Все шло слишком хорошо. Хорошо настолько, что душа пела, внутри распускался бутон чего-то ароматного, счастливого и, судя по ощущениям, наконец-то долговечного. Осталось совсем немного, они уже на финишной прямой и, не останавливаясь, мчатся к цели. К своему личному спокойствию и мирной жизни. И мысли об этом сейчас не омрачнял даже тот факт, что Минхо крепко сжимал в руке рукоять заряженного пистолета, из которого сегодня определенно еще придется пострелять.
Парню было все равно. Он был готов прогрызать дорогу себе и своим друзьям зубами, впиваясь ими в чужие шеи, вырывая и прокусывая вены. Он был готов на все, потому что осталось совсем немного. Потому что трусливо пятиться назад уже слишком поздно. Потому что не для того пришлось столько потерять и стольким пожертвовать. Не для того им пришлось бросить Ньюта в Доме Шизов. Не для того столько мучений пройдено.
Нет.
По горлу, словно лезвием ударило, когда в голове мелькнула мысль о друге. Минхо только чуть отошел от чувства вины, от ощущения абсолютной безысходности и того, что он поступил как последняя скотина. Он оставил среди этих ебанутых своего лучшего друга. Оставил на растерзание болезни и давно свихнувшихся людей. Да, он прекрасно понимал, что ничем бы не смог помочь, что, наверняка, сделал бы только хуже, но все равно, все еще всем сердцем желал забрать Ньюта от туда. Схватить за шкирку и просто выволочь из толпы, со всей дури врезать по лицу, чтобы тот потерял сознание и перестал брыкаться и противиться. И он уже хотел было это сделать, когда услышал чертово: «Уходим». И это сказал тот человек, кто, казалось бы, не меньше, а может даже и больше Минхо, хотел спасти Ньюта – Томас. 
Тогда какого хрена?
Почему?
Парень мотнул головой, стряхивая с себя неприятные воспоминания. Ему не хотелось вспоминать тот роковой момент хотя бы потому, что было больно, неприятно, неправильно. Пальцы крепче сжали холодную и тяжелую сталь рукоятки пистолета, а взгляд зацепился за блеклый лоскуток бумаги, валявшийся на полу, неподалеку от того места, где еще совсем недавно сидел и ждал Лоренса Томас.
Он не знал никого из своеобразно сложившейся команды, кто мог бы вот так, словно конфетти, раскидывать макулатуру по бергу – чем лоскуток и выделился, чем и заставил бывшего куратора отвлечься от приготовлений и обратить все свое внимание на белое пятно на полу.
Любопытство, которое всегда у Минхо было сильнее чувства самосохранения, склонило на свою сторону и в этот раз. Не прошло и нескольких минут, как пистолет был убран за пояс, чтобы не мешал, а пальцы уже разворачивали сложенный вдвое листок.
Убей меня.
Если ты когда-нибудь был моим другом.
Убей меня.
Парень несколько раз прочитал эти строки мысленно, вслух, еле шевеля губами, снова мысленно, не веря увиденному, стараясь убедить себя в том, что до этого ему показалось, что воображение сыграло плохую шутку. Но нет. Раз за разом смысл неровно и как-то нервно, явно в спешке написанных слов не менялся. Все оставалось прежним. Кто-то требовал эвтаназию. Опираясь на дружбу. Шантажируя ей. И мозгов еще хватало на то, чтобы понять, кто именно.
Ньют.
Этот идиот не захотел уходить с ними, искать спасения нормальными, человеческими, блядь, способами, он решил умереть. Он решил сдаться тогда, когда все было в стадии логического завершения – оставалось только немного подождать, совсем немного напрячься и сделать последний рывок. Нет же. Надо идти по пути наименьшего сопротивления. И уже не в первый раз. В связи с этим парня словно из полного ведра окатило злобой. С ног до головы. Злобой, которая, проникая в каждую пору, проходя по венам, смешиваясь с кровью и попадая в сердце и голову, убивала самым жестоким образом – выедая изнутри, словно кислота, с хищным шипением и невероятной скоростью. Но стоило только понять, что записка была у Томаса, и все становится еще хуже – злость сменилась на животный страх. Минхо пробрала крупная дрожь, на лбу и спине выступили капли холодного пота, руки ослабли, а разум самовольно отключился, перезагрузился и остановился на какой-то программе. Программе под названием «Остановить этих идиотов». И как нельзя вовремя приехал Лоренс, напугал еще больше своим бледным лицом, срывающимся голосом, нервно тараторящим что-то о том, что ничего не начато, что они не дождались Томаса и были вынуждены вернуться обратно ни с чем.
