на что-то, что не заставляет душу трепетать от... восторга, наверное. В большинстве моих случаев да, это был именно восторг. В случае же с людьми широта их эмоций намного больше, чем у меня. Нет, это не значит, что я не испытываю радость, грусть, скуку.... особенно страх, отнюдь, мне он знаком точно так же, как и всем людям вокруг. Черт возьми, я слишком хорошо его знаю, чтобы говорить, будто я никогда до этого не боялся. Тяжесть этого чувства всегда есть внутри меня, как бы я не старался его закопать.
Я каждый раз сталкиваюсь с ним вот именно в таких ситуациях, когда взгляд смертного сталкивается со взглядом моих кроваво-бардовых глаз. У него в них штормит страх, видно, как мысли, словно перепуганные рыбы, плещутся в этом тусклом сером цвете радужки. Мой взгляд не читабелен. Для смертного точно. Для какого-нибудь падшего ангела возможно, но не для этого парня, чей испуг ласково касается потока моих мыслей. Мою голову можно представить себе, как реку, иногда бурную, а иногда ленивую. Но течение мыслей есть всегда, я слишком много думаю. Слишком много разбираюсь во всем, что меня окружает и это не так хорошо, как кажется. В конечном итоге, мне просто не о чем будет размышлять.
Вот бы отправить все время вспять. Крикнуть "Время назад!". Я могу так сделать, но это будет совершенно другое, меня это время не коснется, я буду вынужден жить по своему собственному, даже если вокруг меня все повернется вспять. Я могу управлять чужим временем, но бессилен над своим.
Если когда-нибудь вас пустят в мой кабинет, можно будет заметить, что у меня нет календарей. Зачем они, когда на время даже в какой-то степени больно смотреть, даже не просто бессмысленно. Никогда не стучитесь ко мне в кабинет, с вопросом «Время есть?». Ответом вам будет одна единственная фраза, разговора после которой однозначно не последует: «Только время и есть.»
Ненавижу время. Оно меняет все. Мысли меняет. Когда-то я ненавидел людей, завидовал им, но теперь они мне стали интересны.
Мы живем, словно движемся по конвейеру, и нет никакой надежды, что сумеем себя догнать и исправить хотя бы одно мгновение нашей жизни. Мы и есть то «прежде», даже если и отвергаем его, — не в меньшей степени, чем «сегодня».
Время нас не преображает.
Оно только раскрывает нас.
Люди вокруг меня бегут. Дважды идут одной и той же, неверною дорогой. Забывают делать паузы в пути, забывают делать тишину. Слишком уж любят они свои собственные речи. Из-за них людям не слышно никому своих друзей на самой близкой встречи.
Сейчас этот мир буквально сузился до размеров одной единственной ванны, где юноша, дрожащими руками сжимал пистолет. Одна пуля не попала в цель, он уже пытался убить себя, но я не позволил. Рука теперь, черт возьми, кровоточит. Гадость. Не больно, это не так важно. Просто стоило мне попытаться стереть кровь, как белая рубашка у самого ворота окрасилась в бардовый цвет. Недовольная складка пролегла на переносице, юноша стал дрожать еще сильнее. Я слышал стук его сердца и не пытался отстраниться от этого надоедливого звука. В этом было какое-то свое собственное очарование. Я ведь собирался забрать душу этого мальца.
Он продался. Нет, не телом. То было бы не так обидно. Ему, конечно.
Душой, вот оно. А за что ныне можно выгодно слить душу? За деньги, за славу, за удачу? За счастье тоже можно было бы? О, и за наркотики, к примеру. Сейчас так много соблазнов, что продать душу кажется делом самым обыкновенным. Жалко правда было клиента такого терять. Парень был прекрасен, в плане доставки новых душ. Свою терять не хотел, так давал чужие. Его ванная пропиталась кровью, смертный этого не чувствует, а я чувствую. Как ему удавалось незаметно убивать людей? Мне было без разницы, до тех пор, когда души шли в мою гигантскую «копилку». Но когда они перестали стекать ко мне, пришло время получить душу этого мальчика. Для меня каждый смертный — мальчик и называть так каждого встречного человека уже вошло в своеобразную привычку.