Минхо чувствовал, как все катилось в тартарары. Как земля уходила из-под ног. Как больно долбило в голове молотком. Судья огласил приговор. Дело закрыто. Вердикт обжалованию не подлежит. Но глэйдера это волновало в самую последнюю очередь. 
Прошла минута, всего лишь минута, и парень поймал себя на том, что уже выхватил пистолет, что уже бежал в город. В гущу этих событий, к толпам людей, которые давно сошли с ума, которые действительно не побрезгуют и сожрут тебя заживо. И он в курсе, что не сможет отстреляться от всех, что он сам сейчас выглядит не намного здоровее зараженных. Но все равно бежал, не видя никого и ничего. Все вокруг превратилось в одну смазанную неумелой рукой фотокарточку. Хотел сфотографировать красоту, распечатать и припрятать ее у сердца, чтобы вспоминать, улыбаться, смотря на нее, а в итоге все испортил и превратил идеальный пейзаж, который искал всю свою жизнь, в огромную серую массу ничего. И эта серая масса сменилась на что-то более понятное только тогда, когда Минхо остановился напротив зараженного, который, в отличие от своих дружков, не отошел с дороги несущегося словно погорелец от огня. Он стоял, как если бы его вкопали в землю, смотрел на парня пустыми глазами, которые медленно наполнялись сумасшествием. Но то, что еще не заплыло безумием, то, что еще способно было думать и чувствовать как человек, определенно требовало спасения. Вопило, скребло по сердцу острыми когтями, извивалось в предсмертных судорогах. И Минхо не стал дожидаться, когда на него набросятся. Молча, не сводя взгляда с чужих глаз, поднял руку с пистолетом и без раздумий, неожиданно быстро даже для самого себя, спустил курок. Ему не было жаль, ему было страшно. Страшно за себя, за друзей, которые были где-то здесь. Он был в этом уверен.
Стоило поторопиться.
Но ускорять шаг и переходить на бег подросток больше не собирался. Слишком опасно, слишком глупо, а глупостей он и без того за последние несколько дней наворотил достаточно. Не следовало бесить шизов, которые и так вели себя подозрительно спокойно. Медленно провожали взглядом иммуна, расходились в стороны, что-то шипели вслед, облизывались, но не нападали.
От жгучего страха каждый вдох давался с трудом, казалось, что воздух пропитан каким-то ядом, отравляющим организм с каждой секундой все быстрее и быстрее. Казалось, что следующий вдох может оказаться последним.
И лучше бы это было так.
Намного лучше.
Потому что он доходит до какой-то мостовой. Доходит и чувствует, как перехватывает дыхание, как сильно и болезненно начинает биться сердце, норовя выпрыгнуть наружу. Он не верит своим глазам. Не верит. Поэтому, осоловев стоит на месте еще мгновение и только потом уже срывается с места. К двум телам, лежащим на камнях без движения. К двум телам, принявшим слишком неестественные для живых людей позы. И эти тела принадлежат его друзьям. Мать твою! Это его друзья! Единственные люди, ради которых он жил, ради которых вообще шел вперед, ради которых бережно хранил надежду. Это они лежали на земле меньше чем в метре друг от друга. Бледные, ненастоящие, будто картинки, вырезанные из журнала и вклеенные в тетрадь.
Они не могли умереть.
Не могли.
Нет.
Минхо бросается на колени, прямо в лужу крови, которая уже успела натечь из простреленных голов. Он видит, видит валяющийся рядом пистолет, аккуратные входные отверстия в головах и страшные, открытые бутоном какого-то неизвестного цветка выходные отверстия в затылке у одного и на виске у другого. Но все равно не верит. Не верит, что все может закончиться вот так.
Мотает головой, что-то шепчет себе под нос, дрожащим голосом зовет то Томаса, то Ньюта, сглатывая слезы, не давая пока воли свои чувствам, потому что осознание еще не пришло. Мечется между телами друзей, ежеминутно проверяет пульс, будто он может появиться из неоткуда, проводит непрямой массаж сердца, в отчаянии думая, что сможет восстановить работоспособность сердца у тех, чьи мозги украсили здешнюю дорогу. Он борется с правдой долго, слишком долго для адекватного человека, для того, кто уже видел смерть своими глазами и не раз.
Но тогда это были не его друзья.
Минхо перестает в очередной раз с силой давить на грудную клетку Томаса тогда, когда в глаза бросается выражение лица друга. Горечь, боль, сожаление, неизбежность, мольба, оправдания. На щеках, испачканных пылью, еще видны дорожки от слез. Искривленные губы говорят о том, что он кричал. И это был последний, истерический, предсмертный крик. А на лице Ньюта только немая просьба, приправленная сумасшествием и слишком быстро его забравшей болезнью.
Сердце болезненно сжимается от такого зрелища, все внутренности скручивает в тугой узел, сущность выворачивает наизнанку, руки слабеют хоть пальцы и норовят проверить пульс еще раз.
Это бесполезно.
Бесполезно.
Они мертвым.
Очевидная, казалось бы, еще с самого начала, мысль, билась о черепную коробку словно птица, которую против воли заперли в клетке. Билась и разбивала себе голову, заливая разум густой кровью, в которой теперь погрязло все. Руки, одежда, мечты, старания, светлое будущее.
- Мы..должны были..дойти до конца.. –  надрывным голосом в пустоту произносит Минхо и, сам не понимая зачем, дрожащими пальцами хватается за руки уже погибших друзей, - вместе..должны были.. – он тяжело сглатывает, нервно облизывает губы и закусывает нижнюю, но плотину прорывает, и он больше не в силах сдерживать свои эмоции. 
Слезы сами скатываются по щекам, падают на мостовую, смешиваются с чужой кровью. Парень размазывает их по лицу, пытается хоть немного успокоиться, чтобы была возможность посмотреть на друзей еще раз. И смотрит, только вот, зря.
Страх, сменяется отчаянием. Отчаяние – глубокой черной бездной пустоты, тоски и одиночества. Из груди будто вырвали сердце, будто взяли и как по бумаге вырезали аккуратный кружок, через который можно посмотреть на мир. Однако, пустоту уже ничем не закрыть. Он один. У него больше не осталось никого. Чертов ПОРОК отобрал у Минхо все. Семью, воспоминания, спокойное юношество. А теперь еще и друзей. Алби, Бен, Чак, Томас, Ньют. Все они мертвы.
Мертвы.
Он больше никогда не заговорит с ними, никто не посмеется над его шутками, никто не даст по голове и не одернет словесный понос.
Никто его больше не остановит.
Рыдания срываются на самый настоящий крик – наверное, так же кричал Томас, перед тем, как застрелился. Долгий, протяжный, больше похожий на вой смертельно раненого волка, заканчивающийся только тогда, когда голос сходит на хрип. Хотя и тогда парень еще пытается вылить в ноосферу свои боль, горечь и точку – болезненно кашляет, хрипит, пытается до кого-то достучаться.
Может даже до Бога в которого, вроде, никогда не верил.
И все это, наверняка, продолжалось бы еще часами, потому что Минхо не мог успокоиться, не мог прийти в себя, подняться с земли и уйти, если бы не внезапно активизировавшиеся шизы. Видимо чужой крик показался им зеленым светом на светофоре. Все они, как по команде, рванули в сторону места, где развернулась трагедия, и напали. И парень, правда, хотел оттащить своих друзей в сторону, хотел спасти хотя бы их тела и похоронить по-человечески, но ему не дали сделать даже этого.
Оказавшись оттиснутым в сторону, ему пришлось молча взирать на то, как кучка свихнувшихся людей в прямом смысле слова жрала трупы Томаса и Ньюта. До слуха доносился треск отрываемого от костей мяса, довольное шипение, чавканье, под ногами шизов кровавая лужа становилась все больше и больше. Слезы все еще катились по щекам, внутренности болели, жить не хотелось. Но он должен был.
Должен был порвать пасти каждой суке в ПОРОКе. Каждому засунуть пистолет в глотку и выстрелить по несколько раз.
Должен был жить.
Жить ради Томаса и Ньюта.
Ради Алби.
Должен жить вместо них.
За них.