И все дело было в том, что я давно не помнил, за что продался мне мальчик. Только бы не из-за подростковой любви, вот пожалуйста. И не из-за родителей. Это все уже осточертело и это совершенно не мой профиль. Да, я точно вряд ли бы пришел к этому парню по такой малой просьбе, даже, если бы безумно мучился от скуки. Ладно, вру, если бы я мучился от скуки я пришел бы за чем угодно, лишь бы занять себя.
В нынешнее время дорого пихнуть душу попросту невозможно. В этом мире смертных особенно. Люди продаются. За бесценок — за два бесценка. Нам это, конечно, выгодно, меньше работы, но чувствуется, как она постепенно теряет все прежнюю прелесть. Больше нет красивых и благородных целей, нет отчаянных молитв, обращенных уже не к Небу, а к Аду.
А в ванной лежит смертный. Не помню, как его зовут. Не собираюсь узнавать, мне все равно. По-фи-гу, так, да? Я сегодня впервые переступил порог без приглашения. Я мог это сделать и до этого, но интереснее давать смертному надежду на то, что у него есть безопасное место, где у него есть шанс от меня спрятаться. А глаза серые. Как... как грязный лед. Зачаровывает, потому что у меня особая любовь ко всему «грязному». Есть в этом что-то. Какое-то ощущение, будто а грязью скрывается что-то еще.
— За тобой пришел, — сообщаю я ему. Мой взгляд переходит на пистолет, я досадливо качаю головой. Если он хотел умереть, теперь зная о моем существовании, надеяться на то, что он спокойно отправится в Рай было глупо. Он заключил со мной сделку, он уже совершил ужасный грех. Он в любом случае будет моим, one way or another. Но все же самому забирать душу это не только получать очко в свою пользу, это еще и испытывать жестокое удовольствие, извращенное удовольствие, которое понять могут только демоны, такие, как я. — Здесь все пропиталось страхом и кровью, — сообщаю я, делая вид, будто отгоняю отвратительный смрад от своего лица. Я слишком чувствительный для всего этого. А в комнате стоит тишина, для смертных просто гробовая. Так тихо, что я слышу, как идёт на глубине вагон метро. Когда я сделаю свое дело, тихо будет еще сильнее, если это вообще возможно.
Мальчик хочет сопротивляться. Мальчик настолько наивен, что я смеюсь. Громко, очень. Слишком он жалок, наставляя на меня пистолет, дрожащими руками, еще не пришедшими в норму после несчастной попытки суицида. Я хочу его убить. Скорее. Тело охватывает безудержная волна желания, которую я обычно травлю в алкоголе и женщинах, но сейчас оно будет затушено работой. Рука делает взмах и ладонь ощущает тяжесть меча. Не люблю пачкать его в крови смертных, но это единственное оружие, что способно вытащить из человека душу. У демонов, чаще всего проходящих по такому профилю, есть целый набор маленьких кинжалов, у кого-то даже скальпелей. Они любят добавлять в процедуру немного жестокости, мне же это сейчас ни к чему. Я просто не хочу глохнуть от яростных криков моей жертвы, да, и место, где я этим занимаюсь, не предрасполагает к этому. Маленькое окошко ванной выходит на улицу, где вполне могут услышать излишнее количество криков.
С губ слетает шепот, едва различимый, потому что язык этот незнаком смертному:
— אני אוהב את הריח שלך סטאך, — «Мне нравится запах твоего страха», в уме перевожу я и ухмыляюсь. Я такой драматичный! Меч опускается, и стон мальчика возникает так же мгновенно, как утихает. Потому что кричать уже просто нет... сил? Нет души, чтобы кричать. Я протираю лоб рукой и чувствую, как по лицу размазывается кровь. Ну вот, теперь я весь испачкался окончательно. Я не чистюля, но в таком виде пребывать мне не очень хотелось бы. Пока залитая в ванну вода смешивается с кровью, постепенно капая на пол, я подхожу к умывальнику и начинаю отмывать руки с мылом. Дело сделано, торопиться некуда. Меня ждет унылая и скучная бесконечность.